Как хотел я близко узнать историю древней и более новой России, разнообразие ландшафта и населения, обо всей незнакомой Сибири! Мои знания со времени учебы были небогаты и скудны. Фамилии Гоголя, Пушкина, Толстого, Достоевского и Чайковского еще были мне известны. Как часто я был, как солдат, пристыжен, если в разговоре с немецкоязычными русскими их высокие знания немецкого языка и австрийской литературы удивляли меня. Даже слово "русский" путало меня, так как я узнал, как неточно и обобщенно это наименование. Мы были испуганы односторонними высказываниями о австрийских землях. Между нашими странами тянулся огромный политический ров, и он существовал до и после 1938 года. Лозунги политиков и громкие фразы не любят широкие горизонты.
Сначала я участвовал в обсуждениях, однако, скоро перестал, так как ощущал, что мои знания и переживания находились в другом политическом лагере, и мне не была приемлема грубая политическая связь. В нашей группе было также несколько закоренелых нацистов, которые говорили больше о великой Германии, чем об Австрийском государстве. Не дарил веру агитаторам АНТИФА, хотя они действительно искали новый путь нашего отечества после крушения режима NS (национал-социализма), даже если и под лозунгами антифашизма и КПА (коммунистической партии Австрии). Их представление о "Демократическом Австрийском государстве" Второй республики лежало далеко от какой-либо реальности. Демократия - да, но при доминирующем положении Коммунистической партии. Также в немецкой и венгерской этнических группах были аналогичные представления, они циркулировали в коммунистической объединенной партии, достигая вершин.
"Пленники капитуляции прибывают!". Этот возглас прозвучал в начале июля 1945. Только когда поступило подтверждение из главного лагеря, это стало известно и нам. Когда я со своей бригадой после 19 ч. возвращался в лагерь, 500 человек стояли перед комендатурой. Тем самым потери зимы 1944/45 несколько выравнивались. Но это был совсем другой Plennyi (пленный). Они не выглядели так, как мы - в обносках и опустившимися. Наш вид был для них психологическим шоком. Все они носили немецкую форменную одежду, многие из них еще и знаки различия, выглядели дисциплинированными солдатами; и то, что удивляло нас больше всего - многие несли рюкзаки и ручные чемоданы, кожаные сапоги и портупеи.
Австрийская бригада лагеря приняла около 35 человек. В нашем земляном бункере стало более или менее тесно, мы должны были лежать спиной к спине, чтобы 62 мужчины нашли место. Я вижу еще их удивленные лица, когда Вилли встречал новое поступление, когда они увидели нашу жалкую постель и примитивность нашего жилья. К такой растерянности мы не были привычны; нас стали буквально засыпать вопросами. Наш старшина бункера вынужден был перевести их внимание на себя. Здесь Вилли сообщил в краткой форме о дисциплине лагеря, о рабочих местах, о норме выработки и о продолжительности жизни. Он никоим образом не берег новеньких, не рисовал никаких призраков, факты были достаточно жесткие, и они позволили иссякнуть потоку вопросов.
Пессимизм появился широкий. Моему соседу по койке, жителю Каринтии, было 50 лет. Я не выспрашивал его, я слушал рассказ без комментария, так как я чувствовал, что он должен вылить то, что в нем накопилось. Я мог позднее сравнивать и понял, что все несли равную участь: взятие в плен в течение первых майских дней в Чехословакии, страшные колонны беженцев, акты возмездия чехов, плен у американцев, которые давали белый хлеб и мясные консервы и приобретали за сигареты немецкие ордена и почетные знаки. Кэртнер сообщал, что они были неплохо снабжены продовольствием. Совсем иначе в лагере Егер после передачи военнопленных русским: сцены насилия, самоубийства, в фельдмаршале Шёрнере они видели виновного. Их марш прошел вплоть до пригородов Лейпцига; там они были посажены в вагоны. Их транспорт двигался по этапу, до тех пор пока остатки не достигли Свердловска. Продовольственное снабжение во время десятидневной поездки было сокращённым, но в действительности никто не голодал. Они были расположены на соломе, примерно по 50 человек в скотском вагоне. Я не говорил, как совсем по-другому прошел мой транспорт. Громким было его ожесточение - быть теперь в русском плену, ведь он уже был в безопасности и знал, что будет отпущен скоро на родину. Янки задерживали только специалистов, высоких NS-функционеров и военных преступников. Остаточный транспорт был разделен в Свердловске, 2. 000 человек отправились в главный лагерь Асбеста.
Больно сердцу стало, когда я увидел днями позднее, что ножи и боевые вещи были изъяты у пленников капитуляции; правда, им разрешили сохранить свои личные вещи: фотографии, письма, швейные принадлежности, мыло, бельё; некоторые владели даже одеялами. Мы завидовали больше всего обуви новеньких. Как жалко, что нас разграбили! Поэтому было естественно, что началась оживленная меновая торговля: хлеб за швейную иглу, несколько паек хлеба за рубашку, за сумку Красного креста с перевязочным материалом и пластырем. Новые должны были обвыкнуться с нашим рационом питания, поэтому они были готовы расставаться с вещами, которые представляли для нас, старых пленников ценность. Я приобрел себе только 3 вещи: маленький блокнот, остаток карандаша и большую иглу. Я охотно голодал за это.
Это не продолжалось долго, потом их форменная одежда стала такой же линялой и грязной, как наши телогрейки. Я бы выменял охотно солдатский столовый набор для еды, но его меновая стоимость на хлеб подскочила до таких высот, что он не был больше доступен для меня; поэтому мои Loschka (ложка) и раздобытая Igolka (иголка) оставались при всем удовлетворении. Блокнот не выкрадывался у меня, но я особенно охранял маленький карандаш, даже если я не видел никакого ножа, чтобы его подточить.
(Продолжение следует)
Фритц Кирхмайр "Лагерь Асбест", Berenkamp, 1998
ISBN 3-85093-085-8
