Моя бригада получила проклятую выделенную работу - в жестко замерзшем болотном грунте выдалбливать ямы, чтобы расширять и углублять котлован; затем (и это было еще более жестоко), мы устанавливали арматуру для бетонирования. Мой Бог, железо было холодно, а совместное кручение проволоки требовало большой сноровки. Каждый раз, когда я начинал работу, пытаясь надевать проволоку и поворачивать её, дышал на свои пальцы; это был только самообман. Это удавалось другим не намного лучше; они предпочитали котлован, чем стояние перед проволочной сеткой. Я давал Natschalnik (начальнику) понять, что при этих обстоятельствах больше нельзя гарантировать, будет ли установка арматуры выполнена по плану. Из этого произошли и торг и действие. Я обещал ему хорошую работу, а он должен мне за это позволить, что бы мои люди по пять минут у разожженного часовыми огня грелись по очереди. В дальнейшем я твердил бригаде о необходимости контролировать себя. Всегда, когда нос, лоб или щека становились белыми и стекловидными, только быстрое растирание снегом могло предотвратить самое плохое обморожение.
На свои пальцы они должны сами обращать внимание! Звучит, правда, смешно и неправдоподобно, но не приходило мне на ум ничего более подходящего. Я считал от 1 до тридцати, и в равном ритме мы топали ногами. То, что я запрещал строго, это когда кто-то укрывал рот тряпкой - воздух для дыхания только ускорял замерзание носа.
Всегда, когда мы тяжело ступали в утренние сумерки, я смотрел на большой спиртовой термометр перед воротами лагеря, установленный на столбе. Его шкала простиралась только до минус 40 °C; голубизна винного спирта лежала в стеклянном шаре. Но скоро моему взору колонка термометра стала безразлична. Если температура опускалась до 20 или 40 °C, в этом едва просматривалось различие; я одинаково сильно замерзал. Когда после обильного снегопада появлялся ветер или мороз осязаемо стоял в ясном воздухе, приходили самые плохие дни, так как солнце не имело никакой действенной силы.
Количество обморожений рук, лица и ног увеличивалось быстро. Маленькие кучки бригад, которые ждали перед воротами лагеря, становились все меньше. Также моя группа потеряла 3 человека, но, благодаря Богу, случаев смерти не было. Лагерный врач была не свободна перед этой проблемой: кто был еще трудоспособным, кто? Самые тяжёлые обмороженные направлялись в главный лагерь, только немногие возвращались назад. Циркулировали слухи о жестоких и необходимых операциях. Потери были очень высоки. Мы видели изнутри иерархию лагеря, проклятого старшину, одетого в сапоги из войлока, меховую шапку и толстое пальто; косматым мехом и всем видом он напоминал русского. Наши стеганые штаны, телогрейки и солдатские шинели были против холода просто слишком слабы, а во время работы в котловане особенно.
Несчастными были способные только к лагерной работе. Они даже без изношенной шинели должны были убирать снег, опоражнивать отхожие места и часто исполнять те глупо продуманные работы, которые были преимущественно, чистой трудотерапией.
Возвращение домой в земляной бункер мы чувствовали как избавление, даже если небольшое количество дров не позволяло выманить достаточно тепла у круглой железной печи. По крайней мере, нет ледяного ветра! Старое солдатское изречение снова появилось: " Многие уже замерзли, erstünken - еще никто! " Я лежал на березовых нарах, пальто служило как одеяло. Даже если спертый воздух часто был ужасен, он добавлял тепла.
Переклички на лагерном плацу стали фиаско. Хотя старшины бункеров и бараков делали свои сообщения, настоящий русский Deschumyi-Ofizer ( дежурный офицер) был достаточно недоверчив и считал своим способом - и это могло продолжаться! Проклинающий шепот шел по рядам, если снова принимал счет дежурный офицер, про которого мы знали, что он считает по пальцам: " Один, dwa, tri, tschetyre, pjat, sehest, sem, wosem, dewjat, desjat ", затем он делал черту на своей деревянной доске и счет по десяткам начинался снова. Это был уже успех, если он достигал "Tysjatscha" (1. 000); затем он делал себе замену. Пленники становились беспокойными, движение в рядах усиливалось. Доходило нередко для того, что счет начинали снова. За этим не было никакого намерения нас помучить; дела просто не шли по-другому. Только вначале 1947, зимой, русские стали больше доверять заявленному счету старшин бараков, в том числе и потому, что смертность в лагере стала существенно меньше. Все же стояние и топтание ногами на морозе оставалось злым мучением. Я захватывал соседа и таким образом мы прыгали, до тех пор, пока ноги не уставали. Только когда "prawilno" (правильно) "neprawilno" (неправильно) изо рта офицера следовало, мы могли возвратиться в барак.
(Продолжение следует)
Фритц Кирхмайр "Лагерь Асбест", Berenkamp, 1998
ISBN 3-85093-085-8
