- Ну что, засранцы, соскучились по соседям? А я вот тут он! Здрасте всем присутствующим.
С такими добрыми словами к нам в палату вошёл крепенький такой мужик – невысокий, но ладный, лет хорошо за пятьдесят. Следом за ним- прапорщик внутренних войск.
В палате восемь коек, пять заняты, три свободны. Инфекционная больница - по Питерски - Боткинские бараки. Восемьдесят шестой год, сентябрь.
- Петрович, хорош глумиться, койку выбрал? - это прапор пробасил.
- Да на такой шконке до конца жизни проваляться можно – это не у вас, бля, в крытке, смотри, как мяконько…
- Ты знай, особо тут не выступай, а то обратно – голубем сизым прилетишь.
- Мне с УДО соскальзывать интереса нет, я уж тут полечусь.
Так у нас появился новый сосед- Петрович, уголовник со стажем. Весёлый такой, всё прибаутками сыпал.
Засранцы – это потому, что все присутствующие в большей или меньшей степени брюхом страдали. Расстройство желудка – скверная штука - а уж в больнице по этому поводу оказаться – вообще радости нет.
Петрович, из тюремной больнички был переведён в обычную, гражданскую – потому, что там инфекционного отделения просто не было - а по условно досрочному освобождению, он вроде как под режим и не попадал - хотя пока и числился заключённым.
В наколках весь – с ног до головы – когда переодевался, видно было. Звёзды на плечах и на коленях. Ярче всего – во всю грудь - картина Васнецова – «Три богатыря». И явно делал большой мастер – от оригинала изображение отличалось только однообразным синим цветом, не научились ещё тогда на зонах цветные татуировки делать. А так – идеальная копия.
Но здоровенный шрам, пересекавший богатырей наискосок, сверху донизу – это вообще производило впечатление.
- Петрович, это где же тебя так угораздило?
- Да маленький был, заснул в траве, на покосе, а дядя Матвей косой и шуганул - вишь, как прилетело? Слава Богу, жив остался…
- Ну что ты гонишь, у тебя что, с детства наколки эти?
- А тебе что, байку в кайф послушать, или по правде, как на зоне за слова спрашивают, и отвечают? Не приставай с вопросами - не совру. Не веришь, сочти за сказку.
Петрович мужик оказался покладистый и неглупый. Брюхо ему конечно, подвело – по пять-шесть раз в день на горшок тащило – ну мы все такие там были. Выздоравливали потихоньку.
Совсем лежачих в палате было двое – Коля, отслуживший дембель со Средней Азии - домой ехал в Петрозаводск, но только до Ленинграда добрался, скрутило, и дед Егор – этот вообще ни на что не реагировал, мычал только тихонько, когда совсем туго становилось.
Им медсёстры судно под задницу подкладывали - если успевали. Иначе приходилось опять постельное бельё менять, и меж ног потом влажным полотенцем протирать от коричневой пенки – ну и запах стоял в палате, нарочно не придумаешь.
Больница, блин.
Сестёр было двое – Катюша - молодая такая, симпатичная барышня, лет за двадцать, и Егоровна - суровая молчаливая тётка, от неё разве матюги услышать можно было.
Петрович с Егоровной только взглядом обменялся – сразу за своих друг друга признали. Она ему потом и добавки на обед подкладывала – без слов, лишь головой кивнув.
А Катюша - та ко всем с улыбкой, милая такая. Это очень крепкий стержень надо в спине иметь, чтобы в больничном говне ковыряясь, к пациентам с поносом с улыбкой относиться. Сестра милосердия. Воистину.
- Дочка, а обход будет сегодня? Что-то опять изжога, может каких таблеток пропишут?
- Петрович, вы и раньше прописанные лекарства не приняли – я же видела, выкинули. Вы здесь подольше полежать хотите, чтоб обратно попозже вернуться?
- Молодец, дочка, раскусила старика. Ну, попить дай, и улыбнись по доброму - мне сейчас мало кто улыбается…
Катюша улыбается – говорю же, добрая барышня…
Петрович с собой притащил книжку – истрёпанное Евангелие, там листы чуть не рассыпались, и читал его, губами шевеля, сквозь очки мутные поглядывая. А странички закладывал потёртой фотокарточкой – чтоб не ошибиться, с какой строчки дальше читать.
Опять обед – в палату тележка с кастрюлями заезжает. Тарелки по койкам раздают – это только по названиям тарелки – миски алюминиевые. Но жрать в принципе приемлемо – ложками поскрипывая. Сижу, жру.
Тут у Коли, в углу палаты, что-то не то, кашей поперхнулся? Клокочет, хрипит, пена со рта - Катюша «Помогите!», громко так, а мы что, мы же не врачи?
Посинел парень, пока ему Катюша искусственное дыхание делала, и массаж сердца – отошёл, не стало его. Больница – так бывает. Все смертны. Ну его и раньше кровавым поносом несло – дышал через раз. Не повезло парню.
На каталку мы его с Петровичем вдвоём перекладывали – и простынкой покрыть помогали – Катюше одной не справиться – тяжёлый.
А уложивши, глядь – Евангелие Петровича на полу валяется, задели, уронили, и фотография эта там же.
Катюша – падает на пол, на колени -
- Откуда у Вас это фото? Голос дрожит – она никогда так не разговаривала -
- ОТКУДА У ВАС ЭТО ФОТО?
- Бля..дь, тебе какое дело? Куда ты на хрен с ногами в душу-то лезешь? Ты, бля, кто вообще?
Петрович, грубо и злобно – поднимая фотографию с пола.
Катюша, спотыкаясь, выбегает из палаты, через минуту возвращается –
- Вот, смотрите – показывает Петровичу точно такую же фотографию – только поменьше истёрханную.
Петрович, с остановившимся взглядом, держит в руках два одинаковых фотоснимка.
- Это, бля, это у тебя откуда?
- Это мама моя.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..
Мне довелось только услышать часть разговора Петровича и Катюши - на лестнице, где на площадке можно было покурить –
- Ты вот что, дочка…
И потом, совершенно изменившимся голосом -
- Ты вот что, Д О Ч К А….. ты подумай, на хрена тебе такой отец, как я?
- А у меня просто больше нет никого…
Дальше я не слушал – неудобно.
Из больницы меня выписали через два дня - гастроэнтероколит – дома фесталом лечится. Так что я не знаю, как закончилась эта история. Но вот в памяти осталась…
