СССР глазами джинна. Чего больше в книге о старике Хоттабыче — волшебной сказки или суровой правды жизни?
Литературовед Александр Архангельский считает, что сказочная повесть «Старик Хоттабыч» — это история о халяве: джинн в ней способен сотворить что угодно, дворцы появляются из ниоткуда, а враги отправляются в никуда. С другой стороны, могущественный, но нелепый Хоттабыч — типичный попаданец, который не понимает, что происходит, и изучает реальность опытным путем. Почему бы не исследовать СССР вместе с ним? Рассказываем, на что в первую очередь стоит обратить внимание при чтении знаменитой повести Лазаря Лагина.
Зона молчания
В русскоговорящем культурном пространстве старик Хоттабыч — пожалуй, самый известный волшебник (в том смысле, что он тоже способен творить чудеса) после Гарри Поттера. Смешной старомодный джинн из бутылки может вырвать волосок из бороды и сотворить магию, сказав «трах-тибидох» (этого забавного заклинания, кстати, нет ни в одной печатной версии сказки, впервые оно появилось в радиоспектакле Сергея Богомазова, впоследствии изданном не пластинках).
«Тощий и смуглый старик с бородой по пояс, в роскошной чалме», Хоттабыч появляется из глиняного сосуда, выловленного в Москве-реке обычным советским школьником. Его полное имя — Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, возраст — 3732 года.
Хоттабыча любят и знают представители разных поколений. Но его создатель, автор повести Лазарь Лагин, так и остался автором одного произведения, хотя писал много.
Лазарь Иосифович Гинзбург родился в Витебске 21 ноября 1903 года (4 декабря по новому стилю). Позднее он взял себе псевдоним, под которым стал известен — Лагин, от соединения первых букв имени ЛАзарь и фамилии ГИНзбург. На протяжении жизни Лагин писал и фантастические романы, и памфлеты, и журнальные статьи, и репортажи, и сценарии к мультикам. Был он, вероятно, и поэтом. Показывал свои стихи Владимиру Маяковскому. Позже знаменитый поэт спросил, почему Лагин их больше не приносит, но тот себя не переоценивал:
«Говоря откровенно, у меня имеется немалая заслуга перед отечественной литературой: я вовремя и навеки перестал писать стихи».
Лагин прошел и Гражданскую, и Великую Отечественную войны, участвовал в обороне Севастополя. Он работал заместителем главного редактора в журнале «Крокодил», числился в Союзе писателей, помогал с публикациями братьям Стругацким, делал мультфильмы. И всё же, словно бы вопреки этой блестящей биографии, Лагина не ценили ни в его эпоху, ни после.
Наталья Лагина, дочь писателя, вспоминает:
«Вообще, отцу в „регалиях“ страшно не везло, но он как-то очень спокойно к этому относился. Скажем, о „Хоттабыче“ в печати было всего две (!) рецензии: одна в 1940-м году, когда вышло первое издание книги, другая — к 75-летнему юбилею отца, да и то, признаться, я „подсуетилась“ и упросила приятеля, специалиста по фантастике, написать в „Литературку“ юбилейную статью. Отец же сам никогда не организовывал себе рецензий, хотя всячески откликался, когда не очень удачливые талантливые люди просили его помочь».
Казалось бы, сказку любят, автор — певец коммунистических идеалов, герои — юные пионеры, но с триумфом что-то не складывалось.
Журналист Михаил Лезинский, приезжавший к Лагину в гости (визит описан в очерке «В гостях у Хоттабыча»), рассказывал, что между ними произошел такой диалог:
— Уж не собираетесь ли вы стать моим биографом? Предупреждаю: не так-то будет легко опубликовать что-либо обо мне.
— Это почему же?
— Сам не пойму, вокруг меня какой-то заговор молчания. Как вы думаете, сколько рецензий появилось на белый свет после того, как вышел мой «Старик Хоттабыч»?Ну и вопрос: откуда я могу знать?.. На такую книгу, наверное, было не меньше ста рецензий. Мне приходилось читать повести самого среднего уровня и рецензии на них, во много раз превышающие объем книги.
— Несколько сот! — ответил я наугад. — А может — и несколько тысяч!
— Ни одной, — в тон мне сказал Лагин.
Как создавался дед
Свою самую известную сказку Лагин написал в 1938 году. Первую часть «Старика Хоттабыча» напечатали в октябрьском номере журнала «Пионер». Вначале повесть была короче: состояла из двадцати глав и вся поместилась в три последних номера (октябрь, ноябрь, декабрь). В 1940 году «Старик Хоттабыч» вышел отдельным изданием, количество глав выросло до пятидесяти семи, фабула усложнилась, герои «повзрослели». А в 1950-х появилась новая версия, еще более расширенная и переделанная.
«Старик Хоттабыч» основан на других текстах — на «Сказке о рыбаке» из «Тысячи и одной ночи» (об этом упоминает сам автор в предисловии) и на романе Ф. Энсти «Медный кувшин» 1900 года. В последнем главный герой тоже выпускает из кувшина своенравного джинна. Литературовед Бен Хеллман писал об этом сходстве почти как о плагиате: «Лагин заимствовал у Энсти не только основную идею, но и целые сцены, хотя, конечно, изменил место и время действия — теперь это Советский Союз тридцатых годов». Старик Хоттабыч попадает в Советский Союз из условного сказочного прошлого — времени классового неравенства, рабства, отсутствия парикмахерских и телефонных аппаратов. Его удивляет многое, но больше всего — само устройство общества. Лагин рисует не приключения джинна и мальчика, а мир вокруг.
В некоторых источниках упоминается, будто «Старика Хоттабыча» Лагин написал во время поездки на остров Шпицберген, куда его отправил вместе с художником Борисом Ефимовым Александр Фадеев, генеральный секретарь Союза писателей.
В декабре 1938 года арестовали Михаила Кольцова, главного редактора «Крокодила». Стремясь уберечь его коллег от такой же участи, Фадеев отправил их в творческую командировку — писать про быт в Арктике.
Но временные рамки немного разнятся: «Старик Хоттабыч» к этому времени уже допечатывается в «Пионере». Так или иначе поездка позже нашла художественное выражение в следующих редакциях «Хоттабыча»: Лагин под впечатлением от Арктики написал новые главы — часть о путешествии героев на ледоколе «Ладога».
Дела у врагов народа
Повесть «Старик Хоттабыч» шла в ногу со временем. По этой детской сказке, выдумке о приключениях джинна, можно анализировать отдельные периоды советской эпохи. Конечно, глиняных бутылок с магическими существами из рек в СССР не вылавливали, но контекст, в котором создавалась сказка, влиял на произведение. И вот каким он был.
Только что закончился Третий московский процесс. В журнале «Пионер» за 1938 год печатали статьи, в которых обличали зверства право-троцкистского блока. Обвиняемых называли (со страниц детско-юношеского журнала!) «кучкой самых отъявленных негодяев из всех существовавших на свете», «гнусными тварями, которых стыдно назвать людьми», рассказывали, как они «подбрасывали в масло битое стекло и ржавые гвозди, чтобы рвать внутренности советским людям». Вероятно, по детскому обыкновению читатели могли пролистывать некоторые политические части «Пионера», но общая атмосфера должна была ощущаться. В марте 1938 года на скамье подсудимых оказался нарком внутренних дел Генрих Ягода. Его преемник, Николай Ежов, продержится меньше года — в ноябре его «снимут» (формально он оставил пост по собственному желанию). На место Ежова придет Лаврентий Берия и начнет облавы на организаторов московских процессов. В стране происходят фантасмагорические превращения: вчерашних героев судят как преступников. В сказках иногда злодеи оказываются добрыми и пересматривают свою систему ценностей. Советской действительности это было не свойственно.
Детям в 1938 году очень хочется прочесть добрую историю про старого джинна, способного творить чудеса, смешную, искреннюю, беззаботную — такую, в которой сложности решались бы одним заклинанием. И у них появляется «Старик Хоттабыч».
Повесть обычно трактуют как воспитательную — джинн советизируется, увлекается радио, хочет устроиться на достойную работу. Но по мнению исследователя Марка Липовецкого, проделки Хоттабыча вовсе не противоположны советскому отношению к действительности — наоборот, они его гипертрофируют. На экзамене по географии Волька повторяет слова Хоттабыча, не в силах говорить за себя. Футбольные ворота подыгрывают нужной команде. Парикмахер и клиенты превращаются в стадо баранов. Во всех этих образах угадываются методы, которые применялись в обличении врагов народа.
Враг говорит чужим голосом, враг подыгрывает противнику, враг третирует народ. Что-то в самой атмосфере «Старика Хоттабыча» вновь и вновь возвращает к рассуждениям о скрытых политических аллюзиях и исторических параллелях.
Исторические параллели
В январском номере «Пионера» за 1938 год Самуил Маршак публикует стихотворение «Дворец»: «Фонтанка плещется, как встарь. / Над ней стоит дворец. / Но в дом, где жил когда-то царь, / Пришел другой жилец». Дворцы появляются и в «Старике Хоттабыче»: «Первый дворец был из драгоценного розового мрамора. Его восемь тяжелых резных дверей, изготовленные из сандалового дерева, были украшены серебряными гвоздями и усыпаны серебряными звездами и ярко-алыми рубинами. Посреди третьего дворца был просторный бассейн, а в нем плескались золотые рыбы, каждая величиной с доброго осетра». У Маршака и Лагина совпадают образы и детали. Фонтанка плещется, и рыбы тоже.
В майском номере «Пионера» — рассказ о том, как передвигали дома, чтобы расширить улицу Горького. Пионеры сами написали письмо в журнал:
«Чтобы сделать улицу широкой, решили снести все дома с правой стороны улицы Горького. Должны были сломать и наш дом. Но он такой большой и красивый, что ломать его было жалко, решили его просто отодвинуть назад. <…> Дом двигался со скоростью восемь метров в час, поэтому никто не замечал, что он движется. Наш дом переезжал три с половиной дня».
Сцена об этом же в «Старике Хоттабыче»:
— А знаете, товарищи, наш дом скоро будут сносить.
— Прошу прощения, превосходнейший отрок, не скажешь ли ты мне, что значит «сносить дом»? — осведомился Хоттабыч.
— Ну, сломают.
— А зачем, прости мне мою назойливость, будут ломать твой дом?
— То есть как зачем? Чтобы построить на его месте новый дом, дом-дворец. Это не только наш дом ломать будут, — добавил он с гордостью, — в нашем переулке сразу четырнадцать домов ахнут. Заодно уж и переулок расширят. Давно пора.
В июльском номере — статья «История футбола»:
«Сейчас в разгаре летний спортивный сезон, и после долгого зимнего перерыва футбол опять вступил в свои права. В дни матчей стадионы, как магнит, притягивают тысячи и тысячи зрителей, и трибуны заполнены шумной человеческой толпой».
В «Хоттабыче»:
«В дни футбольных матчей всё население Москвы разбивается на два не понимающих друг друга лагеря. В одном из лагерей — энтузиасты футбола. В другом — загадочные люди, абсолютно равнодушные к этому увлекательному виду спорта».
Эти совпадения не означают, что Лагин сознательно повторял темы за журналом, в котором печатал свою сказку. Речь скорее об особой чуткости в отношении настроений.
Футболом тогда были увлечены все, не только авторы и читатели «Пионера». И проблематику опустошенных дворцов тоже пытались осмыслить многие. И о поднятии домов говорили везде. Писатель в каком-то смысле просто изображал реальность, в которой жил.
Приключения Хоттабыча и Вольки напоминают отношения с действительностью, которые сложились у детей и взрослых в стране Советов. И когда старику-джинну не нравятся парикмахеры, он говорит про них: «Разве достойны вы носить имя людей?» — реплика до странности похожа на те обвинения, которыми обычно клеймили со страниц печати врагов народа.
И физкультурник, и ученый, и чемпион комнатного бильярда
Хоттабыч пытается наказать (испепелить, превратить в жаб, продать в рабство, отослать) всех, кто недостаточно почтителен по отношению к его господину. При этом Волька в этих «зверствах» как бы невиновен. Исследователь А. Куляпин считает, что здесь тоже отразились реалии советской действительности: в 1937–1938 советская интеллигенция почти искренне верила, что Сталин не причастен к массовым репрессиям. Волька почти так же не имеет отношения к «злодеяниям» Хоттабыча, чаще всего он просто недостаточно точно выражается.
Непомерное восхищение Хоттабыча Волькой — тоже аллюзия на советского вождя. Хоттабыч украшает золотые доски над входами в подаренные дворцы надписью: «Дворцы эти принадлежат благороднейшему и славнейшему из отроков этого города, красавцу из красавцев, умнейшему из умных, преисполненному неисчислимых достоинств и совершенств, необоримому и непревзойденному знатоку географии и прочих других наук, первейшему из ныряльщиков, искуснейшему из пловцов и волейболистов, непобедимому чемпиону комнатного бильярда всех систем — царственному юному пионеру Вольке ибн Алёше, да славится во веки веков имя его и имя его достойных родителей». Вольку от таких похвал бросает то в жар, то в холод. Сравните «титулы» Сталина, которыми его награждали в прессе: «Корифей всех наук. Величайший гений всех времен и народов. Лучший друг физкультурников».
Сталин собственных восхвалений якобы (а может, и совсем не якобы) не одобрял, пытался запретить книги о себе и даже рекомендовал сжечь их. Правда, в отличие от всех остальных приказов вождя, эти почему-то старательно игнорировались. О Сталине писали много: в основном, о его детстве и юности, о его благородстве. Тот же журнал «Пионер» в том же 1938 году опубликовал очерк Беньямина Ивантера «На родине Сталина», прочитав который, читателю должно было стать «ясно, что Сталин был избран судьбой с самых ранних лет».
Разные редакции
Наталья Лагина, дочь писателя, утверждала, что отца заставляли политизировать повесть. Сам Лагин говорил примерно в таком же ключе:
«Я писал памфлет на книжки подобного рода, а Хоттабыча изувечили, выбросили из книги несколько глав и так отредактировали, что памфлет превратился в волшебную сказку».
Между разными версиями текста есть значительные расхождения.
Лагин убирает целые эпизоды и вставляет новые. В редакции 1950-х появляются телевизоры, а шестидневка сменяется неделей.
Но больше всего заметно смягчение нравов. В первой редакции Волька, например, слышит «раздраженный голос матери», во второй слова «раздраженный» уже нет. 1938 год: «Наконец-то! — накинулась на него мать». В 1955 году она уже не накидывается.
Интонация подчас тоже сильно отличается: в первой версии Хоттабыч «заорал на всю площадь», во второй — «вскричал». Меняется и сам характер Вольки. Сравните капризную требовательность первого («Я желаю немедленно очутиться на полу») с вежливостью второго («если это вас не затруднит… будьте добры… конечно, если вас это не очень затруднит… Одним словом, мне бы очень хотелось очутиться на полу»). Волька-1: «Разве это я говорю? Это вон он, этот старый болван говорит!» Волька-2: «Это вон он, этот старик, заставляет меня так говорить…»
В первой редакции в сцене с верблюдом прохожие реагируют на него довольно агрессивно и тут же предлагают: «В отделение — и весь разговор». К счастью, у них есть вторая попытка — Большой террор прекратился, поэтому они просто любопытствуют и сетуют: «Подумать только — чуть-чуть несчастье не приключилось!..»
Еще в самом первом, журнальном варианте Хоттабыч отправляет Женю в Индию, но приключения там случаются как бы постфактум и читателю ничего о них не сообщается. В версии 1951 года Женя поражен царящем в Индии классовым неравенством, а устройство страны описывается подробно, со шпилькой в адрес Британии: «В чем дело? — воскликнул он. — Я свободный советский человек. / — Тут тебе, болван, не Советский Союз, — ответил один из них, — а британское содружество наций, и ты не свободный человек, а мой раб». В редакции 1955 года опять крутой поворот. Женя сообщает, что он русский, и его встречают с радостью и энтузиазмом: «Что тут с погонщиком сделалось! Лицо его расплылось в широчайшей улыбке, и он закивал головой с такой силой, что тюрбан только чудом не слетел наземь. Затем он заставил своего слона стать на передние колени, взял Женю к себе, и вся кавалькада, торжественно покачиваясь, продолжала свой путь к деревне».
В варианте 1940 года Хоттабыч ловит по радио «Владивосток и Анкару, Тбилиси и Лондон, Киев и Париж». В 1951 году все иностранные столицы заменены городами СССР — Ленинградом, Минском и Ташкентом. Изменение политической обстановки сказывается не только на этом. Так, сначала персонажи упрекают фашисткую Италию: «Крупная [рыба] пойдет утром на продажу, чтобы нам было чем уплатить налоги синьору Муссолини. Вы, наверное, знаете этого синьора: он всё время заботится, чтобы у нас в кошельках не валялись лишние денежки». Потом, в новых редакциях, когда Муссолини уже умер, упреки получает далекая Америка: «У синьора военного министра не будет на что покупать американское оружие».
Обстоятельства в «Старике Хоттабыче» меняются, словно в интерактивном сериале. Лазарь Лагин зорко следил за временем, в которое выходили его книги.
Подобных трансформаций не претерпевала, пожалуй, никакая другая книга. «Хоттабыч» менялся вместе с эпохой.
Советизация джинна
Герои путешествуют на ковре-самолете, на паруснике, на ледоколе. Хоттабыч узнает разные детали советского быта и со временем сам становится достойным представителем коммунистического общества. Он страстно увлекается радио. Заканчивается повесть почти трагически:
«Если кто-нибудь из читателей этой глубоко правдивой повести, проходя в Москве по улице Разина, заглянет в приемную Главсевморпути, то среди многих десятков граждан, мечтающих о работе в Арктике, он увидит старичка в твердой соломенной шляпе канотье и вышитых золотом и серебром туфлях. Это старик Хоттабыч, который, несмотря на все свои старания, никак не может устроиться радистом на какую-нибудь полярную станцию.
Особенно безнадежным становится его положение, когда он начинает заполнять анкету. На вопрос о своем занятии до 1917 года он правдиво пишет: „Джинн-профессионал“. На вопрос о возрасте — „3732 года и 5 месяцев“. На вопрос о семье Хоттабыч простодушно отвечает: „Круглый сирота. Холост. Имею брата по имени Омар Юсуф, который до прошлого месяца проживал на дне Северного Ледовитого океана в медном сосуде. Сейчас работает в качестве спутника Земли“. И так далее и тому подобное».
«Гамлет» на фоне личной трагедии Хоттабыча кажется детской байкой. Всесильный джинн фактически становится «маленьким человеком», неспособным преодолеть сопротивление бюрократической машины. Но и из этого Лагин умудряется вывести показательную мораль: по логике его повествования обычность Хоттабыча вовсе не плоха, наоборот, она лишь подчеркивает, что в Советском Союзе хорошо живется всем.
Страсть советского государства к нравоучениям подчеркивал еще писатель Андрей Синявский:
«Эта власть всё время читает нотации и своим гражданам, и всему миру… Советская цивилизация принимает нравоучительно-дидактический образ. Государственная власть воспитывает, прорабатывает, наставляет и поучает людей. Это — соединение тюрьмы со школой, причем со школой для трудновоспитуемых или дефективных детей».
Детская литература, несущая, помимо прочего, воспитательные функции, тут разворачивается в полную мощь. Волька учит старика Хоттабыча, эта повесть — роман воспитания наоборот: ребенок, юный пионер, воспитывает джинна возрастом в пару тысяч. Потому что в советской утопии даже самые маленькие осознают свое место в обществе и могут успешно интегрировать в него других.
Александр Фадеев утешал Лагина, к которому так и не пришел успех, такими словами:
«Лазарь, тебя здорово будут издавать в XXI веке».
Тем не менее почти все произведения автора забыты. Вечен только Хоттабыч — всесильный джинн, попаданец из прошлого, мечтатель. Видимо, секрет успеха «Старика Хоттабыча» не только в том, что наивность джинна близка читателю, не только в забавных и ироничных моментах, высмеивающих эпоху, но и в обещании утопии, где хотелось бы жить каждому, — с честными пионерами, которым не нужны дворцы, с радио и ледоколами, И Хоттабыч растворяется в этой утопии, потому что в ней не нужна магия, поскольку всего может достичь наукой и трудом.