Крымский пленник коронавируса
Приехав из моего Страсбурга весной этого года в Крым, по воле судьбы, а именно из-за внезапно нагрянувшей пандемии Covid’а, я задержался в Крыму до сей поры, а на дворе уже июль! Вернуться обратно во Францию стало невозможным, так как авиарейсы за рубежи России оказались под санитарным запретом…
Мои ежегодные поездки в Крым, по обыкновению, связаны с мероприятиями, часто проводящимися здесь Литературным центром им. А.И.Домбровского Крымского отделения Союза писателей России и поклонниками творчества писателя, такими, как я. Побывав в 2005-м году в Севастополе, я случайно купил роман А.И.Домбровского «Перикл» («Армада»,1997), прочел его и был в восторге от того, как интересно автор знакомит читателя с историей Древней Эллады. С тех пор я перевел на французский и издал 5 романов Анатолия Домбровского об античных мыслителях.
Я, Жан-Клод Фрич – французский ученый, доктор международного права, но изучал русский язык. Так случилось, что в настоящее время, в эти дни в Симферополе, я занимаюсь переводом романа А.И.Домбровского «Чаша цикуты». Удивительно, но так совпало, что в этом произведении рассказывается тоже об эпидемии – о чуме! – в древних Афинах времен Сократа. Потому, мне кажется, именно сейчас читающей публике, переживающей нынче Covid, стоит и будет очень интересно познакомиться с отрывком из этой книги…
Жан-Клод ФРИЧ
***
«Богатый юноша Фукидид, товарищ Алкивиада, был одним из первых, кто заболел в Афинах чумой, одним из немногих, кто выжил, и единственным, кто описал тогда эту болезнь, чтобы люди легко могли распознать ее, если она появится в будущем. Алкивиад привез это описание в лагерь афинских гоплитов, осаждавших в то время Эпидавр. Среди этих гоплитов был и его учитель Сократ, которому Алкивиад показал свиток с описанием чумы прежде, чем другим. В сущности, это было послание Фукидида к тем, кто находился за пределами Афин и не знал, что происходит в городе.
«Никогда еще чума не поражала так молниеносно и с такой силой и не уносила столь много жизней, как сейчас, – писал Фукидид. – Врачи не знают ее природы, не могут помочь больным и сами становятся ее первыми жертвами. Против болезни бессильны и все другие средства. Все мольбы в храмах, обращения к оракулам и прорицателям напрасны. Люди сломлены бедствием и совершенно оставили надежды на спасение.
До вспышки повальной болезни в городе почти не было других заболеваний. Если же кто-нибудь и страдал раньше каким-либо недугом, то теперь все переходит в эту болезнь. У совершенно же здоровых людей вдруг появляется сильный жар в голове, покраснение и воспаление глаз. Внутри же глотка и язык тотчас же становятся кроваво-красными, а дыхание – порывистым и зловонным. Больной начинает чихать и хрипеть, и через некоторое время болезнь переходит на грудь с сильным кашлем. Когда же болезнь проникает в брюшную полость, начинается тошнота и выделение желчи с рвотой, сопровождаемой сильной болью. Большинство больных страдает от мучительного позыва на икоту, вызывающего сильные судороги. Тело больного не очень горячее на ощупь и не бледное, а с каким-то красновато-сизым оттенком и покрывается маленькими гнойными волдырями и нарывами. Внутри же жар настолько велик, что больные не могут вынести даже тончайших покрывал, кисейных накидок или чего-либо подобного, им остается только лежать нагими, а приятнее всего погрузиться в холодную воду. Мучимые неутолимой жаждой, больные, оставшиеся без присмотра, кидаются в колодцы; но, сколько бы они ни пили, это не приносит облегчения. К тому же больной все время страдает от беспокойства и бессонницы. Смерть наступает в большинстве случаев от внутреннего жара на седьмой или девятый день, либо, если организм преодолевает кризис, болезнь переходит в брюшную полость, вызывая изъязвление кишечника и жестокий понос. Чаще всего люди и погибают от слабости, вызываемой этим поносом. Если кто-либо выживает, то последствием перенесенной болезни становится поражение конечностей. Болезнь поражает даже половые органы и пальцы на руках и ногах. Иные слепнут, третьи совершенно теряют память и не узнают ни себя, ни своих родных».
«Недуг поражает всех, как сильных, так и слабых, – продолжал читать Сократ послание Фукидида, лежа в тени палатки, которая мало спасала от жары, – однако самым страшным во всем этом бедствии является упадок духа: едва кто-нибудь почувствует недомогание, тотчас впадает в полное уныние и уже более не сопротивляется, становясь жертвой болезни. Когда люди из боязни заразы избегают посещать больных, те умирают в полном одиночестве. Люди вымирают целыми домами, так как никто не ухаживает за ними. А если кто и навещает больных, то сам заболевает. Но находятся все же люди, которые, не щадя себя, из чувства чести навещают больных, которых оставили даже родственники. Больше всего проявляют участие к больным и умирающим те, кто сам уже перенес болезнь. Вторично болезнь никого не поражает. Поэтому выздоровевших превозносят как счастливцев.
Это бедствие отягчается наплывом беженцев из всей страны. Жилищ не хватает. Многим приходится жить в душных временных лачугах. Умирающие лежат друг на друге, там, где их застала смерть, или валяются на улицах и у колодцев, полумертвые от жажды. Святилища вместе с храмовыми участками, где беженцы ищут приюта, полны трупов. Все прежние погребальные обычаи теперь совершенно не соблюдаются. Каждый хоронит своего покойника как может. Иные при этом доходят до полного бесстыдства: складывают своих покойников на чужие костры и поджигают их прежде, чем люди, поставившие костры, успевают подойти. Другие же наваливают принесенные с собой тела поверх уже горящих костров, а сами убегают».
– Хороши же нравы, – вздохнул Сократ, утирая лицо от пота.
– А ты прочти дальше, – сказал Алкивиад. – Там еще есть кое-что о нравах.
Дальше было вот что: «С появлением чумы в Афинах, – писал Фукидид, – все больше начало распространяться беззаконие. Поступки, которые совершались ранее лишь тайком, теперь творятся с бесстыдной откровенностью. Действительно, на глазах внезапно меняется судьба людей: можно видеть, как умирают богатые и как люди, прежде ничего не имевшие, сразу же завладевают всем их добром. Все ринулись в чувственные наслаждения, полагая, что жизнь и богатство одинаково преходящи. Жертвовать собою ради прекрасной цели никто уже не желает, так как не знает, не умрет ли прежде, чем успеет достичь ее. Наслаждение и все, что как-то может служить ему, считаются сами по себе уже полезными и прекрасными. Ни страх перед богами, ни закон человеческий не могут больше удержать людей от преступлений, так как они видят, что все погибают одинаково и поэтому безразлично, почитать ли богов или нет. С другой стороны, никто не уверен, что доживет до той поры, когда за преступление понесет наказание по закону. Ведь гораздо более тяжкий приговор судьбы уже висит над головой, а пока он еще не свершился, человек, естественно, желает по крайней мере как-то насладиться жизнью…»