Александр Баунов: И кости столицы
Самым неприятным в истории с двумя подростками, погибшими в полицейском штурме дачи под Псковом, была причинно-следственная связь между их нелепой самоубийственной игрой и местом действия, моментально установленная в обеих столицах. Ну а что вы хотели, живя во Пскове? Что бедолагам оставалось? Ничего, кроме как красиво и безумно умереть от отчаяния и безысходности в неполных 16 лет. Между тем мир обеих столиц вокруг меня наполнен уравновешенными счастливыми людьми из-под Пскова, Твери, Саранска, Ростова южного и великого, Хабаровска, Адыгеи и сел Горного Алтая, которым не пришло в голову, что по причине своего географического происхождения они должны были еще в юности отстреливаться от полиции на отцовской даче (не у каждого и есть), а выучили китайский язык, ставят спектакли, ведут судебные дела, проектируют эти самые дачи, только получше, пишут музыку, что-то продают в магазинах, учатся в театральном, преподают, и всё не хуже тех, кто привольно расположил себя на соответствующих местах еще до рождения, а их приговорил к преждевременной смерти от безысходности. Всякий из них имеет соответствующие своему возрасту переживания и неизбежную в любом случае экзистенциальную грусть, но не знает, что был на волоске от гибели по факту рождения в Тамбове.
Сходное недоумение я испытал, обнаружив, что у столиц теперь новый враг — Лена Летучая. В ресторане, полном кефали, я не бывал, передачи про него не видел и вряд ли скоро доберусь до них по недостатку досуга. Зато видел много других ее же передач, — потому что канал «Пятница» стал одним из двух, много трех, которые работают по домам в фоновом режиме у тех, кому от 15 до 40, что само по себе удивительное по нашим временам достижение, — а в последнее время услышал голоса, полные возмущения, презрения, гнева.
Лена Летучая до нынешнего дня в течение трех лет потрошила кухни провинциальных ресторанов и номера провинциальных отелей. Истоптала семь железных сапог и съела семь таких же хлебов. Вся эта токарно-фрезеровочная пища не вызывала здесь никаких чувств, кроме брезгливого любопытства, насмешливой грусти и смиренного удовольствия. Ибо подтверждала то, что и так всякому известно: в остальной России грязь, убожество, неудобство, смешные безвкусные интерьеры, просроченные продукты, стылые комнаты на постоялых дворах у заметенных снегом разъездов, наполненные грубыми бестолковыми людьми. Три года Лена Летучая, девушка из Ярославля, возмужавшая на БАМе и в Благовещенске, вроде бы одноклассница моего ярославского приятеля, который тоже живет в одной из столиц и не знает, что должен был погибнуть от безысходности к возрасту согласия, издевалась над этим миром, который был для нее своим, учила его жить по правилам. А на четвертый год она пришла в мир, который другие считали своим, обжитым, расколдованным, изъятым из-под власти мрака, иным, чем остальная Россия. И выяснилось, что в нем тоже есть клопы, просроченные продукты, грубые бестолковые люди и смешные интерьеры. А этого нельзя: это она покусилось на границу между добром и злом. Вдруг выяснилось, что иметь клопов — важнейшее из гражданских прав, а без мышиной беготни нет жизни.
Конечно, стерилизация жизни есть непосильная тоталитарная задача. Когда в нынешней столице мира едешь от аэропорта до Манхэттена, полпути сомневаешься, что это вокруг — Ямайка? Румыния? Спрятать действительность под куском старого холста не удалось ни Саудовской Аравии, ни Северной Корее: отовсюду торчит колпак, сшитый из старого носка. У меня дома в известном в узких кругах желтом холодильнике тоже нарушено товарное соседство, кефир «Избенка» делит полку с селедочной икрой «Русское море» и случается просроченный йогурт, который никак не соединится с мусорным баком — по забывчивости, а не потому что держу для гостей. Однако же на своем праве выбросить его через окно во двор не настаиваю. А вот индийцы — эти да. «По кучам мусора у самого забора было видно: здесь богатые живут», — справедливо пишет о правах и свободах соотечественников в новом романе Арвинд Адина. Жители Ближнего Востока так же трепетны в отстаивании свободы не останавливаться на светофорах, потому что договорные отношения — неуловимая игра взглядов и жестов — сама суть яркой и быстротечной, как любовь, жизни на арабских дорогах.
Однако же, кроме права есть там, где хочется, невзирая на библейские времена и сроки, есть права потребителя — одно из священных гражданских завоеваний наших времен наряду с восьмичасовым рабочим днем и женским голосованием, любимое гражданскими активистами и журналистами-расследователями во всем божьем мире. Потому что и там, в странах с хорошо откормленной свободой, понимают, что не только государство, но и бизнес надо контролировать. Тем более русский бизнес умеет быть так же беспощаден и несправедлив, как русское государство, и врать умеет не хуже. Выставит немощного, обведет вдовицу, снесет исторический особняк, если никто не одернет. Он так и сносил, выставлял, обводил, пока не начали одергивать.
Можно, конечно, поотстаивать право знакомого таксиста ездить без прав не меняя масла, потому что он тебя уже возил, и ничего. Но как-то чудно возмущаться мигалками и защищать право друзей парковаться на тротуаре, потому что они же тут живут. Если благ и светел «Архнадзор», врывающийся на частные стройплощадки, почему для экономящих на сметане трактирщиков и вороватых поварят надо делать исключение? Нелогично требовать соблюдения закона о СМИ в отношении чиновничьих дач (ну-ка отворите нам вон тот сарай) и объявлять журналистов попирателями священной частной собственности в гостиничном номере. Что может быть общественнее ресторана и гостиницы? Хороший бордель — и тот приватнее.
Удивительно, что воплощенную мечту вольного человека — независимую журналистку с негосударственного канала, по сию пору наполовину укомплектованного украинскими ведущими, объявили комсомолкой и эфэсбэшницей, как только она посмотрела не туда. Похороните ее за холодильником.
Все слыхали, как местные патриоты смеются над Европой, потому что там стандартизируют размеры и чистоту моркови, перед тем как разложить на рыночных прилавках. Инструкция о форме огурцов превратилась в скверный антиевропейский анекдот. Слыхали, там эти перо вставят и ходят, а еще огурцы линейкой меряют, и смех, и грех. А тут раз — и многим русским европейцам захотелось стать патриотическими куплетистами, когда эта Европа пришла к ним. «Кто там за дверью, Бэрримор?» — «Темза, сэр». — «Несите ведро воды». Какая еще Европа, там вам не здесь, здесь искони иначе. Вот какая была морковь в «Овощи-фрукты» на Володарского? Настоящая, поломанная, сырая, по ботву в колхозном суглинке. А как пахла затопленным подвалом? Не то что эта из пенопласта.
Это в многомиллионных столицах можно жить малыми сообществами, которые не такие уж и малые — размером с целые города. Наладить на квартирах и дачах рестораны, выставки, концертные площадки, театры и кино, какие хочется: нам вашего не надо, но и вы к нам не лезьте. Выработать собственную биосферу, срастись корнями и грибницами и вынести за скобки оставшееся. Хотя и тут уже нельзя. А в остальной России вовсе невозможно. Там для этого просто не хватит людей и дач. И там единственный выход — сделать пригодной для непостыдной жизни всю окружающую среду.
Пусть, как хороший писатель шарит по углам коллективного сознания, вытаскивая на свет залежавшийся мусор, девушка из Ярославля ходит по общественным кухням Москвы, снимая крышки, заглядывая в котлы, принюхивается к пару, прислушивается, как скворчит: не из топора ли каша, не из лаптя ли щи, не отделил ли кто все корешки от вершков, да и шасть с ними домой, а не рассказывает, что у нас по-другому не бывает — Лена Летучая, феноменолог духовок и Ювенал постоялых дворов.
Автор — главный редактор carnegie.ru. Другие статьи Александра Баунова читайте на сайте Центра Карнеги.
