Ксилографии и монотипии; цветные и черно-белые; зарубежные и отечественные; авторства всем известных гениев и талантов, имена которых знакомы лишь знатокам. ГМИИ им. Пушкина демонстрирует разнообразие тиражного искусства — и вместе с Российской государственной библиотекой вспоминает об общем предшественнике: Румянцевском музее. Экспозиция «Сокровищница графики. Гравюрный кабинет в первой четверти XX века» дает старт целому циклу выставок, ориентированных прежде всего на ценителей, но имеющих и явный просветительский заряд. «Известия» оценили проект в числе первых.
Идея регулярно экспонировать графику — не новая, некоторое время назад нечто подобное сделали в Третьяковке и в Эрмитаже. Но хорошего искусства много не бывает, а возможность посмотреть работы на бумаге, несмотря на все усилия, была и остается редкой. Здесь стоит напомнить, что, в отличие от живописи, работы на бумаге нельзя показывать более трех месяцев, после чего они должны «отдыхать» хотя бы полгода (а лучше — больше). Поэтому листов нет в постоянных экспозициях, на выставки же в основном берут произведения авторства самых известных художников. Как следствие, в запасниках крупнейших музеев хранятся десятки тысяч гравюр, рисунков, акварелей, которые публика не видела вовсе или видела давным-давно.
Проект Пушкинского «Ars Graphica» призван как раз продемонстрировать то, что обычно спрятано от глаз посетителей, а заодно — напомнить об истории формирования коллекции ГМИИ. Все знают, что изначально это был дом слепков классических скульптур. Не менее расхожий факт — попадание в него вещей из Музея нового западного искусства (куда отправились национализированные после революции шедевры импрессионистов и модернистов от Сергея Щукина и Ивана Морозова). Но был и еще один, пожалуй, не менее важный источник поступлений: Румянцевский музей.
Основанная в 1828 году на базе собрания Николая Румянцева, государственного канцлера александровских времен (именно он возглавлял дипломатию России во время наполеоновских войн), институция сначала работала в Петербурге, но затем была перенесена в Москву. Горожанам оказались доступны множество ценных книг и произведений искусства. В 1924 году музей расформировали, сделав на его базе Ленинскую библиотеку. Живопись и графику же отдали в ГМИИ. Последним руководителем Отделения изящных искусств Румянцевского музея был Николай Ильич Романов. Он же продолжил заниматься собранием уже в статусе директора ГМИИ.
Новая выставка иллюстрирует эту историю архивными материалами — каталогами и отчетами гравюрного кабинета Румянцевского музея, перепиской Романова с художниками. Но главное — произведениями тиражной графики, которые выставлялись еще в дореволюционное время. Это «Аполлон Бельведерский» Хендрика Гольциуса (внимательные зрители наверняка оценят перекличку образа с микеланджеловским Давидом, находящимся совсем рядом с 31-ым залом), сюрреалистичный «Сон Рафаэля» Джорджо Гизи, тончайший офорт «Авраам и три ангеля» Рембрандта, наконец, загадочный «Сон доктора» Дюрера. Последнюю вещь принято трактовать как аллегорию лени, но глядя на обнаженную женскую фигуру на переднем плане и яблоко (символ грехопадения), думаешь, что дьявол нашептывает спящему главному герою вовсе не про отдых, а про иные грехи и удовольствия.
Для публики, естественно, перечисленные имена — основная приманка. Но все эти работы хорошо известны и выставлялись не раз, тем более, если учесть их тиражную природу. Поэтому более ценным кажется вовсе не этот «витринный» (в прямом и переносном смысле — листы XVI-XVII веков хранятся в витринах) раздел экспозиции, а вещи на стенах: преимущественно это отпечатки начала XX века, среди которых немало монотипий, то есть изображений, существующих в единственных экземплярах.
Вот, например, городские виды Елизаветы Кругликовой. С 1895-го по 1914-й она жила в Париже — и была важной фигурой для эмигрантской творческой среды. В ее мастерской на Монпарнасе собирался «Русский художественный кружок», сама же Кругликова считалась одним из лучших специалистов по эстампу. В представленных монотипиях это хорошо видно: запечатлевая танцующую публику, зрителей скачек, парковые ансамбли, Кругликова сочетает выразительность образа с импрессионистической легкостью, полетностью, недосказанностью.
Особое звучание этим вещам 1914 года придает исторический контекст, на который указывает и название цикла: «Париж накануне войны». Кроны деревьев в пейзаже превращаются в грозовые тучи, а беззаботные увеселения кажутся массовым помешательством.
К тому же периоду относятся листы Вадима Фалилеева и Анны Остроумовой-Лебедевой. Оба художника — прекрасные мастера, участники выставок «Мира искусства», хоть и оказавшиеся на втором плане по сравнению с некоторыми другими своими соратниками. Оба же — сторонившиеся злободневных тем. Но как не увидеть в безлюдных, будто замерших панорамах Петербурга на цветных ксилографиях Остроумовой-Лебедевой затишья перед бурей? И, наоборот, как не расслышать отголоски социального взрыва в экспрессивных линогравюрах Фалилеева?
Его «Спелая рожь» изображает двух путников, пересекающих поле. Но в центре композиции — солнце, лучи которого пронзают все пространство, выжигают его. Образ торжественный и пугающий, особенно если учесть год создания: 1917-й. Не менее выразителен «Рассвет» (1910). Вроде бы перед нами идиллия: две парусные шхуны, за ними — утреннее зарево. Но в этом каскаде оранжевых, красных, даже бордовых тонов читается угроза, предчувствие будущих потрясений.
При всей эмоциональной «громкости» упомянутых работ выставка ГМИИ, конечно, тихая, камерная, нацеленная не на внешний эффект, но на вдумчивое рассматривание. О таких проектах обычно говорят: «они для знатоков, для гурманов». Но широкой публике сюда тоже стоит заглянуть, и не из-за конкретных имен и сюжетов, а ради метаморфоз самой техники гравюры. Как минимум, для многих окажется сюрпризом, что она может быть цветной. Да, здесь нет каких-то совсем уж экспериментальных образцов, абстракций и тому подобного. Но в рамках фигуративного искусства стилевой диапазон показанного — широчайший.
Портреты и пейзажи, религиозные и бытовые сюжеты, даже анималистика — всему нашлось место в весьма компактном полутемном зале (яркий свет графике противопоказан). Изображения животных и птиц, кстати, тоже наделены скрытым смыслом. У Аллена Уильяма Сиби пернатые обладают явно человеческими характерами, ну а выполненный Уильямом Джайлсом вид двух павлинов — одного с роскошным хвостом, другого без, — и вовсе имеет символичную подпись на латыни: Sic transit gloria mundi («Так проходит мирская слава»).
Добавим, что работы британских художников отражают важный эпизод истории гравюрного кабинета. Благодаря дружбе Романова с коллегами из Англии в 1925 году состоялся обмен тиражной графикой между Москвой и Лондоном. Мы им передали 218 листов, они нам — около 600. Некоторые из тех приобретений публика теперь может увидеть.
Факт обмена, кстати, красноречив сам по себе: отношения СССР и Великобритании в 1920-х были крайне шаткими, порой на грани войны, что не помешало двум крупным музеям (Британскому и ГМИИ) совершить такой акт дружбы. Хранители и искусствоведы сохраняли культурные мосты между государствами даже в самые неспокойные времена. Сегодня, ровно сто лет спустя, об этом стоит вспомнить.
