Сразу начну с восхвалений. Для журналиста, тратящего силы на культуру и искусство, такой режиссер, как Галина Зальцман, просто one love: на сцене идет спектакль, а параллельно в голове уже вовсю пишется текст – восторженно, как по маслу, каждая запятая отпечатана в подкорке. Имел счастье видеть ее платоновское «Возвращение», но там все же достаточно строго. А сейчас – чистый праздник да экстаз с экзальтацией. Названием в афише не обманываемся: от повести Тургенева, которую ныне, кроме как из-под палки, мало кто прочтет, здесь только сюжетная канва. Зальцман в прямом смысле разметала классика в перья – встречая свободу от хрестоматийной мути, впору с восторгом заорать: «Галя, у нас отмена!»
Но в этом не только заслуга режиссера. Отменить Тургенева ей помогла драматург Анна Гейжан, написавшая специально для этой постановки пьесу по мотивам. Впрочем, вдохновлялись авторы не только тургеневскими последами, на помощь был явно призван Антон Павлович Чехов с его «Чайкой». Только чайку заменили кучей ворон, про стреляющие ружья тоже не забыли. Конечно, в тургеневской повести главный герой упражнялся в стрельбе по этим птицам, но не так самозабвенно. В спектакле же действующие лица палят по нахальным пернатым с хичкоковским задором, но, восклицая «убил ворону!», имеют ввиду друг друга и в результате порой доходят до умоисступления. Проявлению пограничных физиологических реакций способствует и другой сквозной мотив. Сценограф Дмитрий Разумов сжал локации повести в один разрушающийся объем с разобранным паркетом, сквозь который, окаймленные стоячей водой, прорастают камыши и еще какая-то зелень. В презентации постановки сказано, что это «трава воспоминаний». Нужно сказать, что в этом спектакле она очень мощная, крепкая и, несомненно, выросла не напрасно. Сила ее опосредствованного воздействия на персонажей такова, что ими налицо явлены все признаки душевного непокоя: психоэмоциональное перевозбуждение, смех без причины, повышенная разговорчивость, странные и нелогичные умозаключения, резкая смена активности ступором и задумчивостью – и далее по списку, вплоть до усиления полового влечения.
То, что будет смешно и даже очень смешно, стало ясным до начала действия. Когда среди шума рассадки в переполненном зале что-то каркнуло, показалось, что померещилось. Затем карканье повторилось в удвоенном исполнении. Ну а после того, как прокаркал третий звонок и на сцене забился в конвульсиях спасаемый от петли несчастный влюбленный, стало окончательно весело и задорно – с такой непринужденностью создателями была решена вводная картина, которую сам Тургенев с гораздо меньшей изобретательностью передал скучным немотивированным диалогом. Жаль, что до нашего времени не дожил – поучился бы.
Сюжет «мальчик влюбился – влюбился и отец – отца предпочли – отец умер – чаровница тоже» Зальцман вместила в час с большими копейками без антракта. Это сейчас модно, антрактов избегают из опасения, что выпущенный на волю зритель разбежится и финальные овации будут жидкими. К «Первой любви» этот страх никак не применим: публика рукоплещет с восторгом, а в зале большей частью царит смех. Поддерживает тонус забавная и хорошо сделанная анимация (видеохудожник Алексей Бычков), физический воронопад со временем принимает лавинообразный характер, а на помощь сценической речи приходит движение. Эта премьера – спектакль жеста. Монологи ему противопоказаны, а когда они случаются, то на горизонте маячит скука, которую в действие все же не допускают – ну почти. Вот уж точно, тот случай, когда актерам чрезвычайно важно быть лицедеями. И эта особенность определяет рассказ о премьере: нужно двигаться от второстепенных к главным персонажам.
Атмосфера постановки рождается с мелочей, которые и не мелочи, впрочем. Реквизит перемещается не рабочими сцены, а лакеями в екатерининских париках. Актеры Глеб Борисов и Егор Погасий ловчат, прыгают, катаются на обеденном столе – скажите, где Тургенев, а где буффонада? А вот она. Назидателен, но не менее забавен приставленный к главному герою гувернер Жан-Жак, персонаж, отсутствующий в первоисточнике. На Сергея Жуковича в этой роли возложена задача оттенить крайнюю молодость невпопад влюбившегося Володи нарочитым одеванием инфантильного юноши, пенянием тому на скверный французский (по правде сказать, со сцены он действительно звучит так себе) и заботливо подносимым белым эмалированным горшком, который выступает одной из смысловых доминант постановки. Жан-Жак является едва ли не единственной теплой точкой спектакля – и очень удачной. Остальные персонажи второго и третьего плана вызвали вопросы.
Свита воздыхателей главной героини по сравнению с повестью оказалась немного урезанной и сведенной к трем персонам. Здесь работа сделана по-разному. Данила Лобов в образе графа Малевского выдал и позу, и пафос, и моральную нечистоплотность – все добротно, как полагается. А вот роли гусара Беловзорова (Иван Стрюк) и доктора Лушина (Никита Остриков) оказались едва ли не проваленными. В первом случае мы видим шаблонного плоского фанфарона – и нарочитые упражнения с саблей очень быстро начинают утомлять, зато условный котенок у артиста получился, что надо. Доктор же стал заложником того, «что хотел сказать автор»: совсем вытравить Тургенева из постановки никто не собирался, но дидактически необходимые наставления Володе были органичны в классическом тексте, а в спектакле резко поломали темп со своими «бу-бу-бу». Комикование с врачебным молоточком и рефлексами ситуации не поправило.
Очень понравилась публике «простая» княгиня Засекина, но это почти фол и для режиссера, и для актрисы Елизаветы Прилепской. Игра с большим количеством эмоционального «жира» всегда находит отклик и остается в памяти. Не спорю, жесты изобретательны и веселы: скатерть в роли застольной салфетки, перебранки со слугой, неряшливые папильотки и так далее. Но эксцентрика еще предполагает определенную тонкость. Не умаляя талант Елизаветы Прилепской, любопытствую: ожидаются ли со временем вводы в спектакль? Поневоле пришла мысль об еще одной актрисе из труппы ТЮЗа, которая наверняка нашла бы именно неожиданно удачные краски к этому образу. И, по-моему, ее я видел во все глаза глядящей на сцену во время премьеры. Но, может, у меня случились галлюцинации по причине общего воодушевления, в этом случае прошу простить.
Семейство Володи – еще тот коллективчик. Мне его родители очень пришлись по сердцу. Янине Бушиной в роли Матери пришлось продемонстрировать те самые перепады настроения и пограничные эмоции, от упражнений со столовыми приборами до ощипывания вороны: эти качели предполагают большой труд. В образе Отца вышел Денис Гильманов, мастер отрицательного обаяния. Жесткий рисунок роли, двойное и местами тройное «дно» персонажа: сцена бокса во время психологического решения вопроса «отец – сын», а также финальное тождество героев – это просто браво. В начале действия я досадовал на излишнюю динамику семейных застолий (снова эти жесты!), но потом понял, что этот бег по кругу «передай соль – передай хлеб – не суетись – не сутулься – вон из-за стола» явился механизмом действия, без верчения которого Володя остался бы погруженным в свои рефлексии и на сцене было бы грустно и занудно, как это часто случается в «правильных» постановках.
Главной удачей, главным украшением нового спектакля стали юные герои – Зиночка и Володя. Вот здесь вообще душа поет: как хорошо, когда совсем молодые артисты превосходят актеров с опытом. Милана Владыкина крайне хороша в сомнительной и прекрасной Зине, этой девице тургеневского поведения, но не содержания. Облаченная в невинно-романтичное платье или влитая в костюм для верховой езды, она остается опасной, чувственной, таящей бритвенную остроту за романтическими речами. Манкая – отвратительное определение, но его двусмысленность здесь кстати, как никогда. Не знаю, как в жизни, но в литературе именно такой характер, такая женщина – пусть и девушка – очень часто становятся предметом первой любви восторженных юношей, запоминаются навсегда, прорастая после в воспоминаниях не то, что сильной травой, но настоящим дурманом, продолжающим отравлять душу снова и снова. Как точно Милана Владыкина попала в образ.
Семен Толов-Володя держит спектакль бескомпромиссно, честно, на славу. Артист играет – или нет? – молодого человека, хирургически уязвленного в сердце и ударенного на всю голову. Он единственный подает свои монологи так, что слух не спотыкается о театральность: в его устах это живые слова. Он и выглядит по-разному, правда, работа художника по костюмам ему в большую помощь – как и в случае с Миланой Владыкиной. Актриса запредельно изящна в одеянии амазонки-всадницы, а Семена Толова Дмитрий Разумов моментально низводит от почти студента к дитяти облачением в курточку прекрасного цвета насыщенного маренго. Впрочем, и без каких-либо переодеваний работа Семена Толова безукоризненна. У меня чутье: на наших глазах вырастет большой артист, если только преждевременно не сойдет с дистанции – в театре все бывает сложно.
Похвалам в адрес создателей и нового спектакля у меня несть числа. Анне Гейжан спасибо за то, что не побоялась переписать Тургенева, пусть и заглядываясь на Чехова. Галину Зальцман славлю как гениального вивисектора и человека, по-видимому, любящего от всей души посмеяться – а это всегда спасительно! И артисты: как по-разному они подошли к работе над своими персонажами, хотя режиссер и драматург, похоже, задали всем один и тот же ключ к трактовке: «ты – ворона, неси свой крест и каркай!».
