На «Шукшинских днях на Алтае», как обычно, в библиотеке имени Вячеслава Шишкова в Барнауле прошло несколько интереснейших встреч. Одна из них с русским писателем Михаилом Тарковским - племянником знаменитого режиссера Андрея Тарковского, на которой он представил новое произведение «42-й, до востребования». Подробности разговора о важном для мастера и его почитателей - в материале «АиФ-Алтай».
О Шукшине
- Василий Макарович - это такая общая любовь. Его образ как художника, который существует в кино, в литературе, в актёрской и человеческой части - совершенство изнутри. Хочется на него походить.
Что главное, у него никогда не расходилось слово с делом. Макарыч - настоящий русский мужик. И в фильмах, и в жизни, и в интервью у него одно дно и одна душа, болеющая за русского человека, за крестьянскую долю, за братьев и сестёр.
Об уровне литературы
- Мы очень любим отмечать юбилеи, но не понимаем, что это не только праздник, но и испытание того, насколько соблюдаем заветы того художника, кого чествуем, потому что мы же понимаем, о чём говорил Шукшин: «Нравственность есть правда. Не просто правда, а - правда!».
Но очень трудно жить по этому правилу. Несмотря на все эти юбилеи, уровень культуры в литературе, в кино, просто катастрофически скатился. Пока не поймём, не объясним молодым, что так нельзя писать, снимать, как сегодня это делается, ничего не изменится. Это просто издевательство, это никакого отношения ни к русской культуре, ни к Василию Макаровичу не имеет.
О книге
- Шёл к книге «42-й, до востребования» давно. Давно хотел про бабушку писать, были какие-то попытки, какие-то вставыши, другие повести, где образ бабушки и внука, тоскующего по бабушке. «Дай моё», «19 писем». Потом фильм снимал, «Замороженное время», тоже посвящённый бабушке, там кадры из «Зеркала», где она три раза появляется.
Понятно, что этот последний поклон уже очень давно я хотел ей положить. Но понимал, что нужно дозреть, чтобы не испортить, не испакостить какой-то незрелостью, неумением этот светлый образ.
Четыре года назад почувствовал, что могу, что пора. Все эти годы пытался писать, и написал в итоге. До сих пор вспоминаю, как каторгу. Очень трудно объяснить, почему. Года полтора искал интонацию, и не мог найти. И так пытался, и сяк, и эдак. Без интонации же не сдвинешься с места, всё будет казаться невзаправдашним, фальшивым. А с ощущением фальши никто не будет этим заниматься, ни один писатель. И пока не преодолеешь, не уберёшь это чувство неправды какой-то, не напишешь.
В общем, искал. Брал детство Толстого за образец, жизнь Арсеньева Ивана Алексеевича, Астафьева. Пытался даже какого-то детского писателя взять, вот таким, как будто детским языком писать. Как-то получилось нарочито всё, не погодилось.
В итоге всё-таки получилось ближе к Астафьеву. Мне хотелось, чтобы каждый рассказ, будучи выдернут из книги, был всё равно самостоятельным. То есть, так называемая драматургия должна быть у каждого рассказа или маленького рассказика. Это очень трудно. Это не то, что современный романописец, который по роману в год клепает. Там жвачка, растянутая на 500 страниц, - практически одна драматургия. А ты попробуй сто драматургий придумать.
И вообще рассказы писать намного труднее, чем так называемые романы. Почему? Опять же, мы наблюдаем падение современной литературы. Большинство из так называемых звёзд вообще рассказы не пишут. Им заказывают романы. А в рассказе ты на трёх страницах стоишь, душа нараспашку, там сразу видно, что ты из себя представляешь. Художник ты или нет.
Интонацию поймал, сам не знаю как. Как-то с Божьей помощью. Первый рассказ вымучивал, потом плюнул на него. Пошёл дальше, где-то с рассказа шестого немного дорога пошла по кочкам. Главное, чтобы движение началось. Как учится водитель в автошколе? Страшно двинуться на улицу, не дай Бог. А потом вдруг я, когда стал двигаться, понял, что то, что казалось самым страшным, - это выехать. Это и есть главное - именно движение.
И движение началось. Скакал, скакал четыре года. Вижу - лучше. А когда видишь, что всё получается, подправить начало ничего не стоит, потому что уже есть уверенность, что всё получится. Главное - уверенность.
Как устроена книга: три части большие, одна дополнительная. Вот эта дополнительная является кусочком первой. То есть, выдернут кусок и поставлен финал. Первая часть, я не могу подобрать хорошего слова, чтобы описать, что такое самое раннее детство. Я его называю - радужное детство. Хотя немножко не нравится слово, но смысл такой, то есть это ощущение, когда ты толи во сне, то ли в каком-то сказочном повествовании.
В общем, это не похоже на тебя, когда ты подросток, когда уже какая-то трезвинка происходит, вот уже ты чувствуешь, что взрослеешь, но то радужное и реальное, оно уходит. И в этом потеря как раз заключается - во взрослении.
Тут спрашивали: какое самое счастливое время. Когда был маленький, мне все взрослые говорили: у тебя сейчас счастливое время. А я думал, какое, нафиг, счастливое: здоровые парни на велосипедах катаются, на мотоциклах. Я ничего не могу этого. Мне всё время хотелось побыстрее вырваться, вскочить на взрослый лисапед или настоящим спиннингом порыбачить. Этого не было.
Поэтому понимаешь, насколько это сокрушительная потеря, что детство ушло и не вернётся. Я это понял не очень давно. И очень трудно объяснить это ощущение. Я не справился, не смог показать это ощущение тоски по детству. У нас была люстра восьмиугольная, такие реечки деревянные, лакированные. А на реечках сидят деревянные птички. Цветные, крашенные.
Я когда стал этих птичек вспоминать, чуть ли не рыдал, как белуга. Непонятно от чего. Настолько меня пробирало это ощущение того чего-то волшебного, непонятного, сильного. И почему-то эти птички. Эти птички именно в силу своей необъясненности и, наоборот, какой-то понятности, настолько они просто меня доводили до какого-то абсолютного состояния. Я думаю, что кинофильм «Зеркало» создан именно на почве таких ощущений.
И я пытался про этих птичек написать. Ничего не получилось, убрал. Очень много недоговорённого осталось. Черновик был толще в два раза. Я его ужал, выжал, и осталась такая довольно, как мне кажется, суховатая часть.
Первая часть эта радужная, вторая - такая форель серебристая, уже когда подросток. Она заканчивается уходом бабушки, её смертью.
А в следующей части рассказывается история бабушки от рождения до 1942 года. Почему 1942-го? Потому что почти такой предфинал книги - фронтовая переписка бабушки и дедушки.
Бабушка была первой женой известного поэта Арсения Александровича Тарковского, моего деда. У них было двое детей, они расстались, но у них продолжалась дружба, бабушка писала ему, дед ей писал. Письма, которые невозможно спокойно читать. Там два письма её ему на фронт и его с фронта. Я не буду пересказывать их содержание, там очень сильно всё и серьёзно. Эти два письма, это два духовных завещания людей того поколения нам всем. Там про фашизм сказано, воспитание детей, всё как будто вчера вечером написано.
Это третья часть бабушкиной истории, с 1907 года по 1942-й. А четвёртая часть - просто кусочек из первой части, из рассказа «Скворечник».
О преступлении сегодняшнего дня
- Причина не в том, что нет талантливых молодых людей, а в том, что эта культурная элита, которая 30 лет назад стала претендовать на власть финансовую, организационную и СМИ, сбила настройки и сменила эталон - Пушкина, Достоевского, Шукшина. Они не сказали, что это плохо. А сказали, что это закончилось. И что мы на это поставим большой стеклянный колпак, будем с удовольствием пыль с него сдувать. Но это кончилось. А то, что сейчас, а сейчас уже другое. Они совершили такое преступление. Они отменили многовековую преемственность русской культуры.
Они сказали, что писать нужно по-другому, по-журналистски, со смесью английского и русского, с ёрничеством, с высмеиванием. То есть они сказали, что всё, ша, ребята, того больше нету.
И молодые люди, которые думают, что нужно обязательно печататься, читают какие-то дебильные руководства в интернете, как написать бестселлер. Они мыслят по-другому, и образцы художественного произведения, существовавшие из века в век, вот, и они до сих пор существуют, и они возвращаются, обязательно вернутся. Те образцы как будто на горизонте для такого молодого человека не существуют.
У него может существовать какой-то фэнтези или ещё что-нибудь, но всё совсем другое, начинка души другая и другой именно просто образец. Вот если ты хочешь прославиться, ты должен писать так, ну условно говоря, как Пелевин или как Сорокин, ну я условно говорю, вот тогда тебе дадут премии, денег там отвалят и так далее.
Об Алтае
- Вы хотите, чтобы я сказал, что в Горном Алтае лучше Саян? Нет, Алтай, - это вообще особая история. Просто фантастическое место! Я бы даже не назвал это Сибирью, в том плане, как мы её представляем. Сибирь - это такая колючая, сопки покрытые ёлками. Нет, Горный Алтай, это такое нечто благодатное, красивое до умопомрачения.
Барнаульцы мягче красноярцев в целом. И сам Красноярск пожёстче, там очень много историй связаны с промзонами, с заводами, которые были перевезены во время войны, с бараками и нравами этих бараков, с трудной такой жизнью. И мужики там пожёстче, честно говоря.
Барнаул более интеллигентный, более мягкий. И не коммерческий. И немножко ближе к Москве по этой мягкости, хотя в Москве сейчас мягкости тоже нет никакой. Ну, скажем так, к Москве моего детства.
Хотя сибирский дух здесь порой бывает даже очень. Как на Алтае встречают с песнями русского хора, с хлебом-солью, такого в больших городах Сибири уже нет.
Такая тёплая прекрасная Сибирь родная, которую как раз воспевал Василий Макарович Шукшин.
Досье
Михаил Александрович Тарковский, русский писатель, родился в Москве в 1958 г. После окончания МГПИ им В.И. Ленина уехал работать в Красноярский край, где и живёт по сию пору. Продолжает традиции русской классической литературы. Отличается, прежде всего, географией творчества: действие его книг происходит в Сибири. Основу составляют прозаические произведения, главная тема которых - корневой русский человек на берегах Енисея, его взаимоотношения с сибирской природой, с собратьями по доле, с остальными частями России.
В общей сложности на сегодняшний день автором выпущено 11 книг и снято 3 фильма. Некоторые книги переиздавались в различных изданиях России и за рубежом.
Племянник режиссера Андрея Тарковского.
