Штурмовик Костя Головин «Юрист» знает, что спасает бойца в смертельном бою.
Репортаж о боях в зоне СВО по Первому каналу сам не смотрел. Но один знакомый сказал, что видел по телеку мощные, как он выразился, эпичные кадры штурма «опорника» ВСУ.
— Там, представляешь, был тот самый парень, который зимой во время страшного боя читал стихи о России и у которого ты потом брал интервью, — рассказал товарищ.
Это Костя Головин, «Юрист», понял я сразу...
Какая к чертям эпичность...
Никакой «эпичности», как иногда любят загнуть для красного словца, в штурмовых атаках нет совсем. Кровь есть. Страх есть. Понимание, что надо выполнить приказ есть. Молитва есть. Трехэтажный мат есть. Есть много чего, а вот «эпичности» нет. Она только в кино, в репортажах и устоявшихся штампах.
Мы на «гражданке» лепим эту «эпичность» куда ни попадя. Скатился с горки в аквапарке — эпично. Сделал селфи, стоя на голове, тоже эпично. Хрень собачья. Помните коротенький стих Юлии Друниной, он ещё со школы влез мне в голову и застрял там, как заноза.
«Я только раз видала рукопашный,
Раз — наяву. И сотни раз — во сне...
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне».
Здесь есть «эпичность»? Нет и в помине. А ведь это и про современные «штурма» тоже. Ударение, кстати, ставьте на «а». Так говорят бойцы.
Такси «летело». Самолет задержали. Я успел...
— Как Юрист мог вновь оказаться в «штурмах?» — думал я после разговора со знакомым. Ведь, когда последний раз заходил на Костину страницу в «телеге», сам читал, что осколок, из-за которого у него не сгибается нога, до сих пор не достали.
Я срочно начал листать его ТГ-канал, на который не заходил уже больше недели. Точно. Вижу, что он выкладывает свежие фото и видео из госпиталя. Беру трубку. Набираю. Сигнал проходит, но потом рвется. Пишу сообщение: «Костя, ты где? Что случилось?» Двух заветных галочек, отмечающих, что сообщение доставлено, нет. Блин, думаю, непруха. Но что-то внутри говорит: «Звони, звони». Набираю. Молчок. И тут встречный звонок с незнакомого номера.
— Дима, привет. Это я, Костя. Звоню с телефона жены.
— Ты где? Что случилось?
— В госпитале в Ростове-на-Дону. В десять вечера бортом на Москву.
— Костя, я сам в Ростове. Жди.
Смотрю на часы. 21:28. Тридцать две минуты до отбытия. Мне добираться минут сорок. Не успею. Даже не стоит дергаться. «Как не дергаться, — говорит внутренний голос, — Он в госпитале, раненый, а ты что, 700 рублей на такси решил сэкономить?»
Вызываю машину. Еду. «Военный борт не президентский, секунда в секунду не улетит. Успею. Главное попасть в палату, — думаю про себя,— Не получится, хоть в окно автобуса увижу».
Честно, сам не понимал, что меня так подталкивало на встречу именно сейчас. Ведь не брат, не сват. Ну брал интервью. Да, человек очень интересный. Ну и что с того. Мало ли интересных людей? И вдруг понял, что Костя относится к той категории людей, которых в «столицах» почти не встретить. В нём есть всё: интеллигентность, мужество, образованность, честность, жесткость, доброта. Иметь такого друга — мечта любого человека. Вот я и замечтался.
Разговор по ходу движения коляски
Когда хочешь успеть на встречу с хорошим человеком, тебе все помогают: такси довезло быстро, военные на КПП вошли в положение и пропустили, автобус, который должен был вывозить к «борту» раненых, задержался. Я успел. Обнялись. Весь в бинтах, шрамах, синяках, но улыбается. В этом Костя весь. Рядом была его любимая женщина, жена Ирина. Помогли Косте сесть в кресло. Выкатили на улицу. И там, в ожидании транспорта, продолжили разговор.
— Рассказывай, как оказался на «передке», ведь тебе должны были делать операцию на ноге?
— Вообще удивительная история. 1 июня получаю документы на отправку меня в Бурденко на операцию, чтобы вытащили осколок от старого ранения из колена. Казалось, всё решено. Но дальше начинают происходить «чудеса», непонятная мне движуха, и вместо госпиталя через несколько дней я оказываюсь в составе штурмовой группы.
— Подожди. Как ты оказался в «штурмах», если у тебя нога-то толком не сгибалась?
— Говорю же, «чудеса». Но это отдельный разговор. Короче, просидел в резервном батальоне двое суток, а затем за мной приезжают из «штурмов». Дескать, собирайся, Юрист, поехали. Я думаю, зашибись, нога не гнется, какие «штурма». Но есть приказ, «прыгаю» в машину, которая и доставляет меня на одну из перевалочных баз. Не успеваю зайти, а меня ребята окружили, по плечам хлопают: «Юрист, ты что здесь делаешь?» Не поверишь, но так на сердце легко, тепло стало, что среди своих оказался.
— Я видел по телеку репортаж на Первом канале, что ты ушел штурмовать «опорники». Осколки в ноге старый и новые. А ты прёшь, отстреливаешься от дронов. Там в тебя кто только не летел. Кровь, взрывы, в тебе куча осколков. Камера всё снимает. «Птицы» тебя за малым не добили.
—Точно. Так и было. Наверное, можно было бы закосить и не пойти, но я же понимаю, что от моих действий зависит жизнь моих товарищей, выполнение боевой задачи. У тебя пусть хоть пуля в голове будет, но ты обязан идти и выполнять работу. И я пошел и вместе со всеми сделал дело. По краешку прошел. Молился. Прощался с женой, детьми. Признавался в любви. Отстреливался, как мог. Когда Шустрый дал приказ отходить, начал отползать. Они , как воронье налетели. Долбят и долбят. Думал, капец мне пришел. Не помню, но как-то выполз. Наверное, кто-то за меня сильно молился.
— Какая задача перед вами стояла?
— «Немцы» работают в том районе малыми группами. Мы должны были выкуривать из «нор» диверсантов, зачищать территорию, чтобы за нами заходила пехота и окапывалась. А «немцы» сидят в Часовом Яре и долбят нас FPV-дронами. Только на меня сбросили восемь раз, плюс упало на меня четыре FPV, и ещё работал 82-й миномет. И это на одного бойца. Спрятаться и пройти незаметно там негде. Натовскими кассетниками всё разнесено. Одни пеньки торчат. Знаешь, когда кадры показывают по ТВ, снятые с «квадриков» (дрон-наблюдатель), у людей создается примерное понимание, что там происходит. Но, когда увидишь это всё в горизонтали — очень страшная картина. Не для всех.
— Костя, но судя по кадрам боя, снятым твоей же камерой, там надо было довольно далеко идти и совсем не прогулочным шагом. А у тебя старое ранение. Как?
— Адреналин и обезбол. В колено сделал два укола и пошёл. Это работа. И её кому-то надо делать. Нас было две группы. Мы выявили позиции «немцев», выявили позиции, откуда они запускают дроны. Меня к тому времени «прибаранило» (ранило). Но ребята прошли, штурманули, и мы две лесополки взяли.
— Как тебе удалось выбраться? Здоровому от дронов не увернуться. На кадрах видно, ты лежишь, а они по тебе шарашат.
— Молился, ругался, прощался с жизнью, признавался в любви тем, кому редко об этом говорил. Я видел смонтированный репортаж, там кое-что из моих признаний слышно (Костя признавался в любви к детям, жене Ирине и Родине). Короче, я добрался до лесополки, в которой уже было много наших. Я к тому времени уже совсем потерялся. Ничего толком не понимал. Кричать сил не было. Позвать кого-то на помощь не мог. И я благодарен этим пацанам, они меня увидели, вытащили и три километра перли до полевого госпиталя на себе.
— Костя, дурацкий вопрос, а уходя на это боевое задание, были какие-то предчувствия, мысли типа а вдруг опять, как в прошлый раз, под раздачу попаду?
— Что сказать... Я хорошо знаю свою работу. Армия меня научила. Есть мысли. Нет мыслей. Это не важно. Есть приказ, и его надо выполнять. Он не обсуждается. Ты понимаешь, что вот прямо здесь можешь умереть, и ты эту смерть принимаешь как данность. Ты не сидишь, не думаешь о завтрашнем дне, что ты мог попить кофе с булочкой, но не попьешь. Голова работает по-другому. Главное не подвести пацанов. Не прослыть трусом. Выполнить боевую задачу. Работать до конца. Работать вопреки.
Вот такая вот история. Всё. Быть добру.
«Эй, Головин, на погрузку, — санитары позвали Костю, — Самолет подан уже». Я помог ему сесть в автобус. Двери захлопнулись, и Юрист уехал.
Сейчас Костя Головин в Москве, в госпитале. Операции идут одна за другой. Тяжелая контузия. Ранение головы, руки, ног. Осколки во всём теле. Но у него точно всё будет хорошо. У Кости по-другому просто не бывает.
Но знаете, что обидно. Не Юристу. Он-то никогда не унывает. Мне обидно. У Константина Головина, взявшего кучу «опорников» противника, нет ни одной государственной награды. Так точно должно быть?
