Личные письма очевидцев исторических событий всегда были для ученых важным источником информации. В них отражались не только процессы, протекавшие в обществе, но и отношение корреспондентов к ним, что давало возможность более точно оценить общую картину.
Короткое письмо, рядового священника, служившего в одной из частей Третьей (Западной) колчаковской армии, Бориса Серебрякова, искренне верившего в белую идею, стало настоящей находкой для историков. Оно изнутри показало процессы, происходившие в армии Колчака, которые и привели ее к краху.
О личности автора письма неизвестно ничего, кроме того, что он служил у Колчака, причем, по его собственному признанию, «был настоящим, идейным колчаковцем», и что он по зову души написал письмо «во власть» в надежде, что его голос будет услышан, и положение исправлено. Очевидно, этого не произошло. Письмо было изъято военной цензурой, и о его существовании долгое время историки могли судить только по цитированию, которое проскальзывало в воспоминаниях участников событий.
Например, Главный управляющий делами Верховного правителя и Совета министров, Георгий Константинович Гинс, в мемуарах цитировал следующие слова Серебрякова: «В другом месте офицеру указали на то, что приказом Колчака порка и мордобитие нижних чинов запрещены, на что офицер дал «классический» ответ: «Приказ приказом, Колчак Колчаком, а морда мордой». Благодаря Гинсу фраза стала крылатой и распространилась среди историков.
Письмо Серебрякова было известно и советским историкам, которые ссылались на него в вышедшей в 1977 году монографии «История Урала».
Но для широкой публики письмо открыл сотрудник Института истории и археологии Уральского отделения РАН, Михаил Игоревич Вебер, впервые опубликовавший этот документ в 2012 году в «Вестнике Пермского университета».
Стало известно, что священник передал письмо своему начальнику – епископу Уфимскому и Мензелинскому Андрею (князю Александру Алексеевичу Ухтомскому), который руководил духовенством Третьей армии, а позже – было изъято и засекречено колчаковцами. Что же в нем было крамольного?
Священник, который, очевидно, был образованным и мыслящим человеком, обращал внимание командования на то, что причины отступления следует искать не в «крупных промахах», а в совокупности «маленьких злоупотреблений», которые гораздо быстрее приведут к поражению.
Отец Борис признавался, что некоторые из колчаковцев у него не вызывают ничего кроме «чувства брезгливости и омерзения». Виноваты в этом грабежи населения и расправы офицеров над солдатами.
Священник пытался поведать Верховному правителю о горькой судьбе крестьян Златоуста, которые были ограблены солдатами Сибирской армии во время отступления, остались без скота, лошадей и сбруи. «Кто сейчас эти крестьяне? – вопрошал священник, и сам отвечал на вопрос, – теперь они большевики». В насаждении большевизма Серебряков обвинял «комендантов с нагайками» и белых, выкашивавших у крестьян овес и отбиравших последнее – урожай с огорода.
Священник указывал на парадоксальную ситуацию: призванные бороться с большевиками-грабителями, белые сами вели себя точно так же, толкая крестьян в объятия большевиков. «На днях, по приказанию командира нашей части, солдаты украли 12 голов скота. Несколько раньше 6 лошадей. О гусях, курах, поросятах не говорю».
Писал Борис Серебряков и про офицеров, которые не доводили до солдат приказы Верховного правителя и старались его очернить. Каждый из них считал, что по отношению к нему младшие должны вести себя как монархисты и почитать, но при этом сам по отношению к начальству вел себя как анархист. И все это вместо того, чтобы «быть старшими между равными».
По отношению к крестьянам офицеры вели себя еще более разнузданно: в селе Головном у одного из крестьян избили мать-старуху, отобрали жеребца, а самого хотели выпороть, но крестьянин сбежал в лес. В другом доме отобрали четырех лошадей, телегу и сбрую. Причем, солдатам грабить не позволяли, что вызывало у нижних чинов раздражение и ропот гораздо больший, чем недовольство отсутствием белья или новых сапог.
Офицеры не доводили до солдат приказ Колчака, запрещавший ставить их «под ружье» и наказывать телесно. В армии по-прежнему процветали зуботычины и порка. Таким образом короткое, всего в несколько абзацев письмо выявляло основные недостатки армии Колчака.
Положение дел подтверждается и другими источниками: военный министр, генерал-лейтенант Алексей Павлович Будберг, писал, что в июле 1919 года «…система снабжения рухнула, оборот запасов прекратился, а войска перешли на… бесцеремонный грабеж».
Командир Четвертого корпуса Сибирской армии, генерал-майор Петр Петрович Гривин, в это же время сожалел, что «обозы при отступлении творят с населением… всяческие бесчинства…» и приказывал расстреливать мародеров на месте, а офицеров отдавать под суд.
Подполковник Андрей Августович Герке писал, что рыба гниет с головы, и солдаты поступают так же, как офицеры, но делают это грубее: срывают с себя погоны, чтобы их не узнали, и отбирают у крестьян последнее. «Части забыли, что такое пеший строй», – сетует он, – им легче отобрать лошадь и ехать по двое в ворованной телеге, чтобы было удобно спать». «При таком положении дел никакого количества подвод не хватит», а крестьян «охватывает невольное озлобление».
Как указывает сам Вебер, дело доходило до того, что крестьяне убегали в лес, стоило белым показаться на дороге, – так произошло в селе Мугайском.
Солдат наказывали, но это вызывало еще большее озлобление. Разведчик красных С. А. Килин весной 1919 года докладывал командованию, что за проступки солдат заставляют часами стоять под винтовкой с полной выкладкой, сажают под арест на воду и хлеб и порют шомполами, а во время учений избивают.
В отличие от белых, большевики сумели справиться с мародерством и грабежами, а рукоприкладство было запрещено. На широкую ногу были поставлены убеждение и агитация, распространение агитлитературы, в то время как белым распространять было просто нечего.
