Мне однажды встретилась насмешка в ответ на возникшее в разговоре цитирование знаменитых строк Тютчева: мол, что же это и за страна, если в нее можно «только верить»? Не стану указывать, кем был автор насмешки, человек не русский. Русофобия, чреватая разнообразной скверной, дело теперь обыкновенное, и она не должна нас уязвлять.
Да, можно только верить. Но подобно тому, как вера в Бога не живет без опыта, без сердечного подтверждения, так и вера в Россию не может жить одним лишь мечтанием, без актуальности. Царские Дни в Екатеринбурге (16-17 июля), на мой взгляд, просто дышат такой актуальностью, дышат подтверждением народной веры в Царя-страстотерпца и, значит, веры в Россию.
Хотелось бы дать пояснение, как одно с другим связано, и попытаться обрисовать, какие химеры и тягости встречаются на пути приобщения к этой вере.
Но скажем вначале о богослужении и о Царском Крестном Ходе этого года.
Напомним, что ежегодно, уже много лет как, ночью с 16 на 17 июля, совершается Божественная литургия в Храме-на-Крови в Екатеринбурге, а после службы — особый Царский Крестный Ход от Храма до Ганиной Ямы, места, где тела убиенных в Ипатьевском доме были уничтожены. Там с начала 2000-х годов — монастырь. Есть люди, которые к этой ночи обязательно приезжают в Екатеринбург. В частности, это историк, кандидат исторических наук Петр Валентинович Мультатули, автор многих книг о Царе Николае II. Его книги отличает не только обстоятельность, в них чувствуется не выставляемая сердечная задетость царской темой: Петр Валентинович — правнук Ивана Михайловича Харитонова, царского повара, расстрелянного вместе с Царской Семьей. Вот как он написал недавно в своем телеграм-канале (сохранены орфография и пунктуация оригинала — «ТД»):
«Царская служба в Храме-на-Крови была какая-то особенная, и это заметили многие. Она была торжественно-тихая. Было полное ощущение, что Государь со всей своей Семьей и верными Слугами здесь, незримо молится вместе с нами. Также торжественно величаво из глубины алтаря в конце службы раздалось пение «Боже, Царя храни». Тихо и сосредоточено двинулся на Ганину Яму Крестный ход. Официально он насчитывал 45 тыс.чел., что очень много для некруглой даты. Правда, меня уверяли, что было больше 50 тыс., люди присоединялись к Крестному ходу по мере его следования. Надо отметить, что Крестный ход сильно помолодел: много молодых мужчин. То есть, народ, его лучшая часть, прекрасно понимает все значение и Царских дней, и Крестного хода. Народ чувствует, что залог спасения России, ее торжество и победа заложены здесь, в Екатеринбурге, в Храме русской голгофы.
50 тысячное шествие практически осталось незамеченным основными информационными агентствами и СМИ как местными, так и федеральными. Упоминания были настолько скудные, что никак не могут соответствовать масштабу исторического события и сегодняшнему восприятию этой трагедии глубинным народом нашим».
Хорошее выражение — «глубинный народ». В Москве он незаметен, в «третьей столице» явственен на Царские Дни. Вспоминается слово апостола Петра: «сокровенный сердца человек» (1Пет.3:4). Все дело в сокровенности, в тишине.
Почему? Потому что вера есть также и солидарность, а Государь Россию любил и верил в нее. При попущении скверного к нему отношения (обвинений, претензий, пренебрежения) можно и об этом думать скверно. Но вот свидетельство человека, протопресвитера армии и флота, отца Георгия Шавельского, который не был верноподданным (он покинул Царя в конце февраля 1917 года, уехав из Ставки — очевидно, зная о заговоре), почему и лицеприятным считаться не может. Тем ценнее его размышление. В своих воспоминаниях он порой не может удержаться от доброго слова в адрес Государя и пишет, в частности, так о причинах бурного развития России в начале ХХ века: «Было бы большой несправедливостью не отдать должное и личности Императора Николая II, всегда и всей душой откликавшегося на клонившиеся к народному благу разные реформы, если только эти реформы предлагались соответствующими министрами или иными начальниками». По словам Шавельского, всякий начальник был совершенно уверен в поддержке Императора, если мог представить необходимость и полезность нового начинания. В его же воспоминаниях: «Государь неподдельно и безгранично любил Родину, не страшился новизны и очень ценил смелые порывы вперед своих сотрудников».
Что же, как не вера в Россию, одушевляло Императора содействовать благим начинаниям его подданных? А при этом поводов к разочарованиям, поводов к удручению было более, чем достаточно. Так после поражения при Цусиме само понятие флота стало в обществе «предосудительным». И если б не неустанное попечение о том Государя, вряд ли он был бы восстановлен (и в отличном виде) к началу Великой войны.
Нестроений в обществе и народе Государь от себя не скрывал. Знал врагов, мог подозревать и предательство. Да, к предательству в армии он не был готов. Но, по слову Ивана Солоневича, упрекать ли Цезаря в доверии к Бруту?
Отстранение от власти и заточение не сокрушили в Государе веры в Россию и русский народ. Лишь известие о Брестском мире на какое-то время, как представляется, осилило Государеву душу мраком: впору было подумать, что Бог оставил… Путь, однако, был пройден до конца. И как Иов был верен до предела, так и Царю ничто не повредило в его вере во Христа и в Россию. Ничто его не побороло: в девятом икосе акафиста Царю-мученику поется: «Радуйся, терпение необоримое». А в двенадцатом икосе того же акафиста читаем: «Поюще страдания твоя, страстотерпче Николае, покланяемся терпению твоему, яко силе Всемощныя Троицы явльшейся на тебе…»
Мы приходим к размышлению о неразрывных связях. Вера в Царя-мученика не живет без веры в Бога (как же без веры во Христа «петь страдания» Царя?). Но и вера в Россию не живет без веры в Бога и веры в смысл происшедшего с нами: вера в Царя-страстотерпца есть вера в обретенного нами предстоятеля за Россию, необоримого уже торжествующим образом. Верный при жизни Церкви воинствующей, он возглавил сонм новомучеников российских в Церкви торжествующей. Дело не в пафосе, его-то лучше бы остеречься. А, скорее, в той тишине, о которой сказано выше. Что-то новое и благое снизошло на нас в эти недавние Царские Дни.
Увы, есть много людей, от смысла жизни нашей страны, от смысла нашей истории — отстраняющихся, замыкающихся.
Имеет место, по сути, отречение от Пушкина, не меньше. Вспомним строки его письма Чаадаеву: «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».
Вы бы хотели иметь другую историю? Не такую, какую Бог нам дал? Вспоминается такой случай. Как-то в разговоре с хорошей знакомой мне привелось сказать о (недостоверном) свидетельстве, относящемся к Императору Николаю II: ему предложили полностью покончить с революционным движением, только надо быть готовым к 90 тысячам жертв… так подсчитали как-то. Государь ответил, что как христианин согласиться на это предложение он не может. Рассказ о реакции моей доброй знакомой. С яростью, для нее нехарактерной, она вдруг как заорёт: «Должен был!».
Конечно, для «арифметик» человеческих жертв ХХ века 90 тысяч — число незначительное, и это не могло не сработать в сознании моей современницы. Но сработало, прежде всего, то, что (тем иль другим) Император нам должен. И в этом плане мне представляется весьма характерным один эпизод, незамысловатый по содержанию и рассказанный Юрием Дмитриевичем Ломаном, сыном близкого Царской Чете человека, полковника, старосты Государева Феодоровского собора. Горничная Ломанов раздобыла для знакомой пропуск в Государев собор на богослужение с присутствием царских особ. А у той прошение было к Царю с просьбой о разводе; и вот, несмотря на незаконность собственных действий и разные препятствия, ей удалось обратиться к Государю в соборе и вручить прошение. Ю. Д. Ломан пишет: «Царь, недовольно поморщившись, сказал: «И здесь спокойно помолиться не дадут». Просительницу дня через два выпустили из полиции, прошению ее был дан законный ход, и чем это закончилось, я не помню <…> а у нас еще долго за обеденным столом обсуждали, прав ли был Царь как христианин говорить о том, что ему спокойно не дают помолиться в соборе, в то время как он должен был отнестись к этому, как к ниспосланному Христом делу».
Мы видим, с какой легкостью современники Царя заочно лишали его права даже просто иметь свое мнение. Он же принял прошение, но («как христианин») не должен был о том негативно высказываться. А у нас тем более есть несомненное право и судить о Царе, и судить Царя, и подтверждать его приговор: во всем виноват. Это жило, это муссировалось либеральной традицией, и — в сознании тех, кто хотел бы считать Государя только мучеником, но никоим образом не благоверным Царем — это живет по-прежнему. Плевелы, посеянные известно кем (столь давно!) вполне растут и теснят пшеницу веры в Россию. Дело тут темное, иррационально-цепкое и простыми, разумными доводами неустранимое.
Претензия («должен был», «довел страну» и т.п.), готовность держаться приговора («сам отрекся и поэтому сам виноват»), нежелание внутренне принять признанную Церковью святость, устранение от возможности перед Богом, молитвенно удостовериться в этой святости и отрешиться от скверных клише, разрешить с чужих голосов навязанные путы… и многое, многое подобное «сторожит» сознание нашего мыслящего соотечественника, сторожит как Цербер, как «мысленный волк». Увы, и в церковной среде, среди священников, вполне встречается почитание (по обязанности) Царской Семьи и одновременно готовность к хулению Царской Четы. Освободиться от «мысленного волка» самому человеку невозможно.
Но не Богу. Знаю по себе самому (ведь и я, признаюсь, разделял указанные выше суждения и пренебрежение к Государю), что метанойя возможна, «перемена мыслей» случается.
Птеродактили, мамонты, динозавры, все мы, вкусившие иго тоталитаризма, но изжить сию отраву неспособные, должны просто уйти — чтоб страна от наших поколений очистилась. Россия без нас обретет самое себя.
Скажем серьезно. И в советское время Россия была Россией, больше того, «железный занавес» — от свободы, как мы считали — способствовал духовной чистоте. На вопрос «Когда Россия воскреснет?» отец Николай Гурьянов, улыбнувшись, ответил: «А она не умирала». Было множество нормальных, порою совсем не покалеченных тоталитаризмом людей. Другое дело, что, строго говоря, нужно было, как кто-то выразился, «быть Штирлицем», чтоб уберечься внутренне от конформизма и прочей подобной скверны.
Для нашей же темы важно следующее. Железный занавес был прежде всего — от прошлого! И прерванность «связи времен» воспринималась нормой — как приспособленцами, так и людьми порядочными.
О Царе Николае II ничего не знали толком (да и неоткуда было), кроме того, что было «всем известно», относились к нему без уважения. Канонизация Царской Семьи Русской Зарубежной Церковью осенью 1981 года считалась многими политической акцией с самой негативной оценкой и опасением: как бы не оказаться «втянутыми». Национализм, сердечное страдание за Россию как был жупелом для культурных людей позапрошлого века, так и оставался им в конце века прошлого (так для многих, увы, и остается). Были белые вороны (вроде В. С. Непомнящего), им то прощалось, то доставалось. Перед Архиерейским собором 2000 года вокруг имени Царя-мученика нагнеталась особая тревога: что будет, что будет в случае канонизации? Канонизовали, и ничего…
Восстановить связь времен — сложнее сложного. Вот уйдут «птеродактили», повыветрится скверна в людском сознании, может, что-то и станет получаться. Мне доводилось не однажды читать популярные лекции о Царской Семье для православной молодежи, и каждый раз внимательное, чистое восприятие рассказа благодарной аудиторией оставляло попросту чувство счастья, не могу сказать по-другому. Надежда — на внуков и правнуков. Вот они — их катят в колясках на Царском Крестном Ходе!
Идут ходко, «летят». Посмотрите короткую передачу телеканала «Союз» (15 минут), посвященную Царскому Крестному Ходу этого года. На Ганиной Яме совсем светло. Благодать монастыря не подлежит описанию, ее нужно пережить как личный сердечный опыт, «это Сверху», как писала Государыня Вырубовой в письме из Тобольска — удивляясь миру и тишине, снисходившим на сердце, несмотря на жизнь в заточении и получаемые известия, одно тяжелее другого.
Все дело в задетости сердца и неподдельной тишине. В мирной, благодатной, беспафосной, целомудренной, удостоверенной Богом и присутствием на службе Царя-страстотерпца (см. в начале) — вере в Россию.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
