Когда человек детей не хочет, то их отсутствие для него – исполнение желаний.
А когда люди детей хотят, то их отсутствие – почти проклятие.
Есть утешение – вспоминать Авраама и его долгую бездетность.
Но это – слабое утешение, поскольку любой скажет: «То – Авраам, а это – ты, рядовой грешник».
И я не приложу ума, с чем сравнить то глубокое смирение и печаль, которые носили в себе Захария и Елизавета, словно клеймом отмеченные бездетностью.
Боюсь, что мы так и не ощутим глубину их скорби, поскольку живем иначе, в других смысловых координатах.
Но меня интересует еще одна грань долгого испытания бесплодием. Кроме смирения, которое должно было родиться в душах супругов, и кроме отчаяния или ропота, которые ни в коем случае не должны были родиться, было еще нечто. Это «нечто» — умирание или хотя бы замирание страстей.
Каков вообще смысл старости? Вне религиозного подхода смысла в ней нет. Вне восхождения к Богу она – пытка немощью и частичная расплата за совершенные ошибки.
У старости появляется смысл лишь при наличии вечной перспективы. Тогда она – время опыта и отхода от суеты. Тогда она – движение навстречу к Богу и время молитвы.
Сама прожитая жизнь обтачивает человеческую душу, и старику быть наглым и дерзким, глупым и похотливым так же противоестественно, как камню на морском берегу противоестественно не быть гладким и обточенным волнами.
Страсти должны умирать в человеке по мере накопления прожитых лет. В этом смысл старости.
Должна умирать похоть, сребролюбие, болтливость, зависть, злопамятство.
Должна крепнуть вера и предчувствие иной жизни. Современная культура пытается хвалиться именно тем, что молодит омертвевших, что создает условия для продолжения жизни страстей в преклонном возрасте.
Но Захария с Елизаветой жили в иные времена и по-иному. Живи они сейчас, Предтеча, быть может, и не родился бы.
Они жили по-иному, то есть правильно, «ходя в заповедях и оправданиях Господних», и к моменту чудесного зачатия страсти увяли в супругах.
Они не передавали своему благословенному дитю весь багаж страстей, который обычно в молодые годы родители передают первенцам.
И первенцам, к слову, ой как нелегко от этих страстей живется.
Они бывают буйны, как Рувим, и безрассудны, как Исав.
Иоанну же должно было стать сыном горячих молитв, а не жарких юношеских объятий. Ему предстояло самому стать живой молитвой, и поэтому он родился у отца и матери в глубокой старости.
Вскоре предстояло и Деве понести во чреве от Духа Святого.
Перед этим Бог творит последнее предваряющее чудо в женском естестве.
Рождает старица. В девице ведь все готово к зачатию, только нет мужа.
А в старице все умерло для зачатия, хотя муж есть. То, что Захария, онемевший после видения Ангела в храме, пришел домой и, оставаясь немым до самого рождения сына, приступил к жене как к женщине – чудо.
Чудо – возникновение однократного желания в старом теле; желания, не отменяющего благоговейного страха и возникающего по послушанию голосу свыше. Чудо – само соитие людей, ничего уже не ждавших от своей высохшей утробы, чудо – и последовавшая затем беременность. «Я дал силу зачать, не дам ли Я и силу родить», — говорит Господь через Исайю. Он дал силу родить и Елизавете, что было венцом чудес после обычного вынашивания, столь необычного в данном случае.
Предтеча родился. Его питали старческие сосцы, приучающие сына поститься с детства. Он, ничего не видя еще глазами, видел Христа сердцем, когда бился во чреве матери, и та исполнялась Духом, благодаря сыну. В это самое время непраздная Мария стояла перед Елизаветой и удостаивалась от нее имени Матери Господа.
Родившись, Предтеча развязал язык отца, и тот стал пророчествовать, не в духе старого священства, приносящего кровавые жертвы, но в духе нового священства, благовествующего день за днем спасение Бога нашего.
