Отец Анастасий и Николай Осипович, староста прихода, сидели в трапезной. Только закончив чистку непролазных сугробов, наваливших за ночь, замерзшие и усталые медленно тянули чай из цветастых широких чашек. Предстояло еще расчистить проход от церковной калитки до главной дороги, но большая часть работы была уже позади. Староста сидел в кресле и, плотно обхватив ладонями чашку с горячим напитком, грел покрасневшие от мороза пальцы. Обстановка располагала к беседе, первым заговорил староста:
— В свои студенческие года, вот в такой же снежный февральский день, я впервые посетил храм.
— Удивительно — отозвался батюшка — почему-то я всегда считал, что вы с детства выросли в верующей семье.
— Нет, что вы… — протянул собеседник — я рос классическим атеистом, а веру в Бога по величайшей Его милости выиграл в карты.
У батюшки округлились глаза, он не нашелся, что ответить и молча подлил кипятка в чашку собеседника, а потом и в свою.
— Да, я был студентом физиком и до второго курса Бога не встречал — продолжал Николай Осипович — Справедливости ради среди моих друзей и не было верующих, поэтому попросту оставался своим человеком в нашей небольшой компании.
В холодный снежный февральский день мы с товарищами прогуляли урматы, и обычной своей компанией направились в гости к нашему недавнему знакомому — свободному художнику Славе Курнинскому. Он жил в центре за рыночной площадью, нигде не работал, писал картины, да пропивал потихоньку деньги своих родителей.
Мы прокутили у него весь день, к вечеру собрались еще ребята, и родилась идея сыграть в карты на интерес. Проигравший должен был выполнить какое-нибудь глупое и невинное задание — нелепое времяпрепровождение, но нам в хмельной компании было весело.
Слава был единственный человек, который изредка заводил темы о религии, возможно, это было связано с его творческой профессией или же вид из квартиры его так мотивировал — окна выходили прямиком на храм, но в конечном итоге он всегда с нами соглашался, а именно с тем, что в церковь ходят необразованные доверчивые домохозяйки да бабушки, которым предприимчивые попы задурили голову.
В очередном кону проигрался и я, а Курнинский снова за свое, указывает в сторону храма и говорит: — Вон, смотри сколько людей на службу собирается и советская власть их не вразумила и погода не испугала, сугробы вон какие, а им все нипочем, есть поговорка такая «к пустому колодцу за водой не ходят» — тут я вскочил и выдал ему тираду на тему эксплуатации доверчивого человека и что дескать все кто туда собирается недалекие люди, которым легко задурить голову, они не только к пустому колодцу за водой зимой пойдут, но и с крыши прыгать будут, если им на то их религиозный вождь надоумит — Прости меня Господи, так расхорохорился на хмельной ум, что прям злость какая-то подступила к горлу — Давай — говорю — свое задание и я домой пойду, чтоб всякий бред больше не слушать.
— Чего ты на меня кричишь? — ответил, улыбаясь художник — я народ не эксплуатирую и никого не неволю, задание говоришь? А вон иди к попу местному — он кивнул в сторону храма — и скажи ему в глаза, что о нем думаешь, может он после твоей отповеди раскается и вступит в комсомол.
Глаза у меня загорелись, я схватил куртку и выскочил исполнять наказание. В тот вечер в храме было много людей, как я потом узнал, служили бдение накануне Сретения Господня. Войдя в храм, меня словно водой ледяной окатили, Господь потихоньку вразумлял — мои убеждения по поводу необразованности прихожан рухнули в один момент, возле алтаря стоял в обычном смоем сером пиджачке доцент нашего института Кириллов, как раз тот самый преподаватель, лекции которого мы с товарищами утром так смело прогуляли. Нельзя было сказать, что мы относились к нему хорошо, человек он был строгий, но назвать его глупым язык бы не повернулся. Эта встреча сбила весь мой пыл, я даже протрезвел от удивления, постоял в дверях пару минут и решил свою обличительную речь отложить на утро, в любом случае при Кириллове устраивать какие-то концерты совершенно не хотелось.
Утром с головной болью и противным состоянием от вчерашней попойки я все же заставил себя отправиться на обещанную беседу, снега выпало еще больше, чем накануне, возле храма были серьезные буруны от снегоуборочной техники и, видимо, чистить снег было особо-то некому. Пришел я уже к концу службы, людей было меньше, чем вечером, все же рабочий день давал о себе знать.
Я спросил старушку у входа как можно поговорить со священником, и она велела подождать окончания службы, добавив, что литургия скоро закончится. Встав в стороне возле большого Распятия, я начал дожидаться финала, в горле все пересохло, виски пульсировали болью, страшно хотелось спать, но уговор дороже денег, раз уж обещал обличить афериста в рясе, значит так тому и быть.
Стою рассматриваю от нечего делать Распятие, и … даже не знаю, как это объяснить, я неожиданно осознал, будто бы вспомнил истину, которую знал всегда — вот Он на кресте, меня сонного с больной головой и пересохшим горлом, с запахом вчерашней водки, несмотря на мою злобу и неверие — ЛЮБИТ! … это было мучительное мгновение, от которого подкосились колени и сжалось сердце, страшнее ничего в своей жизни я не испытывал — Огромная Безграничная Любовь, которая не проходила никогда, в любом моем состоянии и положении, всегда эта Любовь была со мной, я попросту этого не замечал. Я простоял так, упавши ниц, до конца литургии, после, когда люди стали расходиться, поднялся и вышел из храма, попросил у дворника, который курил в стороне, лопату и почистил от снега крыльцо до дороги, после мне все же удалось пообщаться со священником, но то уже была совершенно другая беседа.
— «Ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» — ответил отец Анастасий, цитируя апостола и добавил — Пора мой друг и нам за лопаты браться и до дороги пробиваться, к тому же, как истинный эксплуататор, должен вас предупредить, что и на крышу нам с вами нужно лезть, прыгать, конечно, не обязательно, но почистить придется, пока не намерзло, а то столько снега навалило, как бы беды не случилось.
— Ну что поделать, раз религиозный вождь благословляет, это мы запросто — улыбнулся староста, надевая валенки — тем более что «ни высота, ни глубина» не отлучит нас от Любви Божией.
