В чем-то память его подводила, но в деталях он был точен, в характеристиках искренен, не скрывая восхищения перед теми, с кем сводила его судьба. Плохих людей для него не было. Ну, почти не было – впрочем, он предпочитал оставлять плохое за скобками.
О нем много и хорошо писали – и большой писатель Юрий Трифонов, и его многолетний друг Евгений Рубин, и Алексей Патрикеев и другие журналисты, а в последние годы жизни – Николай Вуколов, подготовивший замечательные монологи Эпштейна в книге «Хоккейные истории и откровения Семеныча». Сам Эпштейн не оставил ни методичек, ни мемуаров, а оставил немало загадок. На какие-то из них, надеюсь, прольют свет воспоминания Марка Эпштейна об отце – именно как о человеке, а не только как о тренере. Кому рассказать о Семеныче, как не сыну, который был и свидетелем, и соратником, и опорой? Но издание рукописи – дело будущего, хотелось бы – ближайшего.
Сквозь давние и не совсем давние разнообразные тексты проглядывает не просто любопытство и желание разобраться в феномене воскресенского «Химика», но и искренняя влюбленность в его создателя. Пожалуй, ни один наш тренер, не исключая великих, не удостаивался именно такого влюбленного отношения. Шло это, конечно, от личности Эпштейна, от его излучающей свет натуры.
Все попытки как-то «приземлить» и даже принизить образ, а их было немало и в годы активной тренерской работы, и в годы забвения, и после смерти – тоже, не получаются убедительными. Никакая грязь к Семенычу не прилипает, хотя ангелом Эпштейн, конечно, не был, да и как ему было выживать и побеждать со своим скромнейшим «Химиком» без маленьких хитростей, тем более что какие-то из них явно преувеличены теми, кто ревновал к его успехам, для них непонятно из чего происходящим. Знакомясь с тем или иным откровением в духе «а на самом-то деле…» явственно ощущаешь привкус какой-то личной обиды, хотя если кого добрейший Николай Семенович и мог обидеть, то только соперников, и только игрой. Он и «обижал» всех великих, начиная с ЦСКА. Впрочем, игроки зла на него не держали.
…Пять лет назад на презентации новой книги, посвященной Николаю Семеновичу, я задал Марку Эпштейну всего один вопрос: «Получалось ли по-семейному отметить день рождения отца в годы его активной жизни в хоккее?». Марк Николаевич ответил коротко и исчерпывающе: «Никогда». Дело не в предновогодней суете, просто конец декабря время для хоккея особенно горячее, кто же команду бросит, тем более что Эпштейн «Химику» был как отец родной? Последующие юбилеи, конечно, отмечались более или менее широко. Последним прижизненным оказалось 85-летие.
Если бы у нас к людям редкого дарования, но скромным, относились внимательнее и бережнее, то столетие Эпштейна отмечалась бы с подобающим размахом. Не с таким, как столетие Анатолия Тарасова, но достойным вклада Эпштейна в отечественный хоккей. А вклад этот одним перечислением достижений не оценишь, тем более что они выглядят достаточно скромно на фоне регалий тех именитых коллег Семеныча, которые, как и их команды, всегда были на виду.
Но никого из них, включая того же Анатолия Тарасова, нельзя было назвать «гений места». А Эпштейна – можно и даже нужно. Потому что небольшой подмосковный Воскресенск стал известен всему миру прежде всего благодаря Эпштейну и его школе. По количеству производства хоккейных личностей на душу населения с Воскресенском мало какой город может поспорить – да, пожалуй, никакой и не поспорит.
В Воскресенске Николай Эпштейн в 1953-м оказался на склоне своей игровой, причем в основном футбольной, карьеры, здесь его приветил фактический хозяин города, директор химкомбината Николай Докторов. Директор звал начинающего тренера «Никола» и напутствовал его так: «Каждый человек должен после себя что-то оставить». Эпштейн – оставил, городу и миру, что зафиксировала стоящая возле ледовой арены скульптурная композиция: два директора градообразующего предприятия, Докторов и Хрипунов, и человек на коньках – Эпштейн Николай Семенович.
Он с нуля создал феномен «Химика», который некоторое время базировался в Москве, удивительной и «жертвенной» (формулировка Юрия Трифонова) команды подмосковного рабочего городка. Удивительной – потому что ее боялись все без исключения столичные гранды. «Жертвенной» – потому что гранды беззастенчиво и вроде как с полным правом «Химик» и грабили, чуть ли не каждый год. А Эпштейн снова и снова их обыгрывал, что особенно было обидно могучему ЦСКА. «Де-рев-ня! Су-пер-фос-фат!», – это как-то услышал Эпштейн от проезжавшего мимо скамейки при смене ворот великого вратаря Николая Пучкова. «Ну, да, «деревня». Да, «суперфосфат» – прав Коля был, не скрою. Но проиграли-то тогда они – лучшие хоккеисты страны!».
У Тарасова был лом, Семеныч находил на него прием. Не всегда, но часто. «Лом» не в смысле грубой силы, а в смысле всепобеждающей мощи одного из лучших клубов мира. А прием… Прием в виде активной обороны с элементами прессинга и нацеленностью на мгновенную контратаку работал у Эпштейна практически идеально, тактический план выстраивался досконально, а настраивать подопечных на матчи с ЦСКА, «Спартаком» и «Динамо» нужды не было.
Тарасов, конечно, злился. В сердцах мог назвать приемы Эпштейна «еврейскими штучками», его подопечных – «карликами с большими членами», за что мэтр от «карликов» и получал на льду. В прессе и на разного рода заседаниях лидер и трибун клеймил «непрогрессивный», «несоветский», «унылый» хоккей «Химика», а при встречах увещевал оппонента: «Тебе, Коля, в атаку надо играть!». Эпштейн, всегда звавший заклятого друга по имени-отчеству, отделывался шутками. Анатолий Владимирович, однако, мотал на ус, и перед крупными турнирами в качестве спарринг-партнера для сборной СССР иногда выбирал именно воскресенских «хитрованов». Потому что «Химик» мог играть в хоккей «от печки», но острый, маневренный и гибкий, как действовали против «Советов» самые принципиальные соперники – сборные Чехословакии и Швеции.
Противостояние «Тарасов – Эпштейн» не являлось таким явным и исторически значимым, как «Тарасов – Бобров», но оно тоже оставило свой след и кому надо – того научило. Научило тому, что можно бороться с превосходящим тебя по всем параметрам соперником умно и не без изящества, не впадая в панику и не приходя в ступор от одной только мысли, что сопротивление бесполезно.
…Эпштейн «подарил» отечественному хоккею Эдуарда Иванова и Александра Рагулина – лучшую пару защитников ЦСКА и сборной 60-х, чуть позже «Спартаку» – Юрия Ляпкина, «Динамо» – Юрия Чичурина и братьев Голиковых, и звездный список этими именами далеко не ограничивается. Только у него мог вырасти лучший универсал отечественного хоккея Валерий Никитин, который, как и многолетний капитан команды Юрий Морозов, всю жизнь оставался верен «Химику». В конце концов, неутомимый Эпштейн и Мальцева в Кирово-Чепецке открыл, но «Динамо» перехватило. Свою роль в воспитании звезд Семеныч никогда не преувеличивал – скорее, наоборот, считая, что главное – не мешать таланту развиваться. Тот же «профессор» и гений паса Игорь Ларионов мог появиться исключительно в воскресенской школе, замешанной на простых, но важнейших для «хоккея по Эпштейну» принципах.
…У Эпштейна божественно играли «сбитые летчики» и юные дарования из нищих семей, нарушители режима и «слабаки», которых ни в одну другую команду не взяли бы (большинство подопечных, кстати, с подачи наставника получали высшее педагогическое образование – он не только о премиях, машинах и квартирах для ребят заботился, он об их будущем думал). Выдающегося защитника Ивана Трегубова он пригласил в «Химик», когда от «пьяницы» отказались все, на недоуменные вопросы отвечал: «Он же гений!». Когда много лет спустя Трегубов уйдет из жизни, место на Востряковском кладбище правдами и неправдами пробьет именно Эпштейн, и Аллея спортсменов появится там тоже благодаря хлопотам Семеныча (сам он рядом с женой Любой упокоится там же, на Востряковском).
Восхищение талантом у него было безграничным, здесь он мог радоваться открытию очередной звездочки, как ребенок. Иной раз этим, что греха таить, пользовались, но он так любил своих ребят, что те не могли не отвечать взаимностью. Известный защитник, ныне хоккейный телеэксперт Александр Хаванов, начинавший у Эпштейна в начале 90-х в студенческой команде, однажды так сказал про Эпштейна: «Это был первый человек в хоккейной России, который уважал и любил игроков». Главное слово тут – любил.
«Игровик!», – вот что было для Эпштейна высшей похвалой, фундаментом становления хоккеиста он считал технику и игровое мышление, а не атлетизм, в чем он, кстати, кардинально расходился с Анатолием Тарасовым, и о чем они ожесточенно спорили. Когда аргументы заканчивались, Эпштейн мог пробурчать: «ЦСКА тренировать каждый может, а пусть Тарасов с «Химиком» поработает!».
«Химик» он дважды приводил к бронзовым медалям – в 1965-м и 1970-м. Это было равносильно золоту, или даже выше, чем золото. Трижды подряд с юниорской сборной Союза он выигрывал чемпионат Европы, ограняя талант Владислава Третьяка, Валерия Васильева, Александра Мальцева, Юрия Лебедева, Вячеслава Анисина, Александра Волчкова, Хельмута Балдериса и других будущих звезд. Со второй сборной СССР за четыре года Эпштейн не проиграл ни одного матча, в том числе в начале 60-х в Штатах молодежным составом трижды образцово-показательно расправился с олимпийской сборной США, годом ранее «чудом на льду» выигравшей домашнюю Олимпиаду.
Я не знаю человека, который плохо бы отозвался о работе с Николаем Семеновичем. Ему бы и национальную сборную доверили, но – «масштаб не тот», как заявил однажды высокий чин, когда зашла речь об Эпштейне как о кандидате на пост старшего тренера сборной СССР (в качестве старшего тренера сборной СССР Эпштейн провел всего три игры). Так из «Химика», а после и вовсе из активной тренерской деятельности его и вытолкали как раз за то, что с масштабом было все в порядке. Не в порядке было с усталостью – чуть ли не четверть века жить и творить на пределе, отвечая буквально за все, держать уровень первой за столичными грандами команды из «поселка при заводе», должно было отозваться большими потерями. Уже отставленный из «Химика», он как-то произнес, что ему всего-то надо было дать передохнуть несколько месяцев – тогда бы он, возможно, смог как-то «перезагрузиться».
Лишившись «Химика» в середине 70-х, он утратил опору. Если бы не жена Любаша, Любовь Николаевна, неизвестно, как бы он справился с потерей смысла жизни, чем для него «Химик» и был. То, что за год до пенсии нужный стаж заслуженному тренеру СССР обеспечивали подмосковные друзья-заводчане, было позором для нашего хоккейного, и всего спортивного сообщества. После «Химика» были лет пять активной работы, а дальше про него не то что забыли – он не был по-настоящему востребован, хоть и не расставался с хоккеем до конца дней (даже тренировал-консультировал сборную Израиля, а в начале нового столетия занимался ветеранской сборной).
Но на тяжелых моментах жизни Николай Семенович не фокусировался, душевные раны не расцарапывал. На Мосфильмовской мы разговаривали о любви и о том, что делает человека счастливым. Седой человек с грустными глазами не жаловался на обстоятельства: «Я прожил долгую и счастливую жизнь… Спорт меня сделал человеком, а потом и тренером».
…В большинстве биографических справок местом рождения Николая Эпштейна значится Коломна. Это не так – он, как и его родители – из Витебска. Во второй половине 20-х семью, глава которой продавал швейные машинки «Зингер», изрядно помотало – от Тамбова до Башкирии, и только после, уже в начале 30-х, они осели в Коломне, а затем переехали в Одинцово. В Коломне он родился как футболист. Когда в Москве Коля стал гонять мяч на стадионе Юных пионеров, а после играть за спартаковскую «молодежку», ему дали прозвище «Леута» - по фамилии знаменитого полузащитника красно-белых. Войну Эпщтейн встретил в полку связи, после был переведен в железнодорожные войска, затем выступал уже за «Локомотив».
Когда в первые после окончания войны дни «железнодорожники» встречались с ЦДКА, вышедший на 15 минут армейский дебютант Всеволод Бобров забил два гола из-под хавбека Эпштейна – «так этого черта вся команда не удержала бы!». С Бобровым он дружил всю жизнь, Эпштейн считал его идеалом спортсмена, как Бориса Аркадьева – идеалом тренера. Когда судьба забросила его в Челябинск, за предшественник «Трактора» «Дзержинец» он играл вместе с будущим партнером Боброва Виктором Шуваловым. Играл, естественно, в футбол и русский хоккей, а первый матч в канадском хоккее провел в 1948-м в том же Челябинске. По возвращении в Москву делил свои привязанности между тремя видами, окончательно перейдя «на шайбу» после Электорстали уже в Воскресенске, хотя и там начинал с футбола. Эпштейн бы убежден, что советский хоккей как особое явление не появился бы без футбола и хоккея с мячом (причем футбол как источник развитого игрового мышления он ставил на первое место).
Это – судьба. Если бы не Докторов, который увидел в 33-летнем ветеране знакового для Воскресенска человека, если бы не всепоглощающая любовь Эпштейна к спорту, если бы не его поразительное умение находить общий язык и с игроками, и с покровителями, в том числе в «химическом» отделе ЦК КПСС и Мособлисполкоме, если бы не его тихая отвага в отстаивании своих принципов – не было бы в истории отечественного хоккея такой страницы, как «Химик» из маленького подмосковного города, и не было бы такого уникального явления, которое называется одной фамилией – «Эпштейн».
Из всех эпизодов, записанных мной на старенький диктофон, больше всего запомнилось, как Семеныч, заводивший на тренировочной базе голубей, ставивший игрокам песни Окуджавы и читавший им любимого Есенина, воспитывал одного своего подопечного: «Ты чего пришел на тренировку с такой скучной мордой? Хоккей – дело веселое!».
Так Эпштейн в хоккее и жил.
Николай Семенович ЭПШТЕЙН. 27.12.1919, Витебск – 27.08.2005, Селятино Наро-Фоминского городского округа. Советский футболист и хоккеист, нападающий, защитник, тренер. Мастер спорта, заслуженный тренер России (1960), заслуженный тренер СССР (1965).
Награжден орденом Дружбы (1996). Включен в Международный еврейский спортивный Зал славы (2001), в Зал славы отечественного хоккея (2004).
Карьера игрока (хоккей с шайбой). 1948-1949 - «Дзержинец» (Челябинск), 1949-1950 – «Локомотив» (Москва), 1950-1952 – «Химик» (Электросталь), 1953-1954 – «Химик» (Воскресенск).
Карьера тренера и спортивного функционера. 1952-1953 - «Химик» (Электросталь), играющий тренер; 1953-1954 - «Химик» (Воскресенск), играющий тренер; 1955-1957 – «Химик» (Москва), 1957- 1975 – «Химик» (Воскресенск), старший тренер; 1968-1971 – юниорская сборная СССР, старший тренер; 1975-1978 – «Сибирь» (Новосибирск), старший тренер; 1978-1979 – «Спартак» (Москва), начальник команды; ДЮСШ «Химик» (Воскресенск), директор; 1983-1984 – «Торпедо» (Ярославль), тренер-консультант; 1990-1991 – «Алиса» (Москва), старший тренер; 1991-1992 – «Аргус» (Москва), старший тренер; 1995-1997 – сборная Израиля, тренер-консультант
Достижения. Бронзовый призер чемпионата СССР 1965, 1970. Победитель чемпионата Европы среди юниоров 1969, 1970, 1971. Воспитал 80 мастеров спорта по хоккею.
