Материал опубликован в ноябрьском номере журнал Никиты Михалкова «Свой».
Сын академика, скульптора французского происхождения Павла Брюлло в юности слыл незаурядно талантливым малым с довольно экстравагантными манерами. Его однокашник по Академии художеств Федор Солнцев вспоминал: «Карл Павлович был прекрасным товарищем, но имел некоторые причуды или странности. Он не любил заниматься днем, зато целые ночи просиживал за работой. Вскоре после поступления в Академию он удивил наставников своими успехами в искусстве; в учебных же классах всегда спал, и вообще науками занимался небрежно; во время лекций Брюллов с товарищем своим Мейером (впоследствии историческим живописцем) строили во время классов всякие проказы. Товарищи считали Брюллова оракулом во всем, что касалось искусства; поэтому чуть ли не все воспитанники приглашали, за ситник с маслом, Брюллова к себе и просили что-нибудь показать или нарисовать; он никогда не отказывался от таких приглашений».
К занятиям живописью проказник-полуночник относился фанатично, однако пылкий темперамент порой мешал ему довести работу до конца. Вот что рассказывал ученик Брюллова Аполлон Мокрицкий: «В его произведениях всегда скрыт был труд, между тем как при окончательном исполнении трудился он весьма много и, зная требования искусства, не спешил оканчивать. У него ни в одном произведении не видно было шарлатанства многих, пользующихся незаслуженной известностью. Он писал портрет, как этюд; каждое произведение начинал и трудился над ним с любовью к искусству, и если не всегда доводил он до окончания работу, то этому были многие причины и главная, может быть, как и сам он говорит, состояла в том, что его утомлял процесс живописи. При его пылком темпераменте и плодовитом воображении это весьма естественно. В акварели он был терпеливее: процесс акварели легче, подручнее, потому он и любил этот род».
Брат Карла Брюллова Александр, будучи архитектором, тоже создавал замечательные акварельные портреты. Ему позировали аристократы, включая представителей монаршей семьи, а самой известной работой Александра Павловича является портрет супруги величайшего русского поэта Натальи Гончаровой.
Любопытно, что еще один выдающийся акварелист того времени Петр Соколов был связан с братьями Брюлловыми родственными узами: в 1820 году он женился на их сестре Юлии. Ученик «Карла Великого», художник и искусствовед Михаил Железнов оставил такие воспоминания: «Брюллов очень уважал талант своего шурина... В 1845 г. летом он пришел к Соколову обедать и увидел у него в мастерской только что оконченную превосходно исполненную голову, портрет графа Апраксина с неудачно пририсованным к голове контуром туловища. Брюллов после обеда, узнав, что следующий день Соколов хотел употребить на окончание этого портрета, ушел домой; но боязнь, чтобы Соколов не испортил превосходную голову неудачной фигурой, не давала ему спать и так беспокоила его, что он, с восходом солнца, в четыре часа утра, вернулся к Соколову и разбудил его звонком. Соколов удивился, что Брюллов пришел к нему в такое необыкновенное время, и выбежал к нему в испуге, полагая, что случилось что-нибудь необыкновенное; но, услышав упреки за невежественное спанье и за неуменье наслаждаться божественным утром, он вручил Брюллову ключ от своего кабинета, предоставив ему право восхищаться там утром на свободе, а сам опять пошел спать. Брюллов только этого и хотел: пока Соколов спал, он перерисовал ему всю фигуру портрета и окончил все аксессуары. Соколов, как художник с замечательным талантом, не скрывал этого случая и сам рассказал его моему товарищу, художнику Чернышеву».
Порой Карл Павлович был вынужден писать портреты исключительно ради заработка. В конце 1820-х Общество поощрения художеств отправило его как выпускника академии за границу, однако в какой-то момент вдруг перестало высылать ему назначенный пенсион. «Поэтому Брюллов должен был работать, чтобы жить, и занимался преимущественно исполнением портретов акварелью, — вспоминал Железнов. — По прошествии этих тяжелых двух лет он, как сказал мне Александр Андреевич Иванов, сидя за обедом в трактире Лепре, в присутствии многих русских художников получил из Общества поощрения художников письмо с векселем, прочел его, моментально покраснел, как рак, потребовал лист бумаги, чернильницу, перо, написал ответ, тут же запечатал его вместе с полученным векселем и немедленно отнес на почту. Этот ответ окончил связь Брюллова с Обществом поощрения художников».
Впрочем, акварели были для него не только источником средств к существованию, но и способом творческого осмысления заграничной жизни. Современники мастера высоко ценили эти работы. Когда он (еще не закончивший трудиться над «Последним днем Помпеи») представил на суд зрителей написанную маслом картину «Всадница», итальянская пресса пришла в восторг: «Отличный живописец, которого до сих пор мы знали только по некоторым прелестным рисункам, исполненным акварелью, в этом году появился с большой картиной, написанной масляными красками, и превзошел всеобщие ожидания».
За время пребывания на Апеннинах Брюллов создал ряд превосходных акварелей. Некоторые зарисовки из серии «Итальянские натурщики в национальных костюмах» хранятся ныне в фондах Государственного Русского музея. Мастер тщательно прорисовывал костюмы, обувь, головные уборы, пытаясь запечатлеть каждую деталь. Эти листы в 1920 году обнаружили в бывшем особняке Нарышкиных в Петрограде Александр Бенуа и Петр Нерадовский.
В семье графов Витгенштейнов на протяжении полутора столетий хранился так называемый «Итальянский альбом». Часть вошедших в него рисунков Брюллов преподнес в апреле 1832-го графине Стефании в Риме, о чем свидетельствует титульный лист с автографом художника. Вскоре у нее обнаружили чахотку, и она вместе с мужем уехала во Францию, где скончалась в июле того же года. Как считают специалисты, большинство рисунков «Итальянского альбома» попали в семью Витгенштейнов позже: Брюллов дружил с супругом графини и, возможно, также дарил ему свои работы.
Написанные в Италии жанровые сценки представляют интерес как для эстетов, так и для не самой взыскательной публики. Одна из знаменитых работ той поры — «Прерванное свидание»: парочка влюбленных, застигнутая врасплох строгой синьорой, запечатлена в момент готовности то ли бежать, то ли брести понуро в разные стороны. Истории жизни простых людей далекой страны посвящены акварели «Итальянская семья (В ожидании ребенка)», «Итальянка с ребенком у окна», а также сепия «Мать, просыпающаяся от плача ребенка».
На первой запечатлена супружеская пара, ожидающая появления потомства: муж мастерит колыбельку, жена любовно разглядывает крохотную рубашку. Вторая акварель изображает выглядывающих в окно женщину и ребенка. На сепии автор показал ночные бдения молодой матери.
Еще один цикл итальянских акварелей посвящен теме, близкой и понятной всем: «Сон бабушки и внучки», «Сон монашенки», «Сон молодой девушки перед рассветом, в то время как за окном пастух трубит в рожок». Первые две вещи исполнены эдакой чувственно-романтической иронии: пожилая женщина видит во сне бывшего кавалера и счастливо улыбается, а внучка, пребывая в объятиях Морфея, мечтает о рыцаре на лихом коне; сновидения монашенки тоже полны любовных фантазий. Возможно, именно о таких картинках Брюллова, нарисованных как бы для «широких масс», язвительно отозвался выдающийся художник Александр Иванов: «Итальянец, усталый и истощенный над всем высоким и приятным, ищет теперь легких, модных игрушек». Впрочем, третья работа из этого цикла настраивает зрителя на серьезный лад: девушке снится отец, благословляющий ее на брак с возлюбленным.
В 1835-м Карл Брюллов вместе с графом Владимиром Давыдовым отправились в зарубежную экспедицию — в Грецию, Малую Азию и Турцию. Перед художником стояла задача запечатлеть древние памятники, этнографические и бытовые детали. (Вплоть до 1958-го эти акварели считались утраченными, пока не были случайно обнаружены среди запасов Пушкинского музея.) Давыдов искренне восхищался талантом попутчика: «Краски его удивительно как натуральны и передают с необыкновенной верностью все цвета, которым подобных, по моему мнению, нельзя найти нигде, кроме Греции».
До той поездки Брюллов не писал пейзажей, именно тогда он увлекся изображениями природы: дышавшая древностью земля подействовала на него магически. При этом мастер не пытался населить свои работы героями древнегреческих мифов. Многовековая история Эллады, колыбели человеческой цивилизации, словно сама проступает сквозь красоту дикой природы.
Исследователи полагают: впечатления от греческой поездки натолкнули Брюллова на мысль о создании исторических полотен. Известно, что, вернувшись в Россию, он попытался написать масштабную картину на тему русской истории, однако «Осада Пскова польским королем Стефаном Баторием в 1581 году» осталась в итоге незавершенной. Автор был крайне недоволен этой работой, называл ее «Досадой Пскова».
В экспедиции Брюллов заболел желтой лихорадкой и вынужден был задержаться в греческой столице. Там познакомился с будущим героем Севастополя капитаном Владимиром Корниловым, чей бриг «Фемистокл» стоял на якоре в афинском порту. Князь Григорий Гагарин, который также находился на борту этого судна, пригласил шедшего на поправку художника присоединиться к ним, и вскоре бриг выдвинулся в Турцию. Григорий Григорьевич вспоминал: «Время было прекрасное, погода тихая... Тинос, Парос и другие очаровательные острова Архипелага приводили нас в восхищение. Воздух, море, небо, впечатления чудной природы, — все это соединилось вместе, чтобы вдохнуть в нашего художника здоровье и хорошее расположение духа. Брюллов был необыкновенно оживлен и весел во время нашего морского путешествия. Здесь нарисовал он свой акварельный портрет вместе с портретами моим, капитана и всех офицеров брига».
В Турции художник пробыл три месяца, много работал. В отличие от величественных греческих пейзажей, его турецкие зарисовки наполнены бытовыми деталями, юмором и даже сатирой. Одна из этих работ вызвала восторг Александра Сергеевича Пушкина. Аполлон Мокрицкий поведал: «Сегодня в нашей мастерской было много посетителей — это у нас не редкость, но, между прочим, были Пушкин и Жуковский. Сошлись они вместе, и Карл Павлович угощал их своей портфелью и альбомами. Весело было смотреть, как они любовались и восхищались его дивными акварельными рисунками, но когда он показал им недавно оконченный рисунок: «Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне», то восторг их выразился криком и смехом. Да и можно ли глядеть без смеха на этот прелестный, забавный рисунок? Смирнский полицмейстер, спящий посреди улицы на ковре и подушке, — такая комическая фигура, что на нее нельзя глядеть равнодушно. Позади него, за подушкой, в тени, видны двое полицейских стражей: один сидит на корточках, другой лежит, упершись локтями в подбородок и болтая босыми ногами, обнаженными выше колен, эти ноги, как две кочерги, принадлежащие тощей фигуре стража, еще более выдвигают полноту и округлость форм спящего полицмейстера, который, будучи изображен в ракурс, кажется оттого еще толще и шире. Пушкин не мог расстаться с этим рисунком, хохотал до слез и просил Брюллова подарить ему это сокровище, но рисунок принадлежал уже княгине Салтыковой, и Карл Павлович, уверяя его, что не может отдать, обещал нарисовать ему другой. Пушкин был безутешен: он с рисунком в руках стал перед Брюлловым на колени и начал умолять его: «Отдай, голубчик! Ведь другого ты не нарисуешь для меня, отдай мне этот». Не отдал Брюллов рисунка, а обещал нарисовать другой. Я, глядя на эту сцену, не думал, что Брюллов откажет Пушкину. Такие люди, казалось мне, не становятся даром на колени перед равными себе. Это было ровно за четыре дня до смерти Пушкина».
Впоследствии, как свидетельствует Мокрицкий, мастер упрекал себя за то, что не подарил великому поэту рисунок.
Акварельные работы стали для Карла Брюллова зоной абсолютной внутренней свободы. В живописи он, вероятно, несколько тяготился грузом ответственности, будучи вынужден всю жизнь оглядываться на успех картины «Последний день Помпеи», пытаться превзойти самого себя, взять новую высоту. Акварельные рисунки позволяли ему смело экспериментировать, творить без оглядки на собственные достижения. Как писал ученик Брюллова Николай Рамазанов, эти «очаровательные» работы отличались «новизною мысли и силою».
