Действие романа, написанного Дмитрием Лукьяновым, редактором, выпускником мастерской Ольги Славниковой Creative Writing School, разворачивается во время пандемии. Главный герой вместе с семьей переезжает из Долгопрудного в Чебоксары, на родину жены. Пытаясь приспособиться к другому укладу, он наблюдает за неторопливым темпом жизни, наполняя текст парадоксальными диалогами и точными зарисовками. «Сноб» публикует главу из романа, вышедшего в издательстве «Альпина.Проза».
Бог есть свет
В 2020 году Россия, не СССР, построила свой первый пассажирский теплоход. Вышло плохо. Из-за стремления к современности он получился подобным пятиэтажному дому с дизайнерским фасадом и угнетающим множеством квартир, каждая из которых не похожа на другую сложностями с выплатой кредита. Такими пестрыми домами теперь застроены далековатые от Москвы и пригородов пустыри.
В самом начале навигации угловатая конструкция из стекла и стали двигалась вниз по Клязьменскому водохранилищу. Возможно, она, как и я, тоже прибыла в Долгопрудный из Чебоксар.
— Раньше теплоходы были красивее. Чешские, австрийские, немецкие из ГДР. Мне вот было бы совсем неинтересно путешествовать на некрасивом теплоходе.
Урель сидел с удочкой на руинах сталинского моста. Мост строили по американским технологиям, но из-за спешки, для которой нашлись какие-то очень важные причины, были нарушены требования по ресурсу. Позднее эта история повторится со станцией метро «Воробьевы горы». Ржавый американский мост, с годами ставший еще более вычурным от следов коррозии, снесли при Ельцине. На берегах остались лишь основания из серых архангельских валунов. Дмитровское шоссе же вновь соединил новый, широкий и высокий мост, под которым даже четырехпалубные теплоходы и морские баржи казались не такими уж большими.
— Странное дело, — продолжал Урель, с ловкостью то ли черного горного барана, то ли просто черта передвигаясь по скользким валунам, чтобы переставить удочки, — ты мог бы вернуться в Чебоксары самым простым путем, то есть по течению. Долгопрудный, Рыбинск, Кострома, ну и так далее. Или по Москве-реке через Воскресенск, Касимов, Муром и дальше. Но не сможешь из-за шлюзов. Самый простой и естественный путь к цели у нас перекрывается множеством препятствий.
— Лучше схожу за пивом, — сказал я.
Пару дней назад мне все же пришлось вернуться в Москву из Чувашии, чтобы разобраться с коммунальными счетами, подписать новый трудовой договор и другие бумаги. Вечерами, завершив очередной список дел, я гулял вдоль канала, где на одном и том же месте встречал соседа Уреля. В одной из тридцатиэтажных новостроек на берегу Клязьмы он поселился за несколько лет до меня. Я же стал первым в своей московской семье, кто переехал за МКАД. Впрочем, вернее было бы сказать, что я тоже поселился в Долгопрудном, а не переехал в него, поскольку в родном городе у меня никогда не было своего дома.
— Урал? — переспросил я, когда мы познакомились на пожарной лестнице в подъезде. В институте на моем потоке учился башкир с таким именем.
— Не Урал, а Урель, — сказал мой новый сосед.
Он подавился сигаретным дымом и закашлялся. В кашле его не бархатный, а шерстяной, алкоголический баритон истончился до детского плача.
— Я еврей, — объяснил он наконец, — пойдем лучше в магазин.
Урель был немного младше меня. До смерти отца он жил на Кутузовском проспекте, общаясь в основном с богатыми чеченцами. Когда его отец потерял состояние на строительстве торгового центра и от этого умер, денег от продажи квартиры на Кутузовском проспекте хватило, чтобы расселить всю семью по северу Москвы.
Но Урель, как самый младший, оказался здесь, в Долгопрудном, в одном из тех новых районов, что изначально были выкуплены армянской диаспорой.
— Мне не нравится, что они принимают меня за своего, — говорил мой сосед.
— Ну, во всяком случае, не за азербайджанца.
Необъяснимое раздражение, связанное с армянами, нисколько не мешало ему работать поваром в местных армянских ресторанах и яхт-клубах. Более того, бывало, что из его квартиры, чаще поздно вечером, с оглушительными русскими ругательствами выбегала крохотная армянская девушка и исчезала в полутемных пролетах пожарной лестницы.
Выдержки Урелю уверенно хватало на период, чтобы получить аванс и остаток зарплаты и иногда даже следующий аванс. Когда в апреле мы встретились на руинах моста, Урель снова был без работы.
— Понимаешь, как вышло… Армяне на меня посмотрели и поняли, в чем дело. А потом они открыли кладовку, куда я все прятал.
— Что прятал?
— Ну, пустые бутылки и банки. В общем, вот это все обрушилось на директора и меня выгнали. Честно говоря, не знаю теперь, что делать.
— Урель, — спросил я, — как переводится твое имя?
— Не знаю, так звали моего деда, — сказал он.
Он засунул сигарету в рот, сделал удочкой подсечку и вытащил рыбешку.
— Эта рыба называется бычок. Она никогда не жила здесь, ее завезли то ли с Дальнего Востока, то ли еще откуда-то. Здесь от нее никакого толка, только жрет весной икру нормальных рыб. Дома я посмотрел, как переводится его имя.
«Представляешь, нашего Уреля зовут “Бог есть свет”», — написал я жене в мессенджере. «Свет оплатил?» — спросила она меня. «Да», — ответил я и спросил о здоровье сына.
Вечером следующего дня я снова сидел с Урелем на руинах сталинского моста. Все дела были завершены, все документы подписаны.
— У меня послезавтра самолет, — сказал я ему.— Я бы тоже уехал отсюда. Но знакомая официантка говорит, что в «Донье Амалии» сменились менеджеры, теперь там меня не помнят. Попробую устроиться.
— Тебе это надо?
— Проблема в том, что мне ничего не надо. Если это проблема, конечно. Пусть армяне думают, что построят здесь какую-то жизнь. А я всего лишь повар без диплома. Я очень хороший повар, конечно, но лучше буду ловить бычков.
Урель смотал леску, и мы вместе вернулись в подъезд. По пути я заметил, что он немного пошатывается. Потом в подъезде он долго пытался запихнуть слишком длинную удочку в лифт, отчего она сгибалась и пружиной вылетала обратно. Когда Урель все же сделал это, алюминиевые двери сдвинулись перед нашими лицами и пустая кабина с удочкой быстро поднялась куда-то к страшным высоким этажам дома. В соседней шахте, где-то так же высоко, гудели редукторы и весело лаяла собака.
— И что мне теперь делать? — спросил Урель.
Голос его стал совсем шерстяным.
— Говорят, что голодному человеку нужно дать удочку, а не рыбу.
— Повар не бывает голодным. А удочки теперь у меня нет. По-твоему выходит, что лучше бы все было наоборот.
Я развел руками.
Перед возвращением в Чебоксары мне еще раз довелось увидеть первый российский теплоход. Под тихим весенним дождем он шел в сторону Икши, дорогой и дешевый одновременно, не такой уж большой под новым мостом через Клязьму, и его грустные окна смотрели в окна гигантской многоэтажки на берегу, за одним из которых стояли на полках мои книги, висели в шкафу мои зимние вещи и вещи моей жены и где-то во тьме под диваном, я знал, находилась зеленая пластмассовая черепаха, заброшенная туда нашим сыном еще в декабре.
