Все просто: месяца три, если не четыре, не звонила я другу, который тяжело болеет. Не звонила, потому что... Тут можно было бы что-то оправдательное наплести про «чудовищную занятость», но честно — просто берегла себя.
Друг мой мне дорог. И мне правда больно слышать, как ему тяжело. Помочь не могу, никто не может — увы, свет стремительно меркнет, он видит все хуже. Ситуация трудная: он ведь и сострадание принимает с трудом. Чуть слышит дрожание в голосе — срывается. Иногда на крик. Ему трудно говорить с теми, кому лучше, чем ему. Он понимает, что и в этом не виноват никто, но круг замыкается: не звонить — плохо, звонить — еще хуже. Главная правда в том, что ему нужны эти звонки: так он понимает, что нужен, временно выпадает из своего уже привычного темного круга, заходит за его края, может даже развеселиться, пусть временно. Но я трусливо не звонила. Боясь боли.
...А в магазине рядом с домом за ночь случилось волшебство: его сказочно украсили. Лишь пухлый Дед Мороз кажется не по-новогоднему серьезным. Глаза его, такие живые, смотрят с укором. И в каком-то порыве, захватившим меня раскаянием, я наговорила сообщение-покаяние, пока не решившись позвонить. Сказала про трусость и страх. Про то, что дело не в занятости, а в подсознательном бережении себя, таком подлом, на самом-то деле...
И ответ прилетел быстро. Короткий, благодарный. С всепонимающим прощением настоящего друга. «Но давай созвонимся... однажды», — сказал он.
Так не сказал бы никто, кроме него. Созвониться однажды, пусть и не завтра, но как-нибудь — это свет того маяка дружбы, который он еще различает в сгущающейся тьме. ...Я позвоню. Преодолею трусость. До зимы — пара дней, мир уже готовится к новогодью. Самое время выйти из «зоны комфорта», перестать себя беречь и вспомнить, что дружба — это круглосуточно. Сделаю так! И вам, если тоже бежите от боли, посоветую того же.
