Родители, пытаясь выстроить открытый и доверительный диалог с ребенком, нередко сталкиваются с непониманием или даже агрессией. Как получилось так, что разговоры по душам, задуманные как средство сближения, становятся источником напряжения? Психолог Катерина Мурашова делится своими размышлениями об истории и эволюции этих бесед и рассказывает, почему иногда они заводят в тупик.
Несколько дней назад в рамках своего уже многолетнего проекта в нашей поликлинике на окраине Петербурга я читала ежемесячную лекцию для родителей с условным названием: разговоры по душам с ребенком. Как? О чем? И надо ли?
Слушателей собралось достаточно много, а после лекции одна из них подошла ко мне и сказала:
— Катерина Вадимовна, не могли бы вы написать про это на «Снобе»? Я очень хочу, чтобы моя пятнадцатилетняя дочь прочитала про это, потому что у нас эти «разговоры по душам о ее проблемах» давно уже больная тема. Я от них уже изнемогаю, а мой пересказ вашей лекции она слушать точно не будет, скажет, что это я сама все придумала. И наверняка есть еще матери, которые своим подросткам с их «разговорами о проблемах» тоже с удовольствием дадут прочесть.
Я подумала: «А почему бы и нет?» — и пообещала слушательнице. И вот, держу слово.
***
Сегодня поговорим об истории вопроса. Еще лет пятьдесят-семьдесят назад в нашей стране самой идеи «необходимости разговоров с детьми», а уж тем более «разговоров по душам» не было в принципе. Взрослые члены семьи с детьми, разумеется, разговаривали, но, как правило, делали это строго по случаю:
— Иди есть!
— Надень шапку, на улице холодно.
— Уроки сделал?
— Вернешься со двора не позже восьми, иначе завтра гулять не пойдешь.
Если речь шла «об интеллигентных семьях», то к вышесказанному добавлялось что-то вроде:
— Вот интересная книжка, прочитай.
— Прочитал? Понравилось? О чем она?
Еще были «рассказы» — о своем детстве, войне, еще о чем-то. Они были строго «в одни ворота». Родители, бабушка или дедушка рассказывают, ребенок слушает, изредка задает вопросы. Маленьким детям такие рассказы очень нравились. Дети постарше и особенно подростки часто скучали, так как их родители далеко не всегда были искусными рассказчиками, к тому же часто вплетали в свое повествование дидактические мотивы: «Вот я в деревне с семи лет гусей пас и никогда помочь своим родителям по хозяйству не отказывался…», «А вот у нас вместо тетрадок газетные листы были, мы на полях писали, но все равно учиться любили…»
В целом дети подобный способ общения воспринимали совершенно спокойно, так как другого они не знали. «Дети — наше будущее!» и «Все лучшее — детям!» были официальными и повсюду встречавшимися советскими лозунгами, так что с самооценкой и пониманием своего места и задач у тогдашних детей тоже все было более-менее в порядке. В это же время процветала так называемая «детская субкультура», в рамках которой дети социализировались весьма жестко на современный общественный взгляд, но как умели, и происходило это почти совершенно отдельно от взрослого мира.
Так что же, получается, тогдашним взрослым собственные дети были попросту не интересны: родителей не интересовало ни их времяпрепровождение, ни их «духовный мир»? А может быть у них просто не было времени на детей? Я так не думаю. Полагаю, что дело было в другом. Взрослые тогда не то чтобы не интересовались или совсем не могли узнать, как и чем занимаются их дети в свободное от учебы и домашних дел время. Тогдашние родители, пожалуй что, не имели представления о том, как распорядиться полученными сведениями. Говорить с детьми по этому поводу: вести диалог, рассуждать, анализировать, систематизировать — они не умели, а что делать, зачастую просто не знали. Так получается, что лучше просто туда не лезть, правда?
Вот, например, если бы воспитывавшая меня бабушка вдруг решила узнать о моем дне, проведенном во дворе, а, допустим двенадцатилетняя, я почему-то вдруг решила быть с ней откровенной, то наш диалог выглядел бы так:
— И что, Катька, как прошел твой день? Что было важного? Интересного? Что понравилось?
— Сначала, бабушка, мы взрывали карбид на стройке. Это было просто захватывающе интересно, особенно от сторожа убегать. Потом бросали ножики в забор. Это мне тоже понравилось. Потом играли «в бутылочку». Мне выпало целоваться с Вовкой из соседнего двора. Это мне не понравилось совершенно, но вот если бы выпало с Андрюшкой, тогда я не знаю… А потом мы по пожарной лестнице залезали на крышу и там сначала мальчишки курили (в том числе те папиросы «Север», которые я у тебя из сумки стянула), а потом мы ходили по доске между домами. Это было очень страшно, зато силу воли развивает.
И вот что, по-вашему, могла бы моя бабушка сделать с полученными сведениями или в каком ключе все это со мной обсудить? Мне кажется вполне логичным, что обо всем вышеперечисленном она догадывалась, но предпочитала не обсуждать со мной это и делать вид, что ничего о содержании процветающей в нашем дворе «детской субкультуры» не знает.
Что же было дальше?
Дальше наш мир развивался, происходил обмен идей и материальных ценностей, построение коммунизма и служение коллективу отошло на задний план, нужны были новые цели, и в какой-то момент родителям в нашей стране убедительно сообщили, что с детьми, оказывается, нужно много разговаривать. От этого крепнут детско-родительские отношения, развивается личность ребенка, и вообще это правильно.
Родители были совершенно не против, так как нарратив выглядел свежим и прогрессивным, но, к сожалению, на этом этапе им не сообщили, о чем, собственно, надо разговаривать с детьми. И они справлялись как умели (помним, что с ними самими их родители практически не разговаривали), то есть решили брать количеством им известного (сказали же: надо много разговаривать!). В результате сразу множество детей в нашей стране оказались в ситуации, когда им каждый день на выходе из детсада или из младшей школы родители задавали неизменный набор вопросов:
— Что ты сегодня ел?
— Какие у вас сегодня были занятия?
— С кем ты сегодня играл?
Школьное дополнение к предыдущему:
— Какие сегодня были уроки? Что проходили?
— Какие отметки ты получил?
— Исправил ли ты двойку по русскому?
— Что вам задали на завтра?
Флегматичные дети довольно быстро начинали в ответ просто отмалчиваться. Сангвиники, скорчив гримасу, заученно отвечали. Дети с темпераментом ближе к холерическому раздражались и огрызались.
Еще с развитием у нас в стране общей, платной и страховой медицины естественным образом возникла тема детского здоровья. Обычных детей стали лечить не только тогда, когда они себе что-нибудь разбивали, ломали руки, ноги или падали с температурой под сорок. Появились дети, которых все время обследовали — я вплотную столкнулась с этим явлением, уже будучи психологом-практиком. Соответственно появились и разговоры по теме:
— Ты что-то бледный! У тебя ничего не болит? А голова не кружится? Давай температуру померяем…
В том поколении все, кроме меланхоликов (они сразу соглашаются считаться вечно больными), еще сопротивлялись: ничего у меня не болит, не надо температуру, не надо таблетку, оставьте меня в покое.
Родители переживали: представляете, он со мной ничем не делится! Ничего, абсолютно ничего мне о себе не рассказывает! Наверное, я плохая мать! Не могу установить с ребенком доверительных отношений.
Но здесь от меняющегося и развивающегося мира подоспела новая волна информации и поддержки. Наконец, родителям сообщили, о чем нужно разговаривать! Оказывается, с детьми нужно говорить об их чувствах и проблемах! Дети — сложные личности, чувства и проблемы у них, конечно же, есть, они прихотливы и многообразны. И дети очень хотят обсудить свои проблемы с родителями и получить их помощь, совет и поддержку. А если вдруг родители этого не умеют (что вполне возможно и нормально), тогда надо обратиться к психологу, чтобы он за деньги «поработал» с ребенком, обсудил с ним его многообразные чувства и «проработал» его сложные проблемы. Ну и можно еще книги тех же психологов купить и почитать, на общую тему «как разговаривать с ребенком».
Ура! Теперь, наконец-то, все прояснилось.
«Разговоры по душам» ребенка и «продвинутого» родителя тоже, конечно, постепенно изменились.
— Тебя в садике никто не обижал? А Марья Петровна не кричала?
— У тебя сегодня какое-то настроение плохое. Это ты переживаешь из-за того, что Света не стала играть в игру, которую ты придумал?
— У тебя пропала мотивация к учебе и появились двойки, это потому, что тебе скучно на уроках? Учитель не стремится вас заинтересовать своим предметом? Может быть, в другую школу перейдем?
И мое безусловно любимое. Этот вопрос задают маленькому ребенку, который бьется на полу в истерике в надежде что-то получить:
— Малыш, ты, кажется, сейчас расстроен?
Давайте говорить начистоту: детям и подросткам это сначала очень понравилось. Ими самими, их чувствами, мнениями, удачами и неудачами действительно интересовались. Дети откликались. Они старались ответить на вопросы родителей и расширенно дополнить ответы, делились переживаниями, учились говорить о своих чувствах и делали в этом огромные успехи.
Более того, родители, которые современно и гуманистично буквально из кожи вон лезли, чтобы уделить должное внимание «личности и проблемам своего ребенка», вдруг поняли, что их-то собственным «личностям и проблемам» их собственные родители (вполне на тот момент живые) никогда никакого внимания не уделяли. И обиделись за это на своих родителей, и тогда-то и родилась сакраментальная фраза, которую за много лет я слышала на приемах не одну сотню или даже тысячу раз: «Мои родители никогда со мной о моих проблемах не разговаривали! Я знаю, каково это. И вот теперь со своим ребенком я буду вести себя по-другому, пусть хоть ему будет хорошо…» В этот момент я всегда вспоминала не менее сакраментальную фразу из своего детства: «Следующее поколение советских людей будет жить при коммунизме!», — но, разумеется, молчала.
Однако, чтобы можно было все время обсуждать проблемы, они все время должны быть — вы согласитесь, уважаемые читатели?
В результате на данный момент сложилась, на мой взгляд, достаточно забавная (я отдаю себе отчет, что многим родителям она отнюдь не кажется забавной!) ситуация.
Дети и подростки из хороших, интеллектуальных и гуманистически ориентированных семей регулярно выдумывают себе проблемы, буквально из пальца их высасывают, а потом требуют, чтобы их обсуждали, решали, проявляли понимание и оказывали им поддержку.
Родители изнемогают и пытаются уже эти, ими же когда-то инициированные, «разговоры по душам» ограничить.
Зачастую в результате получается, что полноценные, во всем благополучные дети в благополучной семье живут и ощущают себя буквально «в кольце врагов».
— Родители меня не понимают и не хотят слушать про мои проблемы.
— Я все время чувствую себя уставшим.
— Мне ничего не хочется, у меня ни на что нет сил.
— Мне запрещают сидеть в телефоне, а я только там и отдыхаю.
— В школе все придурки, учеба неинтересная, а учителя придираются.
— У меня нет друзей, мне не с кем поговорить.
— Иногда у меня бывают суицидальные мысли (прямо так и говорят, уже лет с 11–12).
Понимаете, дети же довольно просто устроены. Если все время говорить о проблемах (даже о выдуманных), они начинают актуализироваться, то есть дети и особенно подростки верят и ощущают, что все у них так и есть.
Есть ли из этой ситуации выход и, главное, как ее профилактировать и в принципе не допустить?
Я думаю, что выход есть, и в следующий понедельник мы поговорим об этом.
