Спустя двадцать лет после окончания Второй мировой войны итальянский генерал приезжает в маленькую горную балканскую страну, чтобы забрать останки убитых сограждан. Но миссия занимает больше отведенного на нее времени, а призраки погибших и осознание содеянного навсегда лишает покоя. Выдающий роман классика албанской литературы выходит в октябре в издательстве NoAge в переводе Василия Тюхина. «Сноб» публикует фрагмент.
Свадьбу играли в доме в самом центре села. Еще издали они увидели яркие огни, в свете которых дождь, казалось, шел еще сильнее. Несмотря на непогоду, ворота дома были распахнуты, и на широком крыльце стояли люди. Весь переулок рядом с домом был оживлен, полон шорохов и разных звуков. Они молча шли вдвоем, в длинных черных плащах, и в переулке слышны были их шаги — тяжелая поступь генерала, широко шагавшего, не разбирая дороги, прямо по лужам, и легкая быстрая походка священника.
На мгновение они остановились у входа, где под навесом курили и тихо переговаривались несколько празднично одетых молодых парней. Затем вошли внутрь, генерал первым, священник за ним. В доме было полно женщин и детей, стоял сильный шум. Барабан смолк, и где-то в глубине дома стали слышны голоса мужчин. В прихожей произошла небольшая заминка: кто-то поспешил в комнату и что-то сказал, к ним навстречу вышел старик, явно удивленный. Он приветствовал их, приложив руку к сердцу, и помог им снять плащи, которые повесил рядом с крестьянскими гунами. Когда они вошли в большую комнату, сопровождаемые хозяином дома, все оживились, стали перешептываться, вытягивать головы — словно по рощице, поросшей яркими цветами, пронесся резкий порыв ветра.
Генерал не ожидал, что это произведет на него такое сильное впечатление. Он настолько растерялся, что поначалу все видел смутно, какое-то мельтешение цветных пятен, словно искры из глаз посыпались после сильной оплеухи.
Кто-то усадил его за стол, что-то сказал ему, и он приветственно покивал головой, пробормотав сквозь зубы несколько слов на родном языке, адресованных неизвестно кому.
Только когда вновь глухо зарокотал барабан и резко взвизгнула скрипка, а гости снова принялись танцевать, он стал понемногу приходить в себя. Затем он услышал звон бокалов, и кто-то рядом сказал на его языке: «Нужно выпить!» Он послушался совета и выпил. Тот же голос принялся что-то объяснять, но генерал был еще не в состоянии четко воспринимать окружающее, он и сам не мог понять, отчего вдруг так растерялся.
Теперь свадьба показалась ему огромным живым существом, которое дышало, двигалось и одурманивало все вокруг своим горячим опьяняющим дыханием.
Лишь спустя некоторое время генерал окончательно пришел в себя. Тут только он заметил мальчишек, не сводивших с него восторженных глаз. Они наклонялись друг к другу, показывая пальцами в его сторону, и что-то пересчитывали, наверное золотые пуговицы мундира или нашивки, потом переговаривались, покачивая головами и, похоже, не соглашаясь друг с другом.
Затем генерал разглядел и все остальное. Он увидел стариков с огромными усами, сидевших, скрестив ноги, на небольшом возвышении вдоль стены, они степенно беседовали, посасывая длинные трубки; невесту в белом, очаровательно разрумянившуюся от смущения; мечущегося туда-сюда вспотевшего жениха; сбившихся в кучки девушек, хихикающих и шепчущихся по углам, словно ничего другого они и не умели, кроме как хихикать и перешептываться; молодых парней, с деланой серьезностью затягивающихся сигаретным дымом; потных чернявых музыкантов; непрерывно снующих из комнаты в комнату озабоченных женщин и, наконец, одетых в черное молчаливых старух с изможденными иконописными лицами.
Затем генерал стал следить за ловкими движениями ног, бьющих пятками об пол, шуршанием многочисленных складок белоснежных мужских фустанелл*, абсолютно белых, как снег в Альпах, откуда он только что спустился, за длинными цветистыми тостами, которые, если их перевести, не имели никакого смысла; стал вслушиваться в суровые мужские песни, напоминавшие о внезапно наступающих в горах сумерках, в протяжные и жалобные женские песни, которые, казалось, опирались на могучие плечи мужских песен и шли рядом с ними, скромно потупив глаза.
Генерал разглядывал происходившее вокруг и ни о чем не думал. Только пил ракию и все время улыбался, сам не понимая, кому и чему улыбается.
Я не знаю, из какой ты армии, потому что я никогда не разбиралась в военной одежде, а теперь я уже слишком стара, чтобы научиться этому, но ты иностранец, один из тех, что приходили нас убивать, это видно издалека. По знакам, которые ты носишь, видно, что ты большой специалист в проклятом ремесле завоевателя, и ты один из тех, что превратили меня в получеловека, в больную, выжившую из ума старуху, которая приходит на чужую свадьбу и сидит в углу, беззвучно бормоча что-то про себя, словно тронутая. Никто не слышит, что я тут бормочу, потому что у всех большая радость, и я, убогая, не хочу портить другим веселье. И потому, что я не хочу портить им веселье, я и сижу здесь в углу и шевелю губами, тихо проклиная тебя, совсем тихо, чтобы никто не услышал. Я не могу понять, как посмел ты прийти на эту свадьбу, как тебя только ноги принесли. Сидишь тут за столом и улыбаешься как придурок. Вставай сейчас же, надевай свой плащ и убирайся в дождь, туда, откуда пришел. Неужели ты не понимаешь, что ты здесь совершенно лишний, будь ты проклят?!
Женщины продолжали петь. Генерал почувствовал, как в груди у него разливается тепло. Ему казалось, что он купается в потоке огней и звуков. И эти огни и звуки, словно изливавшиеся на него из горячего источника, смывали с его тела могильный тлен, запах разложения и смерти.
Теперь, когда его смущение прошло, генерал оживился. Ему хотелось общаться, произносить красивые фразы, выслушивать такие же в ответ. Он поискал глазами священника. Тот сидел напротив него за столом, напряженно уставившись в одну точку.
Генерал наклонился к нему, чтобы поговорить.
— Видите, как здесь хорошо?
Священник промолчал.
Генерал напрягся. Он чувствовал, что время от времени в него впиваются, словно бесшумные стрелы, взгляды окружающих. Они вонзались повсюду, чаще всего в знаки различия и редко, очень редко, прямо ему в глаза. Темные и тяжелые стрелы мужчин и легкие, быстрые и неуверенные женские стрелы.
«Словно раненая, но гордая птица, полетишь ты...»
— Ведь хорошо, правда? — вновь заговорил он со священником. Но священник опять ничего ему не ответил. Он быстро взглянул, словно говоря «возможно», и отвел глаза.
— Эти люди нас уважают, — сказал генерал. — Это совершенно очевидно.
— Смерть уважают везде.
— Смерть... Не думаю, что она отпечаталась у нас на лице, — проговорил генерал. Он хотел улыбнуться, но у него не получилось. — Война давно уже закончилась, — продолжал он. — Кто старое помянет... Я уверен, что никто на этой свадьбе не видит в нас врагов. Посмотрите, как все веселятся.
Священник промолчал. Генерал решил больше не заговаривать с ним, но постоянно цеплялся взглядом за какие-то детали его черного одеяния. Похоже, священник чувствует себя здесь совершенно лишним, подумал он. А он сам, лишний он здесь или нет? Это был очень сложный вопрос. Но теперь что сделано, то сделано. Мы уже тут. Лишние мы тут или нет, уйти будет чрезвычайно трудно. Легче отступать под пулеметным огнем, чем встать сейчас и уйти с этой свадьбы.
Ты и сам понимаешь, что ты здесь лишний. Ты чувствуешь, что кто-то здесь, на свадьбе, проклинает тебя, потому что проклятие матери — самое страшное из всех проклятий. И хотя тебя приняли с почетом, ты понимаешь, что не нужно было приходить сюда. Ты пытаешься это скрыть, но не выходит. У тебя дрожит рука, когда ты поднимаешь рюмку с ракией, и перед твоими глазами проходят жуткие видения.
Снова зарокотал барабан. Зарыдала гэрнета**. Ей вторили скрипки. Пришли еще несколько запоздавших гостей в мокрых насквозь гунах. Из-за разлива реки у них весь вечер пошел насмарку. Они обнялись со всеми по очереди и уселись за стол.
Похоже, свадьба для них — нечто святое, подумал генерал, иначе они не стали бы добираться сюда в такое ненастье. Дождь как из ведра. Как раз такие и заливают плохо выкопанные могилы.
* Часть национального костюма в Южной Албании, напоминающая юбку.
** Народный духовой музыкальный инструмент типа кларнета.
