Россия всегда была настолько дика и чудаковата для европейцев, что на Западе вошло в обиход выражение «сrazy Russians». Образ жизни, привычки, менталитет русских – все это не просто удивляло, но и шокировало иностранцев.
Французский гуманист Луи Ле Руа (1510–1577) хоть и включал московитов в число «первых и самых славных народов мира» по признаку могущества и силы, однако отмечал их странную приверженность к деспотичному правлению, основанному на сакрализации личности монарха и бесправии подданных.
О том, что русские находятся под властью тиранов, писал другой француз – королевский историограф Андрэ Тевэ (1516-1592). Сравнивая «герцогов Московии», будь то Василий III или Иван IV, с тиранами Африки и Эфиопии, Тевэ отмечал, что они пользуются «абсолютной властью, как над епископами, так и над другими, распоряжаясь имуществом и жизнью каждого по своей прихоти».
Для европейцев было совершенно непонятно, почему русские столь любят и почитают своих правителей, веря, что воля государя есть воля Божья. Европейские дипломаты удивлялись, как даже самый выдающийся представитель московитов будет называть себя холопом своего царя в той мере, что и рабом Божьим.
С легкой руки европейских путешественников по Московскому государству XVI-XVII веков за русскими закрепилось обидное и во многом несправедливое прозвище «варвары». «То ли безграничная власть сделала народ варварским, толи варварство народа породило такую власть», – размышляли французские аристократы.
На писателя Франсуа де Бельфорэ (1530–1583) неизгладимое впечатление произвел моральный образ русских. «Воинственные дикари, пьяницы, развратники, обманщики, взяточники, дурно относящиеся к женщинам, плохо образованные, приверженцы рабского состояния, заблуждающиеся христиане», – такими видел парижский интеллектуал жителей Московии.
Исключительно удивляла иностранцев судебная система России. Они считали, что реальные законы здесь подменялись мнением судьи. Но больше всего их поражала продажность служителей фемиды, которые были способны пустить дело в любом направлении. Ужасали европейских посланников телесные наказания преступников. По их словам, четверти отведенных ударов бы хватило, чтобы они сами отправились на тот свет, в то время как русские проявляли к этому крайнее равнодушие.
На одну часу весов с «русским варварством» иностранцы, побывавшие в России XVI-XVII столетий, ставили невежество, утверждая, что оно здесь особо пестуется. «Они ненавидят учение и, в особенности, латинский язык. У них нет ни одной школы, ни университета. Только священники обучают молодежь читать и писать, что мало кого привлекает», – читаем мы в мемуарах французского дипломата.
О русской армии европейцы писали охотно и практически всегда уважительно. Все авторы соглашались с неприхотливостью и стойкостью русских солдат. Иностранцев познакомившихся с обустройством русского войска поразило немалое количество подразделений, которые по своей боеспособности даже превосходили лучшие гвардейские части европейских армий.
Послов удивляло, что, будучи плохо подготовлена к очередной войне и необеспеченна должным образом провиантом и жильем, русская армия прекрасно выживала в экстремальных условиях, так как солдаты умели добывать пропитание и находить кров самостоятельно.
Датский посланник в России Юль Юст (1709—1712) с восторгом описывал, как русские драгуны умели ловить рыбу. Расположившись у небольшого озера и раздобыв сеть, они поплыли, действуя ногами и одной рукой, другой же влекли сеть. «Умение русских найтись в путешествии при всяких обстоятельствах возбуждает невольное удивление», – отмечал Юст.
На русскую силу и удаль обращали внимание многие зарубежные авторы. Французский механик Клод Шапп (1763-1805) объяснял это тем, что в России не знают множества одежды и сковывающих движение бинтов, которыми во Франции пеленают детей. «Они, по словам Шаппа, не только вредят развитию мускулов, но и являются главной причиной того, что в других странах Европы встречается большое количество уродов, в то время как в России они редки». По этой причине жители России меньше подвержены недугам, – считает француз.
По мнению иностранцев, крепости организма способствует физическое воспитание, которое практикуется по всей России. Итальянский дворянин и этнограф Аллесандро Гванини (1538–1614) зафиксировал, как «московиты безо всякого оружия смело выходят на дикого медведя и, схватив его за уши, таскают до тех пор, пока тот в изнеможении не повалится на землю».
Французский писатель Астольф де Кюстин (1790–1857) восхищался ловкостью и умелостью русского крестьянина, «который не знает препятствий для выполнения порученного приказания. Вооруженный топором, он превращается в волшебника и вновь обретает для вас культурные блага в пустыне и лесной чаще».
С русской баней познакомились почти все приезжающие в Россию европейцы. На многих она произвела неизгладимое впечатление, некоторых ужаснула. Сначала в клубах раскаленного пара хлестать себя мокрыми прутьями, а затем еще и бросаться в ледяную купель. Для заезжего гостя это было слишком.
Немецкий ученый Адам Олеарий (1603-1671) с изумлением отмечал, как русские могут выносить нестерпимый жар, потом еще выбегать на улицу, обливаться ледяной водой или валяться в снегу, обтираясь им словно мылом.
Чешский путешественник второй полвины XVII века Бернгард Таннер, решившийся посетить московскую баню, испытал конфуз другого рода. «По принятому у нас обыкновению мы пришли покрытыми, думая, что здесь моются так же, как и в наших краях, но с первого же шага заметили разницу, – вспоминал Таннер. – Дверь, увидели мы, отворена, окна не заперты, но в бане было все-таки очень жарко. Как увидели московитяне нас покрытыми, а они безо всякого стыда были голы совершенно – так и разразились хохотом».
Иностранцев поражало, что мужчины и женщины в русской бане могут мыться сообща, а также без стеснения выбегать нагишом на улицу и погружаться в прорубь. Для них это была настоящая экзотика. Только в 1743 году российский Сенат специальным указом запретил в торговых банях совместную помывку мужчин с женщин.
Сегодня миф о том, что русская нация самая пьющая в мире уже опровергнут. К примеру, статистика ВОЗ утверждает, что русские заметно уступают в этом компоненте прибалтам. Но в старину видимо было иначе: пристрастие русских к горячительным напиткам отмечалось чуть ли не в каждом втором очерке о России.
Английский дипломат при московском дворе Джайлс Флетчер (1548–1611) писал, что приступая к еде русские обыкновенно выпивают чарку водки, целуя друг друга при каждом глотке, потом ничего не пьют до конца стола, но тут уже напиваются вдоволь так, что после обеда с ними нельзя ни о чем говорить. «Напиваться допьяна каждый день в неделю у них дело весьма обыкновенное», – отмечал англичанин.
Иностранцев всегда удивляло, что повод для выпивки в России мог быть самый пустяковый, а процесс, начавшийся с «соточки за здоровье», часто перерастал в грандиозную попойку, затягивавшуюся до глубокой ночи. Однако наутро все были трезвы как стеклышко. Как им это удается? – не могли понять иностранцы.
Еще один поразительный факт – отменное здоровье русских. Яков Рейтенфельс, посол римского папы в Москве в 1670-73 годах, был озадачен, как жители России спокойно переносят суровость здешнего климата и нисколько не страшатся выходить с открытой головой под снег или дождь. «Дети трех-четырех лет от роду, зачастую, в жесточайшие морозы, ходят босые, еле прикрытые полотняною одеждою и играют на дворе, бегая взапуски. Последствием сего являются знаменитые закаленные тела», – полагал папский посланник.
Французский капитан Жак Маржерет, с 1600 года состоявший на московской службе, писал, что русские за исключением вельмож не знают что такое врач. Они неохотно принимают пилюли, ненавидят промывательные средства. «Если простолюдины заболевают, продолжает Маржерет, они берут обычно водки на хороший глоток и засыпают туда заряд аркебузного пороха или же головку толченого чеснока, размешивают это, выпивают и тотчас идут в парильню, столь жаркую, что почти невозможно вытерпеть, и остаются там, пока не попотеют час или два, и так поступают при всякой болезни».
Баня, водка и чеснок – трех главных русских докторов называл датский дипломат Юль Юст. Эти совершенно противоестественные для иностранца вещи могли поднять с постели практически любого больного в России.
Посланник римского императора при дворе царя Алексея Михайловича австриец Адольф Лизек был свидетелем того, как занемогшему лихорадкой посольскому приставу русский лекарь обложил голову, артерии, грудь и бока большими льдинами, хотя теплоты всего тела было недостаточно для того, чтобы их растопить. Какого было удивление дипломата, когда на третий день пристав встал, как ни в чем не бывало. «Вот что значит, клин клином выбивать», – заключил Лизек.
