Каждый день, задумываясь о Бако, Рубене, Леве, о наших пленных, я задыхаюсь от бессилия. И всегда возвращаюсь в мыслях к Бако. Наверное потому, что с ним я был знаком ближе.
В моей памяти он сидит за полночь во дворе своего дома, скармливая дрова жестяной печке, на которой запекается картошка, лук и хлеб. Зажмурившись от табачного дыма, он поправляет свой старый бушлат и прихлебывает крепкий чай.
Мы нередко встречались - один раз в Риме, довольно часто - в Ереване, но чаще всего - в Степанакерте. И запомнился он мне именно там - во дворе его дома, сидевшим на тахте и рассказывающим байки, шутившим и задумчиво молчащим. Органичным. Естественным. Сильным. Не представляющим своей жизни вдали от этого сада, дома, Степанакерта и Арцаха.
Я не представляю, знает ли он обо всем том, в чем мы живем. Я не знаю, как он оценивает ту информацию, которая доступна ему в тюрьме. И, осознавая это, не удерживаюсь от заочного, воображаемого разговора.
Допускает ли он, что власть отмалчивается о
