— На Втором конгрессе национальных театров, прошедшем этим летом в Суздале, вы присутствовали еще в статусе главного режиссера, но, по сути, выступили как худрук, представив семь основополагающих для Александринского театра принципов, которым, видимо, будете следовать. Давайте вернется к ним и уточним детали. Итак, принцип первый: «Александринский театр — это многообразие имен и красок, множество эстетик и режиссерских решений, а в основе его классика в формате нового взгляда». Про многообразие понятно. Расскажите, пожалуйста, про формат.
— Работа с классическим текстом — это взгляд режиссера на материал. Необязательно следовать букве — ставить спектакль, например, в исторических костюмах. Необязательно ставить и с переносом во времени — так, чтобы все ходили в джинсах. Под новым, современным подразумевается переосмысление классического материала — пьесы или романа. Степень радикальности определяет сам режиссер.
Мне кажется, любой большой мастер классику так или иначе ставит не по-школьному. У него свое видение, свое прочтение, и отношение к нему со временем меняется. В 2008 году были зрители, которые недоумевали, почему герои в «Женитьбе» (спектакль по Гоголю в постановке Валерия Фокина. — «Культура») разъезжают на коньках, а место действия — каток. Прошло время, и сейчас, по сравнению с какими-то другими прочтениями, это кажется вполне классическим.
— Как в этом плане вы оцениваете свою постановку «Воскресения»? В чем состоит ваша новизна взгляда?
— Я не иллюстрирую роман Толстого. Выбрал линию, которая мне интересна. Отсек первые 100 страниц. Добавил другие его произведения. То есть через его роман рассказываю свою историю. То, что мне важно сегодня.
Можно, конечно, литературно проиллюстрировать текст, «от» и «до» его поставить. Но когда мы очень дотошны в этом направлении, из постановки часто исчезает энергия. Для ее сохранения все-таки важно свое видение, не обязательно волюнтаристское. Но и обоснованное, находящее свое оправдание в тексте, в идеях автора.
— Сейчас зритель идет в театр, оригиналов не читая. Ваша задача — чтобы, придя домой, он прочел роман?
— Безусловно. Или, если читал, сказал: «Ой, я этого не понимал, не видел. Роман был мне скучен, а вы вдруг так здорово все показали, что я им проникся». В любом случае мне неинтересно совершенно отрываться от автора. Интересно с ним вступать в диалог, исследовать то, что во мне лично отзывается.
— Принцип второй: «Для репертуара Александринского театра важна историческая линия». Спектакль «Екатерина и Вольтер», который вы анонсировали на новый сезон, как раз ее представляет. Как возник этот замысел?
— Национальный театр, конечно, должен обращать внимание на исторические темы, и это его законное право. Сегодня, когда есть большой интерес к истории, растет стремление понимать, кто мы, откуда, что вообще с нами происходит.
История этого спектакля началось с предложения Эры Гарафовны Зиганшиной, народной артистки России, инсценировать к своему юбилею переписку Екатерины Второй и Вольтера, историю взаимоотношений двух интересных людей своего времени, где они обсуждают самое разное — и новые законы, и освоение Сибири, и достоинства швейцарских часов, а также переписываются о русско-турецкой войне.
Я согласился, поняв, что это очень любопытный материал. Сделали полноценный спектакль на двух актеров. Играть будем в Царском фойе. Интересно, насколько те темы, что там обсуждаются, корреспондируют с сегодняшним днем. При этом мы ничего не дописывали. Только пролог и эпилог, где артисты разговаривают о Вольтере и Екатерине, чтобы ввести зрителя в курс их отношений. Остальное полностью основано на документальных свидетельствах — их письмах.
— Принцип третий: «Александринский театр открыт мировой культуре». Есть планы работы с иностранными режиссерами?
— Пока, к сожалению, в ближайших планах этого нет. При этом контакты международные, конечно, есть. Мы общаемся с коллегами, например, по темам фестивалей. В этом году на Александринский фестиваль привезут свои спектакли азербайджанцы, бразильцы, турецкий театр. Будет представлена Республика Сербская. Осенью Александринский поедет в Китай, а на следующий фестиваль китайцы приедут к нам. В общем, контакты есть.
— Сейчас мы повернулись к Востоку.
— Приглядываемся, присматриваемся. Не хочется приглашать так, чтобы просто иностранное имя было в афише. Хочется смысла, содержания, результата творческого, чтобы было интересно для труппы, для зрителей.
— Принцип четвертый: «Александринский театр открыт для экспериментальных постановок». До какой степени может дойти эксперимент? Есть ли границы — содержательные, жанровые?
— Границы определяются степенью убедительности и художественности. Бывает, на словах описание спектакля звучит странно, а посмотрите — и убедитесь, что это интересно, необычно, неожиданно. Поиск в театре необходим, чтобы подталкивать нас вперед. Пробовать, смотреть, что работает. То, что работает, брать, развивать. Появляются новые приемы, ходы. И, мне кажется, здорово, что такие институции, как Александринский, поиск стимулируют. Под руководством Валерия Владимировича Фокина Александринка всегда была современным передовым театром, где между академизмом и экспериментом выстраивался баланс.
— Когда экспериментальными являются и драматургия, и режиссура, вопросов нет. В то же время в репертуаре Александринского есть, например, саундрама «Чайка» с эстрадными шлягерами. Не слишком эпатажно для академического театра?
— Да, есть люди, которые могут встать и уйти во время этого спектакля. Но для каких-то зрителей он работает, кажется интересным. Если режиссер не эпатирует ради банального эпатажа, если находит своего зрителя, почему таких постановок не должно быть? Это, повторюсь, вопрос только убедительности. А чтобы судить о ней, надо прийти и посмотреть. В любом случае, проговорив свое, молодой режиссер переходит к Чехову и к чеховскому языку. Иногда этот прием тоже соединяет нас с первоисточником.
— Принцип шестой рифмуется с экспериментом: «Александринский использует в театральном процессе передовые технологии». Традиционный театр будет потеснен?
— С приходом цифровых технологий меняется подача историй, способ рассказывания. Мы не можем это игнорировать. Но в любом случае это только средство, не цель. В спектакле «Руслан и Людмила», например, есть видеомэппинг, онлайн-трансляция. Но это Пушкин. И цель — рассказать его историю. Не подменить ее чем-то, а сделать свежей, приблизить к нам.
Театр в сути своей аттракцион, зрелище. Если делать это не ради моды, а умело использовать его природу, зрелищности добавится. В то же время в театре, в отличие от шоу, важны смысл, эмоции, сопереживание. Если цифровые технологии помогают этого достичь, зачем от них отказываться? Нравится или не нравится нам цифровая реальность, она существует. Просто в театре она не должна быть главной.
Кстати, «Руслан и Людмила», на мой взгляд, зрелищный и яркий спектакль. Очень нравится детям. А все эти технологии в нем использованы ненавязчиво, не выходят на первый план.
— Принцип седьмой и пока последний: «Александринский театр предлагает своим зрителям образовательные программы». Их у вас много. Будете еще расширяться в этом направлении?
— Время покажет. Сегодня в такого рода программах большая востребованность. И, мне кажется, важно работать с аудиторией, рассказывать про театр, театральный язык, контекст того или иного спектакля.
— Это не отвлекает зрителя от необходимости думать самому?
— У него есть выбор, идти или не идти на эти встречи и лекции. Все равно процент тех, кто приходит, намного меньше зрительского потока. Тысяча человек посмотрели спектакль, и сто из них пришли послушать рассказ о нем, пообщаться с режиссером, актерами. Может быть, поспорить, сказать: «Мне вот это не понравилось». И режиссер может в таком диалоге сильнее подсветить какие-то смыслы постановки.
Кто-то ведь вообще не понимает, что режиссер в театре делает. Артисты играют, художник создает декорации. А в чем смысл работы режиссера? Для понимания природы театра это тоже нужно объяснять. Так постепенно, раз за разом люди начинают интересоваться, глубже понимать спектакли, и у театра образуется свой зритель.
— Вы работали в Москве, в Риге. Как, по-вашему, есть такое понятие «петербургский театр»?
— Конечно, есть. У петербургского театра свой дух. И город, я думаю, здесь влияет. Петербург — город такой немножко мистический. Не бытовой. Грубо говоря, не мещанский. Не приземленный. Все это, конечно, в природе театра заложено, но Петербург эти особенности как бы укрупняет. И артисты там со своей особенной природой. Способные к гротеску, к какому-то острому существованию. Словом, другая интонация у театра. Заостренная, игровая, что ли. Это то, что Валерий Владимирович, мне кажется, очень хорошо почувствовал и заложил в основу современного Александринского.
Фотографии: Софья Сандурская и Сергей Киселев (на анонсе) / АГН Москва.
