Анастасия Цветаева — сквозной персонаж сборника мемуарных эссе Юрия Гурфинкеля, но далеко не главная его героиня. Младшая сестра Марины Цветаевой Анастасия Ивановна, с которой автор книги познакомился в 1977 году в качестве врача-реаниматолога и близко общался в течение 17 лет, так или иначе присутствует во всех его воспоминаниях: иногда на первом плане, иногда на полях, как одна из фигурок в замысловатом пазле, складывающемся по прихоти судьбы, случайной только на первый взгляд. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Москва : АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2024. — 301 с.
Неслучайность мнимой, кажущейся случайности — любимейшая тема Владимира Набокова, чья жена Вера Евсеевна становится одним из важных персонажей книги: в эссе «Путь в Монтре» герой-рассказчик неожиданно получает баснословную возможность пообщаться со вдовой и сыном своего литературного кумира в швейцарском Fairmont Le Montreux Palace.
Вдова, которую Гурфинкель сравнивает «с выцветшей бабочкой из коллекции великого собирателя голубянок» («Седые пушистые волосы, открытый лоб»), поначалу держится настороженно и просит убрать магнитофон. Но постепенно Вера оттаивает, рассказывает любознательному доктору историю ее знакомства с Набоковым (хотя обычно после этого пошлого вопроса заканчивает всякие интервью), а потом пытается вспомнить набоковский перевод знаменитого стихотворения Цветаевой, заканчивающегося строчками: «Моим стихам, как драгоценным винам, / Настанет свой черед».
И тем не менее проговорившая с гостем из России больше часа Вера выступает скорее иллюстрацией ко всему тому, что ее собеседник успел узнать и подумать о любимом писателе и без нее. А то, чего Гурфинкель не знает, так и остается скрытым, что в драматургическом смысле даже более выигрышно и интригующе: «Тогда, возвращаясь из Монтре, я не сразу осознал, что судьба непонятно по какой причине и за какие заслуги предоставила нам возможность встретиться с современной «Пиковой дамой», хранящей тайны собственной жизни и жизни Набокова. В том числе секрет черной шелковой маски и тайну «трех карт» — трех своих писем к Набокову, сыгравших, что бы ни говорили, решающую роль в их общей судьбе».
Тень Анастасии Цветаевой незримо витает где-то неподалеку в лобби швейцарского отеля, пока вдова Набокова воскрешает в памяти строчки из стихотворения Марины. Вера Набокова, не менее строгая в оценках, чем ее супруг, припоминает, что поездка Анастасии на Капри к Горькому в свое время произвела на нее неприятное впечатление («Владимир Горького недолюбливал»). Однако для Гурфинкеля, с медицинской снисходительностью воспринимающего взаимную писательскую ревность, впечатление от «Воспоминаний» Анастасии Цветаевой и от первых попавших к нему набоковских произведений примерно равноценно по некой внутренней эстетической шкале.
Фото: АСТНабоковской вдове он об этом, конечно, не говорит, но читателю старается передать то одинаковое ощущение — утраты чувства времени, погружения в параллельное измерение, -— которое вызывают и цветаевские «Воспоминания», и набоковские «Другие берега». Их заграничное издание, вместе с «Защитой Лужина», за несколько лет до перестройки привез Гурфинкелю один из пациентов — «известный геолог, доказавший, что плиты, на которых расположены обе Америки, Европа и Африка, когда-то были единым целым, но по какой-то причине разъехались, а теперь вновь сближаются».
Это не единственный случай в книге, вызывающий зависть к профессии врача, иногда предоставляющей бесценные гуманитарные бонусы в виде редких книг или интересных знакомств, которые при других обстоятельствах не стали бы такими близкими или могли вообще не случиться. Как, например, описанная в рассказе «Белый кофе» встреча со скульптором Ниной Нисс-Гольдман, попавшей с инфарктом в реанимацию к доктору Гурфинкелю. Как и все вещи сборника, «Белый кофе» демонстрирует гибкость и текучесть писательского подхода, когда мемуаристика сплавляется с жанровыми зарисовками из больничного быта, а потом переходит в философское эссе о скоротечности жизни и ускользающей памяти или в исторический анекдот.
Один из самых смешных околокультурных апокрифов связан с репродукцией картины Роберта Фалька «Обнаженная», которую Гурфинкель видит в гостях у своевольно выписавшейся из больницы раньше времени Нисс-Гольдман. «Обнаженная» становится поводом припомнить легендарную реплику Хрущева «Голая Валька?», прозвучавшую в 1962 на выставке в Манеже, посвященной тридцатилетию МОСХ, когда первого секретаря ЦК КПСС напрасно пытались прельстить брутальной фальковской натурщицей: «Очевидно, по мнению устроителей выставки, бывшему шахтеру, выбившемуся в первые секретари Компартии, эта мужеподобная женщина землистого цвета, отдыхающая после смены в забое шахты, должна была понравиться, поскольку олицетворяла телесную силу женщин новой коммунистической формации».
Фото: vk.com/club147226822 Марина и Анастасия Цветаевы. Феодосия, 1914 годЛейтмотив «Неслучайных встреч» — контраст между грубой тупостью советской государственной машины и утонченностью героинь Серебряного века, в которых за хрупкостью прячется несгибаемость, как у прошедшей сталинские лагеря Анастасии Цветаевой. С ней Гурфинкель перемещается то в Коктебель на съемки фильма о Марине Цветаевой, то в Голландию на Конгресс писательниц и Международную книжную ярмарку, где выступление почти столетней Анастасии Ивановны производит фурор: «Слушая ее, зал неистовствует, руки, кажется, сами по себе аплодируют, тогда как лица просветленны, и всем уже ясно, что если Марина гениальна, то Анастасия, по меньшей мере, феноменальна».
Неоднократно цитируя любимый афоризм Анастасии Ивановны — «Жизнь надо ловить за хвост», — автор «Неслучайных встреч» исследует феномен памяти, всматриваясь в пожилых, очень многое повидавших людей, вызывающих у него «щемящее чувство исчезающего времени — того, что так мало осталось им, всем нам».
Это чувство наводит на утешительные размышления о каких-то других измерениях, «где человеческая жизнь не рассеивается, как пепел, а продолжается в каких-то иных формах существования в бесконечности», а отсюда вполне логично возникает и тема бессмертия, приобретающая оригинальный извод в заключительном эссе «Серая курочка фазана».
В его финале писатель и реаниматолог, сосуществующие в голове Юрия Гурфинкеля, с печальной иронией вспоминают философа-космиста Николая Федорова и его утопическую идею воскрешения всех мертвых, столь же заманчивую, сколь и пугающую: «...видимо, ждать осуществления предсказанных Федоровым воскрешений осталось не так долго. Практически всё для этого есть: искусственные хрусталики глаз, сердечные клапаны, чипы, заменяющие моторные нейроны головного мозга, даже забавные вьючные роботы, которые уже могут выделывать коленцами сложные танцевальные па. Осталось только изъять из клеток ген старения и заменить его на ген вечной молодости; генетика поможет воссоздать во всех подробностях каждого из ушедших в мир иной, а ракеты доставят человека или его гены в любую точку Солнечной, и не только Солнечной, системы, ну и, конечно, уже есть мощные сабвуферы, способные мертвых поднять из могил».
