Песня «День Победы» для Льва Лещенко стала визитной карточкой. Сам он 9 мая 1945-го встречал в бараке с офицерами полка, в котором служил отец. 3-летний. Без мамы. Она войну не пережила, умерла в 1943 году. Ей было всего 28 лет... Лев Валерианович рассказывает aif.ru о том, что отпечаталось в избирательной детской памяти, о песнях «скоропортящихся» и тех, что будут нужны всегда.
Первые гонорары — пряник и сахар
Мой отец, Валериан Андреевич, прошёл две войны — Финскую и Великую Отечественную. А я родился в феврале 1942-го, когда под Москвой шли ожесточённые бои. Чуть ли не половину жителей тогда из столицы эвакуировали. А мы остались. Жили в двухэтажном домике с полуразвалившимися стенами — занимали одну комнату в 3-комнатной коммуналке. Соседками нашими были две старушки, которые и приняли меня у рожающей мамы.
Папу в тот день отпустили на побывку домой. На праздничный стол он привёз четвертинку спирта и буханку хлеба. Они меня помыли, разлили спирт, закусили хлебушком...
Раз в месяц отцу давали отгул на два дня, он приезжал прямо с фронта, в обмундировании. Портупея и кобура — это были мои самые любимые игрушки. Нас тогда уже переселили в барак, в нём размещались офицеры, их семьи и персонал Богородского полка, где служил отец.
Года в три я начал уже немножко петь. Потому меня ставили на табурет, и я распевал гимн Советского Союза. Слова знал наизусть — гимн же каждый день звучал по радио: в шесть утра и в полночь. Молодым офицерам давали с собой пайки. Они меня угощали пряниками, сахаром, конфетами — это были мои первые гонорары.
Мама умерла, когда мне был год и восемь месяцев. Но какие-то воспоминания о ней сохранились. Помню, как наливает мне чай. В чашке плавают чаинки, и мама говорит: «Маленькая чаинка — это весточка. А вот большая — это папино письмо с фронта придёт».
О «ласковом Мише» и «Дне Победы»
Понимал ли я, что песни в моём исполнении останутся у народа любимыми на десятилетия? Смотря какие. Что «День Победы» — это великая песня, я почувствовал, ещё когда записывал её. Или «Притяженье Земли» («Мы — дети Галактики...») Тухманова и Рождественского. То же самое с «Соловьиной рощей». С «Нам не жить друг без друга» Пахмутовой. Может быть, она не такая яркая, популярная, как та же «Надежда», но точно будет нужна всегда. Понимаете? Именно нужна. Потому что таких песен больше не пишут.
Удачными оказались ремиксы на «Герои спорта», «Трус не играет в хоккей», «Команда молодости нашей». Зачем мне нужно было перепеть то, что уже кто-то спел до меня? Потому что исполнители «Трус не играет в хоккей» Пахмутовой и Добронравова — Вадим Мулерман, Эдуард Хиль — ушли из жизни. Как и Люся Гурченко, которая пела «Команду молодости нашей». Но, чтобы песни жили, нужно ими обязательно заниматься, иначе они канут в небытие. А когда делаешь им новые аранжировки и включаешь в свой репертуар, ты продлеваешь их век.
А вот «Родительский дом» или «Ни минуты покоя»... Их я воспринимал просто как очередную свою работу, каких сотни. Пишешь и пишешь их... Но они и по радио звучат до сих пор, и люди их поют. Или тот же «Ласковый Миша». Позвонила Александра Николаевна: «Лёва, есть песня, которая, возможно, прозвучит фоном на церемонии закрытия Олимпиады».
Мне казалось, что это будет абсолютно прикладная история, которая тут же забудется. И думать не думал, что она станет главным символом Игр-80. Как и сам мишка. Приехал, сделал два дубля. Потом два дубля записала Таня Анциферова. Потом группа «Самоцветы». А в итоге звукорежиссёры и режиссёр церемонии Иосиф Туманов свели мужской, женский голоса и вокально-инструментальный ансамбль в единую композицию. Вот в чём секрет «Миши»? Песня прозвучала в нужный момент. Плюс пронзительная эмоция, которая была заложена в музыке Пахмутовой и стихах Добронравова. Подобные вещи в искусстве — их не спланируешь. Всё само сложиться должно. Гармония должна присутствовать — если всё соединилось, получается хороший, правильный продукт, который не исчезает в отличие от продукта скоропортящегося.
И ещё про песни тех лет. Они становились своеобразными памятками самых важных событий. Шло строительство БАМа — появился «Яростный стройотряд». Активно осваивали космос — появилась «Трава у дома». Я и сам все великие стройки ХХ века с концертами объездил — и «АвтоВАЗ» в Тольятти, и «Атоммаш», и «КамАЗ», и на БАМе несколько раз был, жил в таких же вагончиках, что и ребята-строители. Есть что вспомнить.
В большой театр с чёрного хода
Большой театр — это Олимп, предел мечтаний для большинства артистов. Но я туда, что называется, с чёрного хода зашёл — устроился рабочим в бутафорском цехе, потом меня перевели рабочим сцены. На великую сцену Большого я выходил со стулом в руках — декорации расставлял. Зато абсолютно всех легенд видел! В то время там пели Елена Образцова, Тамара Милашкина, чуть позже — Володя Атлантов. Целая плеяда потрясающих басов и баритонов. А балет! Я застал Галину Уланову, танцевавшую в «Ромео и Джульетте», Ольгу Лепешинскую, Раису Стручкову. С Володей Васильевым мы ходили в настольный теннис играть — поднимались на верхние этажи театра, в спортзал для балетных. Женя Кибкало, Лёша Масленников — у них всегда можно было спросить про какие-то тонкости профессии.
Я, собственно, за этим и пошёл туда. На спектакли в Большой попасть было невозможно, а я уже тогда мечтал о карьере артиста, безуспешно штурмовал ГИТИС, и мне хотелось своими глазами увидеть этот мир. Меня, прежде чем рабочим сцены взять, месяца два проверяли — Большой был режимным учреждением.
«Вот будет избранное, тогда и поговорим»
Я уже упоминал, каких глыб я застал — Образцову, Лепешинскую, Покровского, Ивана Козловского... У молодёжи сегодня тоже есть свои глыбы — та же Клава Кока, Вася Баста. Это люди, которых знают миллионы. Но вопрос в том, что останется после них. Звёзд того времени, в котором я жил, настоящих звёзд, было не так уж много — два тенора, три баса, три-четыре сопрано, несколько звёзд разговорного жанра... Они озвучили нашу эпоху и остались в истории. Сейчас же исполнителей огромное количество. Невозможно запомнить, кто они и что поют...
Тогда селекция была другая. Когда работал на радио, принёс песню, которую написал сам, девочкам-редакторам, чтобы послушали. Они предложили: «Давай нашему главному литературному редактору покажем, может, запишешь её». Приходят к редактору: «Тереза Владиславовна, тут Лёва песню написал, вы не послушаете? А эта старушка ещё Маяковского знала, можете себе представить?! Её ответ я до сих пор помню: «Как избранное у него будет, тогда и послушаю». А чтобы альбом избранного записать, нужно было с десяток разных сборников уже иметь. У Муслима Магомаева, у Иосифа Кобзона, у Люды Сенчиной, Эдика Хиля — у нас в конце концов эти альбомы избранного появились. И нынешним звёздам новым я иногда тоже так отвечаю: вот будет избранное, тогда и поговорим.
