Великобритания практически полностью свернула революционную программу сокращения налогов, анонсированную не далее как в прошлом месяцев. На протяжении нескольких недель рынки одной из мировых финансовых столиц вели себя как биржи какой-нибудь страны третьего мира. «Известия» разобрались, почему реформа потерпела столь стремительную неудачу и почему для всей Европы этот эпизод может стать грозным предзнаменованием.
6 сентября Лиз Трасс официально заступила на должность премьер-министра Великобритании, начав формировать новое правительство консерваторов после отставки старого из-за серии политических скандалов. 23 сентября британский минфин объявил о масштабных мерах по дерегулированию и стимулированию экономики — о «мини-бюджете» стоимостью в 45 млрд фунтов стерлингов (около $50 млрд). 17 октября Трасс объявила о сворачивании всех реформ, признав, что ошиблась и поторопилась с их развертыванием. Такой разворот на 180 градусов в экономической политике определенно претендует на то, чтобы быть самым быстрым в мировой истории. Что же произошло?
Реформы в британской экономике определенно назрели. В последние 12–13 лет она считалась «анемичной», усредненный рост ВВП едва дотягивал до полутора процентов. Однако и этот подъем был в значительной степени вызван ростом населения страны за счет миграции, показатели на душу населения изменились намного слабее. При этом, например, производительность труда стагнировала с 2008 года, увеличившись за 14 лет лишь на 6%. Для сравнения: в норме для послевоенного развития Соединенного Королевства был рост производительности в 2% в год. Характерно, что некоторый рост в этом направлении был отмечен как раз после Брексита, что, впрочем, могло быть связано скорее с общим оживлением мировой экономики в этот период, чем с эффектом от выхода Великобритании из ЕС.
В качестве причин экономической стагнации называлось множество факторов, консерваторы напирали в первую очередь на значительную налоговую нагрузку, которая оказалась рекордной за последние 70 лет, а также многочисленные «красные ленточки», то есть регулятивные меры, которые относились к наследию Евросоюза, с его трепетным отношением к стандартам и регулированию. В ходе внутрипартийной избирательной кампании минувшим летом кандидаты на пост премьера от консерваторов налоговые послабления и дерегулирование сделали наиболее популярной платформой в области экономики.
В то же время мало кто ожидал, что новое правительство возьмется за их решение без принятой в британской политике осторожности и взятом на раскачку времени. Лиз Трасс с самого начала дала понять, что настроена серьезно, когда на пост министра финансов был назначен один из ее бывших конкурентов на выборах премьера — лондонец с ганскими корнями Кваси Квартенг, убежденный либертарианец и противник излишеств социального государства (по его мнению, изложенному в изданной 10 лет назад книге «Британия освобожденная», блага можно получать только на условиях вклада в общественную выгоду). Именно он и составил «мини-бюджет» на несколько ближайших лет, получивший название «План роста».
В первую очередь план концентрировался на сокращении налогов. В частности, предполагалось снизить налог на прибыль корпораций с 25 до 19%, уменьшить подоходный налог до тех же 19%, ликвидировать 45-процентную ставку налога на сверхдоходы самых богатых британцев, отменить повышение ставки обязательных страховых взносов на 1,25 процентного пункта, убрать специальное регулирование дополнительных доходов, препятствующее уходу от налогов, вновь отменить НДС для посещающих Великобританию туристов из ЕС, ввести налоговую отсрочку для инвесторов стартапов на вложения до 250 тысяч фунтов и многое другое. В дополнение ко всему этому предполагалось заморозить на два года счета на тепло и электроэнергию для всех британцев.
Стоимость предложенных мер была немалой. Дополнительные расходы в год только на налоговую политику должны были составить около 45 млрд фунтов, тогда как энергетические льготы оцениваются в 60 млрд фунтов за полгода, учитывая текущие цены на рынке. Так как план стал пятилетним, общая его стоимость должна была достигнуть несколько сотен миллиардов фунтов, составляя десятки процентов от британского ВВП. В то же время он должен был оживить экономический рост в стране, доведя его темпы до 2,5% в среднем в год (невероятный для современной Европы уровень).
Финансировать такое резкое увеличение расходов предполагалось за счет заемных средств — Квартенг и ко полагали, что Соединенное Королевство является финансово устойчивым и без особых затруднений сможет занять на открытом рынке нужное количество денег. В этом-то они и просчитались. Буквально в день, когда план был объявлен, на биржах началась паника. Доходность 10-летних британских «гилтов» (государственных облигаций) за несколько часов улетела к 5% вместо 3,3% до обострения, а рыночная стоимость этих бумаг, соответственно, сократилась. Что поставило государство на грань финансового кризиса, так как под ударом оказались активы банков и пенсионных фондов, держащих разнообразные британские бумаги, считающиеся надежными (в том числе и корпоративные облигации, полетевшие вниз вслед за государственными, причем гораздо сильнее). Особенно сильный ущерб понес ипотечный рынок, где ставки подскочили до 6% годовых. Это грозило похоронить весь рынок недвижимости в стране, так как британцы не привыкли занимать под такой процент.
Через несколько дней Банк Англии, чтобы погасить панику, объявил о начале программы скупки государственных облигаций, что несколько утихомирило инвесторов. Однако британский фунт по-прежнему чувствовал себя плохо, в какой-то момент составляя всего $1,03, тогда как в недавнем прошлом нормальным считался курс в $1,2–1,3. Такая мера могла подействовать только временно. Поэтому с начала октября пошли сообщения об отмене частей «Плана роста», а 14 октября в отставку подал Квартенг, замененный на куда более умеренного и ортодоксального Джереми Ханта. К тому времени от программы осталось немного, и те меры, которые (пока) не предлагается убрать, большого экономического значения не имеют.
План был раскритикован не только в Великобритании, но и на международном уровне. Например, резко негативно о нем отозвались в МВФ. Многие экономисты также сочли, что в условиях зашкаливающей инфляции впрыскивание такого объема средств в экономику — плохая идея, даже если не учитывать негативные последствия для долгового рынка. В конечном итоге Трасс вынуждена была признать, что ошиблась (правда, непублично). Тем не менее после назначения Ханта ее влияние на экономическую и финансовую политику Соединенного Королевства будет, судя по всему, сведено к нулю.
Почему план потерпел такой быстрый крах? Трасс и ее кабинет вдохновлялись несколькими историческими прецедентами от единомышленников — к примеру, жесткими мерами, направленными на оживление экономики от правительства Маргарет Тэтчер в начале 1980-х годов или существенным снижением налогов, предпринятым администрацией президента США Дональда Трампа. Однако не были приняты во внимание исторические и страноведческие особенности. Тэтчеризм начался не столько со снижения налогов, сколько с сокращения государственных расходов, о котором в нашем случае речи даже не шло. Что касается реформ Трампа, то они полагались на практически неограниченную глубину американского долгового рынка, который позволяет занимать деньги на практически любые программы. В нашем случае выяснилось, что отличие в финансовом запасе прочности между Великобританией и США не только количественное, но и качественное: что может себе позволить Вашингтон, для Лондона уже неподъемно даже в заметно меньших масштабах.
Не говоря уже о том, что «кавалерийский наскок» правительства Трасс произошел на фоне острейшего напряжения международной обстановки, энергетического, а возможно, и намечающегося полноценного финансового структурного кризиса. И без того взвинченный до предела рынок таких «решительных шагов» боится как огня.
В этой связи любопытна реакция европейцев по другую сторону Ла-Манша, которые откровенно смеялись над незадачливостью британских реформаторов — как, например, глава Банка Франции Франсуа Вильруа де Гальо. Однако смех этот через некоторое время может оказаться совсем не веселым. Настолько истерическая реакция рынков на британский эксперимент (а стоимость государственных облигаций Великобритании по-прежнему не восстановилась к уровням до анонса плана) говорит только о том, что сейчас на них доминирует крайняя волатильность, вызванная недостатком ликвидности. По сути, можно говорить о том, что государственные облигации европейских стран, даже самых крепких, перестают быть защитным активом. Что будет с ними в случае, скажем, вполне вероятного обострения энергетического кризиса, можно только догадываться.
