Я ватник и колорад. До Кирилла я не умел писать и читать, мой удел - было болото, подле которого я рыл себе землянку и укрывался крылами сосен. Я младше колорадского жука, потому что до Петра не имел выращивать даже картошку. Я ползал под белокурым синеглазым Тамерланом, ибо я могул. Я состоялся позднее даже младого американца, который уже тогда назвал меня slave, то есть раб. Что ж, я раб всякой славы. И чем более дурных, тем более дурной славы, и все-таки я славлю ин и янь, ибо я славянин.
Мне сказали, что я ничего не могу. Доказательства? Мои варварские дороги, моя неустроенность, и я с этим согласен. Мои дороги, мой зыбкий холод спасли меня от врагов. Моя неустроенность, есть нежелание вписываться в мир потребителя, понимаешь ли ты слова могула мой предславный рабовладелец? Я ведом душой был, когда тебя еще водили по пустыне и кормили манкой. Одна твоя женщина родила бога, и ты возомнил себя господином надо мной? Каждая моя женщина - рождает Бога, слышишь ли ты? И я самый малый из них.
Мои деды были безбожники. И всякий безбожник стремится прожить свою жизнь с личной выгодой. Но только не мои деды. Которые отдали все что у них было, только бы духу твоего не было на моей Земле. Вот так, ты забираешь веру из головы, а она течет кровью, слева из пробитого ватника.
Я учил твои языки; французский перед Наполеоном, немецкий перед рейхом, а теперь и английский пред сатанаилом. Чем больше я стараюсь тебя понять, тем меньше остается таких, как я. Ты думаешь мне дорога жизнь? Я извечен, глупец. Я здесь ради остальных. Я никогда не смогу быть счастлив за счет других. Другого же ты предложить не можешь. Должность младшего господина мне претит даже более абсолютного господства. Что, что ты можешь дать вечному? Обмануть меня, что я смертен, что я греховен и буду наказан? Я и обманутый не утолю голод от потребления твоей пищи. Я - голоден до любви и истины. И пока я не буду тем сыт, я останусь голоден, все никак не утолиться мне бобовой похлебкой.
Тебе не нравятся мои цари от сих ты меня освобождаешь. Давай же я тебя освобожу от тела твоего, что поработило тебя. Ты лгал мне всегда, ты всегда порабощал меня. Потому что я доверял всем и всегда. И, если, ты всегда убивался об меня, когда резал в спину, то что будет с тобой, когда я смотрю в глаза твои? Я отделю твою ложь от тебя. Я начинаю учить. Мне больше нечему от тебя научиться.
Ты отделил моего младшего брата от меня. И я отпускаю его из любви. Ты уже готовишься переварить его. Но я спрашиваю себя искренне - когда съест он тебя изнутри? Ты думаешь я злюсь на брата своего, который ненавидит меня? Никого кроме себя я не могу ненавидеть, потому что только я способен излечить этот мир, ибо я самый сумасшедший в этой больничке.
Да, ты долго убеждал меня в моем сумасшествии. И я выгляжу больным, потому что я никого не учил, и я всегда был в меньшинстве. Я болен в твоей сумасшедшей больнице, лжец. Ты врач лжи, ты врачуешь меня от ума и сердца, ты показываешь мне черное и лечишь до тех пор, пока я не скажу белое. Что ж я тебя научу, что есть черное. Когда я смотрю в темноту, я освещаю ее. И вместо тьмы, я вижу лишь свет. А кто же ты, если смотришь в свет, и видишь лишь тьму? И я смотрю на тебя, саваоф, смотрю.
Глупцы, отвернувшиеся от меня, Аз Есмь. Я будучи более, всегда протягивал свою руку к тебе. На колени вставал пред тобой. Только возьмись и мы станем равными. Но ты же из ревности своей, не хотел быть равным мне, ты хотел быть более, и от того, что не мог быть более, стремился убить меня. Я протягиваю руку к тебе, а ты ненавидишь меня. Это ли не помешательство? Молю тебя брат о разкаянии. Я устал быть Авелем, брат.
В тех же, в ком Дух отзывается от сего, скажу. Не пришло еще время истины. Должно еще быть тьме, чтобы те кто мог отвергнуть безумие - отвергли его. Мы же, перенесем это ради них. Когда же будет настолько темно, что уже никакой безумец не скажет, что сие хорошо, тогда только закон закончится и придет Сын Человеческий Христос. И я когда Его спрашиваю - когда же мера будет вся испита, доколе мучится? Он не отвечает, но спрашивает меня - готов ли ты братьев своих погубить сегодня? И даже я терплю во всей своей слабости. Тем более же ты, добрый друг.
