Работы Юрия Фесенко показывают родину Чехова с неожиданной стороны: появляются образы и герои, которые тут же исчезают, потому что выполнены из песка, выложены из камней или нарисованы водой на асфальте.
«Таганрог с его прошлым и настоящим знаком мне с детских лет, – говорит Юрий. – Тем не менее, периодически приезжая, я понимал, что в очередной раз передо мной находился совершенно другой город и знакомиться с ним нужно заново. Вероятно, в разное время образы из бессознательной памяти влияли на моё восприятие одних и тех же городских мотивов, тем самым меняя в этот момент представление о них».
Так возник «живой альбом» – холстами его стали улицы и парки Таганрога, а красками и карандашами – подручные природные материалы. Все они неустойчивы и недолговечны, поэтому рисунки на тротуарах города эфемерны, они исчезают почти сразу после создания. Но художник успел сделать фото – вышло около трёх с половиной тысяч снимков. Во время пандемии он смог их систематизировать, и в таганрогском музее градостроительства до конца августа можно увидеть арт-проект Юрия Фесенко «Личный город».
Корреспондент «АиФ-Ростов» побывала на выставке и задала художнику несколько вопросов.
В дневном пустынном Таганроге
Светлана Ломакина, «АиФ-Ростов»: Юрий Иванович, ваши работы рождались спонтанно и в самых неожиданных местах. Ну, вот это изображение нарисовано водой на асфальте на рынке. Как продавцы реагировали на ваши действия? Вы им объясняли, что это, зачем?
Юрий Фесенко: Обычно никак не реагировали, деликатно обходили, не говоря ничего. Для них это было непонятное действие. Со стороны казалось, что я что-то опрыскиваю, что происходит какая-то санобработка – это же рисунок из «прыскалки». Но когда делал эту работу (показывает изображение на асфальте у музея Дурова), в музее подумали, что я какие-то яды разбрызгиваю, собирались вызвать наряд, я ретировался. Но это единственный случай. Таганрог всё-таки пустынный город днём.
– Многие работы у моря или на песке очень сложные, вы приложили немало труда. Не жалко, что всё осыпается, высыхает, исчезает?
– Ну, это же всё эфемерно. И происходило не как выставочный проект, изначально не было такой задумки: это форма общения с самим собой, размышление об увиденном. Но поскольку нет возможности носить с собой какие-то заготовки, альбомы, я брал то, что было под рукой. А приезжал я сюда по делам часто: мама была в возрасте, надо помогать. Между делом рождались идеи: идёшь куда-то, и взгляд выхватывает некий фрагмент. Первое время я рисовал на песке, на снегу ногой, дорисовал до того, что случился вывих сустава. Когда пришло лето, рисовал водой, чтобы не повредить здания. Это деликатная форма изображения, личный контакт с местом и перекладывание того, что у меня внутри накопилось.
Два квартала между прошлым и будущим
– Какие маршруты вы выбирали в Таганроге?
– В основном, в старой части города, потому что новый – безликий, в любом другом городе есть такие же супермаркеты и постройки. Ещё мне интересна старая часть потому, что я там вырос, на улице Александровской. И для меня переломным маршрутом стала дорога от дома до Дворца пионеров, сейчас в этом здании находится художественный музей. Я был дворовым мальчишкой с другой системой ценностей: футбол, волейбол, но украдкой для себя рисовал, и родители меня сподвигли на то, чтобы я пошёл в художественную школу. Вот эти два квартала от дома до художественной школы стали для меня дорогой пытки, борьбой с собой. И сейчас, спустя почти 60 лет, я понимаю, что это был знаковый период в моей жизни. И подобных историй с Таганрогом связано много.
– В 1982 году вы переехали в Москву. А что стало предтечей?
– После института я пять лет преподавал в художественном училище имени Грекова. Мы сдружились с московским художником Леонидом Стукановым и на протяжении пяти лет выезжали в Подмосковье, организовали там летнюю дачную студию, работали с русскими пейзажами. Хоть я и авангардист по своей натуре, но мой друг, страстный любитель русского пейзажа, привил мне любовь к средней полосе, к этим лунам, просторам, далям. Мы работали достаточно плотно пять лет, и в какой-то мере под Звенигородом – там, где мы работали, возникла моя вторая родина. Я бросил всё, что было накоплено, закрыл мастерскую, уволился и порядка семи лет вёл свободный образ жизни, уединённый, с природой.
– Но это же были переломные годы в жизни страны. На что художник выживал в то время?
– Я сделал ряд работ ещё до отъезда, были накопления, стипендия жены, она училась в Строгановке, помогали близкие, понимая мою подвижническую натуру. Но я возвращался в Таганрог, здесь у меня мастерская – это мой первый город, фундамент.
– Я слышала, что вы отсмотрели 3500 своих фотоснимков, когда готовили проект. Это какое-то невероятное количество...
– Да, потребовалось время для того, чтобы отфильтровать, создать систему. И пандемия в этом случае помогла тем, что я полгода в общей сложности мог быть предоставлен самому себе. До локдауна не получалось: официальная работа не давала возможности, я руководитель проектного отдела, архитектор и дизайнер.
Про царя и Фёдора Кузьмича
– Вас называют таганрогско-московским художником. На мой вкус, это звучит странно. Нет?
– Мы люди, живущие вне городов. Я вспоминаю жизнь под Звенигородом, у меня был знакомый математик, который водил американских учёных по Москве, в 80-е годы это происходило. И он по своей наивности одного из профессоров спросил, а почему вы живёте в Вашингтоне, а не в Нью-Йорке, ведь Вашингтон намного меньше. И профессор ответил: я живу в Соединённых Штатах Америки, а работаю там, где мне удобнее; в этот момент в Вашингтоне есть нужная для меня библиотека. Так вот, у меня была необходимость работать в Таганроге, я не знаю, где я буду трудиться потом и к какому месту смогу также прикипеть. Я работал 18 лет в Крыму, но не прирос сердцем к этому полуострову, хотя люблю крымские пейзажи и у меня там масса друзей. Душой я остаюсь в Таганроге. Здесь хорошее сочетание ненавязчивой архитектуры, которая ещё не превращена в туристические объекты. И здесь часто получаешь эффект букинистической лавки, когда находите какую-то ценную книгу и случается открытие. В Таганроге какой-то полуразрушенный дом вдруг создаёт для вас целый набор ощущений, воспоминаний и ассоциаций.
– Одна из самых интересных работ – про Фёдора Кузьмича, в которого якобы превратился Александр I. Поясню читателям: на асфальте у памятника Александру I был нарисован водой старец. Вы верите, что царь мог выжить и уйти скитаться?
– Это мифологическая конспирология, но вся наша история пронизана мифологией. По легенде, Александр I не умер в Таганроге, а ушёл по своим духовным делам в другое пространство, другой социум и занялся другими вопросами, нежели обустройство государства, стал известен как старец Фёдор Кузьмич. Он был очень образованным человеком, много проповедовал и скитался. Я представил, что Фёдор Кузьмич дошёл до Таганрога и пришёл посмотреть на свой памятник. Эта игра с легендой тоже появилась спонтанно: когда я шёл мимо, родился конфликт между официальным памятником и неофициальным дряхлым стариком, который совершенно не похож на того героя-императора, которого мы рисуем в своём воображении.
– Если бы вас попросили изобразить Таганрог, чтобы это было?
– Это, по-моему, невозможно. Есть художники, которые плакатно отображают действительность, а есть те, которые работают с повествовательной частью. Я отношу себя, скорее, ко второй категории. Мне важен процесс познания, рассказ о том или ином месте. Поэтому я и назвал это «Личным городом», потому что изображения, которые возникли, носят повествовательный характер и по своему количественному объёму ближе к общности тем и сюжетов, которые в этот город в разное время вкладывали творцы.
