Сергей Новиков, заслуженный артист России, актер «Красного факела», 60 лет
Я родился в Челябинске, в заводском районе. Папа и мама — из рабочих и крестьян. Мама работала на заводе, папа — слесарь, родом из деревни Стариково. По легенде, в этой деревне жили семьи двух фамилий — Новиковы и Стариковы. Как-то надо было назвать деревню. Решили посчитать, кого больше, и в честь той фамилии назвать. Стариковых оказалось на одного больше.
В школе у нас было радио, на котором мы с одноклассниками вели передачи. А редактором была наша учительница литературы. Один из выпусков посвятили тому, кто кем хочет быть в нашем классе, какие у кого прогнозы на будущее. Взяли интервью, записали все это на пленку. Потом, когда встречались 10–15 лет спустя, ее прослушали. Но, конечно, мало что совпало с нашими желаниями. Совпало только у меня и еще у одного моего одноклассника, который хотел стать врачом, — он стал хирургом-травматологом.
Я мечтал стать актером с пяти лет. Вообще, желания было два — хотел быть либо шофером, либо актером. И хотя водителем так и не стал, и личной машины тоже нет, зато вторая мечта исполнилась. Откуда возникло? Не знаю. Родители мои даже никогда в театре не были.
Пока учился — играл в школьном драмкружке. А неподалеку со школой был какой-то техникум, и при нем тоже был драмкружок. Я был знаком с его руководителем. И она пригласила меня в постановку «Принца и нищего». Я там играл главную роль — Тома Кенти. А когда окончил школу, кружок распустили, и стало обидно — вот мы выпустились, и теперь даже драмкружка в школе нет. И в итоге сам снова его организовал, возглавил и поставил спектакль.
В армии я служил два года, в Германии, в ракетных войсках. А после нее поступил работать на радиозавод — в секретный цех, там выпускали системы посадки «Глиссада» и «Курс». Было все очень серьезно. В конце месяца трех из нас отправляли на полигон проверять готовую продукцию. Мы ее вывозили, ставили, запускали, и она работала несколько суток без выключений. А мы через определенное время должны были снимать все параметры с этих приборов и записывать в журнал, чтобы, если какой-то косяк появится, все быстро исправить и сдать военному заказчику. Это все было, конечно, здорово, пока я окончательно не понял: ну не мое это! Какой я радиоэлектронщик?
Когда освободилось место начальника электроцехав Челябинском ТЮЗе и меня позвали туда, я сразу согласился и ушел с радиозавода. Причем на меньшую зарплату, она у меня упала сразу же в два с половиной раза. На заводе я, пацан двадцати с небольшим лет, получал больше, чем мои мать с отцом вместе, — 450–500 рублей в месяц. А было это в 1981–1983 годах. По тем временам — бешеные деньги, потому что обычная зарплата была 120–180 рублей. Конечно, из-за моего решения дома был скандал.
Однажды на гастролях мне пришлось подменить заболевшую актрису. Таким образом, первой ролью на профессиональной сцене для меня стала Кикимора в сказке «Аленький цветочек». И это был успех.
Когда учился на третьем-четвертом курсе Новосибирского театрального училище, нам выделили пару комнат в бывшем здании учебного корпуса на Октябрьской, 40. Сложилась группа единомышленников, которые и предложили: а давай театр создавать! Там были Паша Харин, Юра Александров, еще кто-то… И Юрка, помню, как-то сказал: «Я знаю одного парня. Это Сережа Афанасьев». А потом Афанасьев начал репетировать в Доме актера, создал театр и отправил на меня заявку в театральное училище. Так я первым по распределению попал именно в городской драмтеатр.
Мы, советские дети, рожденные в середине XX века, были патриотически настроены, любили родину. И еще не было среди нас таких, кто бы хотел расшатать и развалить. Не было предателей… И поэтому у нас не было цели зарабатывать. Мы что-то хотели сказать свое, как-то себя проявить. А сейчас ситуация сводится к тому, что все хотят как можно больше заработать. Мы за идею работали. Сейчас многие — только за деньги.
В начале девяностых, я помню, поехали мы в Ташкент, на международный фестиваль «Саратон». Пошли смотреть московский спектакль. По сцене ходила полуголая актриса, на сцене какая-то грязь, мусор... А актриса материлась и говорила: «Мама, идите в жопу!» У меня был шок. В этот момент я понял, что театр сильно изменился. И менялся все дальше. Слава богу, я ни в чем подобном не участвовал и, видимо, уже не буду. Мне кажется, что все здравомыслящие режиссеры все равно приходят к пониманию того, что зритель идет в театр за живой эмоцией. А разной мерзости и в жизни хватает.
Фото Виктора ДМИТРИЕВА
Самая важная и дорогая роль — это, конечно, дядя Ваня. Я начал его играть еще будучи молодым, лет в 35–36, а дядя Ваня говорит: «Мне 47 лет!» Закончил его играть, как раз когда мне было 47 или даже 48. Я любил эту роль. Люди это чувствовали — плакали со мной и смеялись. Тевье-молочника из «Поминальной молитвы» «Красного факела» тоже очень люблю. Но душа больше прикипела к дяде. Может, потому что было раньше и дольше. А Тевье я не доиграл, не наигрался... Жалко — играл бы и дальше с удовольствием.
Мне как-то так повезло в жизни, что судьба преподносила такие предложения, такие роли… Я о них и мечтать не мог, а только одну сделаешь — на тебе другую. Сыграл всего Чехова во всех пьесах, были Островский, Толстой, Шекспир... Даже губернаторскую премию получил за создание галереи образов классического репертуара. Счастливая актерская судьба. Некогда было мечтать, надо было успевать воплощать. За моей спиной более 120 сыгранных ролей.
Что бы я хотел в мире изменить? Я бы хотел, чтобы не было войн. Потому что иначе изменится все и сразу. И все, что мы делали, к чему стремились, что любили, — все резко обнулится.
С возрастом ты понимаешь — и с каждым годом все сильнее, — что жизнь скоротечна. И просвистела. И нет никакого «завтра сделаю» или «с понедельника начну». Надо жить и делать сегодня, сейчас.
