- Александр Иосифович, вам приятно или больно вспоминать 90-е?
- Приятно, потому что я был молодым, для меня это было счастливое время. Я круто поменял свою жизнь, уехал из Гродно и почувствовал себя по-настоящему свободным. Мой переезд в Минск стал стимулом к самостоятельности и взрослению.
- А что стало толчком к переезду?
- В конце 1990 года у меня наступил кризис юношеского педагогического оптимизма. Я пять лет отработал в школе и осознал, что начинает происходить что-то, чего уже не понимаю. Начал конфликтовать с детьми, никогда такого не было. Я ведь работал со старшеклассниками, дети у меня были замечательные. Мы писали сочинения, говорили о литературе, спорили. И тут вдруг осталось полгода до выпуска - и что-то произошло. Я потом понял, что именно. Пока мы говорили о Пушкине, Достоевском, Толстом, все это было настоящее. А в выпускном классе по программе была советская литература. Я должен был говорить про горьковскую «Мать» или про Павку Корчагина с таким же энтузиазмом, как про Пушкина, а не получалось. Тебя самого тошнит, а ты должен в детей впихивать то, от чего тебя тошнит. Они эту фальшь чувствуют. И я ушел в газету, оставил в школе полставки.
И тут меня приглашает первый секретарь обкома комсомола Сергей Пацевич и говорит: «Принято решение разъединить посты секретаря ЦК и председателя пионерской организации, на пленуме будет выбираться новый секретарь ЦК по школам, один из кандидатов - ты». А я хоть и был членом ЦК на тот момент, но ни одного дня в комсомоле на освобожденной работе не работал.
- А как вы попали в ЦК?
- В 1988 году в Гродно приехал Володя Гридюшко, будущий секретарь ЦК комсомола, а тогда и. о. заведующего отделом учащейся молодежи. Мы познакомились, и он предложил ввести меня в состав ЦК. И тут выяснилось, что я не член горкома, райкома, обкома - и сразу в ЦК. Но это оказалось возможным - Горбачев, что называется, открыл социальные лифты.
В общем, прихожу с новостью про пленум и выборы к маме, она говорит: «Не смей, ты пацан, жизни не нюхал, это такая ответственность. Снимайся». А куда ж тут сниматься, я ж горбачевец, для меня Михаил Сергеевич - солнышко в окошке, и я до сих пор считаю его одним из самых великих людей XX века, хотя понимаю все и про Вильнюсскую телебашню, и про рижский ОМОН. Но я знаю еще одну вещь - это он начал демократические реформы, он раскрепостил людей. А то, что у людей крыши сорвало после этого раскрепощения, то, извините, слишком долго гайки завинчивали.
И вот сидит школьный учитель Федута и думает: надо ж Горбачеву помогать перестройку делать. Еду на пленум, кандидатуру свою не снимаю - интересно ж посмотреть, проголосуют за меня или нет. А они вдруг проголосовали. Приезжаю домой в Гродно, рассказываю маме, она говорит: «Придурок! Ни жилья, ни связей, едешь в чужой город». Прихожу в школу, слышу от директора, Анны Александровны Зыльковой, то же самое с той же интонацией. Иду к детям: «Ребята, я тут сделал глупость, и теперь я секретарь ЦК, но я вас не бросаю, я буду ездить к вам по пятницам и субботам».
- И ездили?
- Конечно! С понедельника по четверг ездил по командировкам по всей стране, а вечером в четверг выезжал на автобусе или на поезде в Гродно, по дороге тетрадки проверял. Мама была права - придурок.
- На поезде? У вас же служебная машина была.
- Была, но я же не мог ее в личных целях использовать. Подходят однажды ко мне мои дети-ученики и спрашивают: «У вас служебная машина есть?» - «Есть». - «Волга?» - «Волга». - «Черная?» - «Нет, белая, черная не положена по статусу». - «А что к нам не приедете на ней?» - «Да, - говорю, - как-то в голову не приходило, я уж лучше за свой счет». Они переглянулись и говорят: «Мы решили, что если приедете к нам на служебной машине, мы всем классом из комсомола выходим».
А через несколько лет один из моих учеников сказал: «Вы были классным учителем, одно плохо - вы учили нас, как надо жить, а надо было учить, как выживать». Это как раз характеристика того времени, в которое мы свалились все дружно после августа 91-го.
- В бытовом плане секретарь ЦК не был обделен?
- Месяц жил в минской гостинице «Октябрьская», потом мне выделили однокомнатную квартиру в новостройке на Юго-Западе, в обычном панельном доме. Она долго стояла пустая, потому что, во-первых, некогда было обставить, во-вторых, я не очень понимал, как это делается - всю жизнь жил с мамой. Взял напрокат холодильник и телевизор, купил раскладушку с матрасом, кухонный столик и плиту. И все. Позже за мой быт взялась жена моего двоюродного брата, она была заведующей детским садом и прекрасно знала, где и что можно достать. Моя задача была деньги откладывать. А деньги растворялись настолько быстро, инфляция была такая, что надо было успеть их потратить.
- Зарплата была большая?
- Когда был просто секретарем ЦК, то получал 400 рублей. А в декабре 91-го меня выбрали первым секретарем, и зарплата стала уже 500 рублей. Зарплата школьного учителя была 132 рубля. Три месяца я чувствовал себя невероятным богачом. А к февралю 92-го получал меньше завуча своей школы. У него зарплата индексировалась, а у меня - нет. Бюджетников вынуждены были индексировать, потому что шли забастовки, было серьезное противостояние профсоюзов с правительством.
Профсоюзом работников образования руководила тогда Тамара Иосифовна Чоботова, бывший начальник управления образования Минска. Помню, как-то приехал к ней, она говорит: «А что ты такой бледный?» «Да вот, - говорю, - не могу купить курицу». Это был мой предел мечтаний - просто я знал, как ее готовить: порезал, в воду бросил - и все, пусть варится. Чоботова позвонила кому-то, и мы с ней поехали в универсам «Столичный». Я пацан, мне 26 лет. Меня завели в подвал и по блату продали три курицы и еще какие-то продукты. Тогда с прилавков это сразу сметали. У меня на глазах 40-летний мужик, прилично одетый, однажды упал в магазине в голодный обморок.
- Неужели в ЦК не было спецталонов?
- В мое время не было. Единственное - была столовая ЦК партии в гостинице «Октябрьская», и мы туда ходили обедать. Там было все, что и в обычном ресторане гостиницы, но только без очереди.
- Вы помните день 19 августа 1991 года?
- Очень хорошо помню. Телевизора у меня тогда не было, поэтому я был не в курсе про путч, пока не приехал на работу. Вхожу в здание ЦК, стоит заворготделом Слава Степуро и говорит: «Федута, тебя не арестовали? Странно - Горбачева арестовали, а ты на свободе». Подымаюсь к себе, в шоке. Никто не понимает, что происходит и что делать теперь.
- И что сделали?
- Поехал в командировку в Барановичи, как и планировал накануне. Решил, что самое правильное - воздержаться от резких телодвижений. А после возвращения собрали пленум и приняли решение о съезде. До этого уже год как шла дискуссия о переименовании организации. Я поначалу был противником, но после путча уже не сопротивлялся.
Помню, во время подготовки к пленуму меня и руководителя пресс-центра Люду Жоголь посадили писать доклад первому секретарю. Сидим, пишем, а под окном что-то происходит. Выглядываем - возле здания ЦК партии, где сейчас Администрация президента, гроб носят. Выяснилось, что активист Марк Бернштейн, мой будущий приятель, повесил на гроб плакат «Слава КПСС» и решил похоронить этого «Славу». А наша вахтерша решила, что Дементею гроб принесли. Сейчас смешно, но тогда не до смеха было.
Сразу после путча было ощущение абсолютного шока. Звоню маме, а она мне: «Бросай все, приезжай в Гродно, ставку учителя под тебя соберут». А как я поеду - мне же квартиру дали, совесть надо иметь. Мама говорит: «Звонили твои ученики, сказали, что пока ты руководишь комсомолом, они не выйдут из него». И я сижу и плачу.
- Странно, что партию после путча прихлопнули, а комсомол - нет.
- Нас недохлопнули. На сессии Верховного совета вышел депутат Голубев, мой будущий приятель, и сказал: «Мы забыли про комсомол. Накладываем арест на собственность». И наложили. В собственности у нас было здание ЦК на Карла Маркса, два этажа здания в Бресте, где сидел обком комсомола, еще одно здание в Минске и все. Это то, что строилось за комсомольские деньги. И как раз это и позволило потом спасти на некоторое время здание ЦК. Изъять его, когда на руках все документы, что здание построено за комсомольские взносы, было невозможно. А потом здание отошло к управлению делами президента, это уже при Урале Латыпове произошло.
В тот момент, когда наложили арест на собственность и заблокировали счета, получилось, что деятельность комсомола не запретили, а работать невозможно. А я тот самый секретарь ЦК, который отвечает за студентов, мне подчиняются все стройотряды, и за пределами Беларуси находятся 5 тысяч школьников и 4,5 тысячи студентов. Чтобы их вернуть, мы должны проплатить билеты, а счета заблокированы. И куда бежать? Я пошел в комиссию по делам молодежи при Верховном совете, ее председателем был бывший инструктор ЦК комсомола Валерий Курдюков, а заместителем - бывший школьный учитель Анатолий Лебедько. Он разводит руками и говорит: «Ну, вы же ленинский коммунистический...» Выручил нас тогда председатель комиссии по законодательству Дмитрий Булахов. Он дал письменное разъяснение, что деятельность ЛКСМБ не приостановлена, мы можем работать. Нам разблокировали счета, мы купили билеты студентам и школьникам и всех вернули домой.
Съезд ЛКСМБ проходил в декабре 1991-го в «Юности» на Минском море. На него приехал Шушкевич, председатель Верховного совета. Его спросили: переименовываться нам или нет? Он ответил: «Ваше дело», - и прямо от нас укатил в Вискули. ЛКСМБ переименовывают в Союз молодежи Беларуси, меня выбирают первым секретарем ЦК, а через десять минут я поднимаюсь к себе в номер, включаю телевизор и узнаю, что Советского Союза больше нет. Состояние было диковатое, что делать - непонятно.
Съезд принял решение провести ревизию рядов. Из 400 тысяч комсомольцев около 70 тысяч подтвердили членство в организации, это была хоть какая-то опора.
«Я ходил в подранном черном плаще из кожзама»
- Переход от Союза молодежи к БПСМ, который позже стал БРСМ, при вас был?
- Нет. Я ушел в 94-м за месяц до президентских выборов. Я обещал Кебичу уйти, чтобы нельзя было сказать, что комсомол поддерживает Лукашенко. На заседании бюро ЦК только два человека проголосовали за его поддержку - я и Сергей Доронин. Мне разрешили в личном качестве, а не как первому секретарю ЦК, участвовать в избирательной кампании.
- После победы Александра Лукашенко на первых президентских выборах вы получили должность начальника управления общественно-политической информации Администрации президента. Это были изначальные договоренности?
- Нет, никаких договоренностей не было. Лукашенко после своего избрания сказал - выбирайте, кто что хочет. Леонид Синицын стал главой администрации, Иван Титенков - управделами. А я предложил создать управление общественно-политической информации.
- В плане бытового комфорта жизнь изменилась? Какие-то плюшки появились?
- Да, мне сшили пальто, разумеется, за мой счет. Я ходил до того в подранном черном плаще из кожзаменителя. А мне надо было лететь с президентом в Узбекистан, официальный визит. И Синицын посмотрел на меня и сказал: «Федута, не вздумай так лететь. У нас есть швейная мастерская, сшей себе пальто». Я пошел туда, и мне сшили нормальное бюрократическое пальто из серого ратина. Когда я его надел, понял, что, если я буду принадлежать к числу охраняемых персон, бронежилет можно не надевать (смеется).
Вторая плюшка - мне не надо было стоять в очереди в парикмахерскую, в Доме правительства была своя. Марине, моей будущей жене, дико не нравилось, как меня там стригли. И в конце концов, когда я ушел из управления, это очень положительно сказалось на личной жизни - Марина перестала меня попрекать не той прической.
В остальном ничего не изменилось. А нет, адрес изменился. Раньше я ночевал в здании ЦК Союза молодежи, когда нужно было писать выступление, а теперь я ночевал в собственной приемной в здании Дома правительства, когда нужно было за ночь написать пять речей для Александра Григорьевича, который собирался ехать на встречу с губернаторами.
- Президент тогда придерживался написанных речей?
- Он никогда их не придерживался. Но когда ты едешь выступать в область, ты должен владеть фактурой по этой области. Поэтому мне давали всю статистику, рассказывали о возмутительных фактах, на которые надо было обратить внимание, все это я излагал на пяти-шести страницах. Александр Григорьевич читал это в дороге и потом заглядывал туда, только когда надо было приводить цифры.
- На той работе вы продержались совсем недолго. Что заставило уйти?
- В 94-м году еще отдавали приказы, что печатать, что не печатать. К примеру, не будем печатать доклад депутата Антончика о коррупции в окружении президента - и никто не узнает. Но доклад был напечатан, а часть газет вышли в знак протеста с белыми пятнами, в парламенте заговорили об импичменте. Тогда я пришел в управление и сказал: «Ребята, будем считать, что это моя вина, это мой президент, я его приводил к власти, я за него отвечаю». Пошел после этого к Синицыну и написал заявление об увольнении.
Потом состоялась последняя в моей жизни беседа с Александром Лукашенко. Он меня пригласил, спросил, что это я всякие бумажки пишу. Он сказал: своих людей не сдает. Но я ответил, что ведь кто-то должен принять на себя ответственность. «Если принимаете вы, Александр Григорьевич, тогда импичмент, Верховный совет настроен очень решительно. Если принимаю я, то это просто увольнение». И попросил: если будете принимать решение о СМИ, позовите меня, я расскажу про все подводные камни. Он пообещал. Мы разошлись.
2 января 1995 года прихожу на работу, а в приемной сидит директор Дома печати и спрашивает: «Кого выгонять будем?» И дает мне список всех негосударственных изданий, которые печатаются в Доме печати. Рядышком стоят галочки, и эти галочки стоят против тех изданий, которые уже распорядились выгнать наверху. Там были «Фемида», «Белорусская деловая газета», «Газета Андрея Климова» и «Свабода». А еще четыре галочки должен был я поставить. Я говорю: «Мне обещали, что со мной поговорят прежде, чем принимать какие-то решения в отношении прессы».
И тут я подумал: мне 30 лет, один чужой грех я на себя взял, второй брать не буду. Пошел к Синицыну, попросил подписать мое заявление. Он мне: «Придурок (это мой диагноз по жизни в глазах тех, кто ко мне хорошо относится), в этом году парламентские выборы, досиди и пойдешь по какому-нибудь округу или поедешь послом». «Нет, - говорю, - подписывайте». Заявление было подписано 5 января 1995 года. Мой служебный пропуск аннулировали, и мой подранный черный плащ из кожзама так и остался висеть где-то в Администрации президента.
«Благословенная пятилетка - когда я работал в школе»
- Вы тогда уже были женаты? Что жена сказала?
- Мы с Мариной поженились в ноябре 94-го. В тот день Александр Григорьевич, вернувшийся из Крыма, проводил пресловутое совещание под девизом «Цены назад!». Ему объяснили, что это невозможно. Он распорядился открутить цены хотя бы на творожок. На творожок открутили, а все остальное осталось уже повышенным.
К моменту женитьбы мы с Мариной были уже 30-летними людьми, довольно старомодными. В силу чего не могли провести ночь перед свадьбой в моей однокомнатной квартире, поэтому будущая жена ночевала у подруги, которая жила в этом же доме. И вот утром невеста вышла на балкон покурить, а ее жених уезжает на черной «Волге». Мобильных телефонов тогда не было, объяснить ничего не мог. Она всерьез решила, что ее бросили. А я уехал, чтобы разруливать ситуацию на этом совещании. Главное было - не допустить российские телеканалы. Съемочная группа телеканала «Россия» выдала потом в эфир сюжет, где журналист Юра Свирко идет рядом со мной и говорит: «А почему не аккредитовали российские телеканалы?» А я говорю: «Оставьте меня в покое, у меня сегодня свадьба».
Вернулся домой, Маринка отмокает от ужаса. Поехали жениться. Поженились. Медовый месяц - три дня - провели в «Юности».
- Свадьбу праздновали?
- Да, в моей однокомнатной квартире. 18 человек было - наши мамы, родственники, ближайшие соседи.
- Подарки какие получили?
- Пылесос, транзистор, комплект постельного белья... Все полезное. Самый замечательный подарок вручил Синицын, когда я через три дня вернулся на работу и мы в очередной раз поругались из-за увольнения в мое отсутствие моего зама Михаила Шаршавицкого. Синицын говорит: «Ко мне тут из Жлобина приезжали, там какая-то фабрика игрушек, вот тебе подарок». И вручает мне огромного мехового медведя. Он живет у нас до сих пор. Мы назвали его Варфоломей Леонидович. Как-то даже праздновали его именины в Варфоломеевскую ночь - намазали нос медом, поставили перед ним малину.
- А какие подарки вы жене дарили?
- Цветы и книжки, что еще может подарить Федута? Спустя много лет подарил кольцо с бриллиантом. Одно. Это может позволить каждый уважающий себя мужчина, если он не будет год курить. Я никогда не курил, хотя моя мама работала на табачной фабрике. А самый замечательный подарок я сделал жене к 5-летию нашей свадьбы - я ей подарил обеденный сервиз ручной работы в белорусском стиле, и на каждой вещи - ежик. У нас с ней тотемы. Мой тотем - барбос, а ее - ежик.
- Вы видитесь с теми, с кем работали в 90-е?
- Нет. До 2011 года общались с Синицыным, а потом время изменилось, взгляды изменились. Из гродненцев в моем окружении осталось намного больше. Мы редко встречаемся, но созваниваемся. Есть пятилетка, которую я называю благословенной, - это те горбачевские времена, когда я работал в школе. Когда был молодой. Когда уже появились книги, которые можно было читать. Когда еще были деньги, на которые можно было покупать книги. Когда вообще был смысл покупать книги. Моя первая библиотека была собрана за те пять лет.
Мне было весело работать с детьми, со многими из них мы до сих пор дружим. Приходишь в поликлинику, тебя встречает врач-кардиолог, кандидат медицинских наук Мария Михайловна Михно с претензией: «А чего это вы записались к другому врачу?» Или такая история. В 2010 году сидим, пьем кофе с моей ученицей, которая стала психиатром. И я спрашиваю: «Если вдруг я попаду в тюрьму и потом выйду, как восстановиться?» Она говорит: «Мужчинам проще, чем женщинам. Измените внешность в тюрьме, чтобы в зеркале было другое лицо. А когда вернетесь домой, приведите себя в прежний вид. И вам будет казаться, что все произошло не с вами».
После выборов в 2010-м я отсидел после «плошчы» в СИЗО КГБ больше трех с половиной месяцев и там отрастил усы. Когда вышел, еще три дня ходил с усами и свое первое интервью после освобождения давал «Нашай Ніве» в таком виде. Совет моей ученицы оказался не лишен смысла.
Так вот, мои ученики - это мои друзья. Они сейчас начинают уходить. Четверо из них уже умерли, двоих унес ковид. Когда думаешь о том, что теряешь учеников, - это страшнее, чем когда ты теряешь учителей.
СПРАВКА «КП»
Александр ФЕДУТА, литературовед, политтехнолог, публицист. Родился в 1964 году в Гродно. Филолог, доктор габилитированный гуманитарных наук.
С 1991 по 1994 год был первым секретарем ЦК Союза молодежи Беларуси. В 1994-м был в составе первой команды Александра Лукашенко, работал в Администрации президента, уволился в знак протеста после проявлений цензуры в прессе.
Работал журналистом ряда российских и белорусских негосударственных газет. Автор книг «Читатель в творческом сознании А.С. Пушкина», «Лукашенко: политическая биография», «Письма прошедшего времени: Материалы к истории литературы и литературного быта Российской империи», «Мой маленький Париж», «Американские стихи», «Следы на снегу», «Филомат в Империи» и других.
Активно участвовал в качестве политтехнолога в ряде избирательных кампаний в России и Украине. В 2010-м работал в предвыборном штабе кандидата в президенты Владимира Некляева. После разгона «площади» попал в СИЗО КГБ, был приговорен к двум годам лишения свободы условно.
Женат. Супруга - Марина Шибко, основатель и директор издательства «Лимариус».
