В одном только Петербурге более 200 музеев преимущественно государственного подчинения. Если пригласить всех музейных сотрудников посмотреть новый спектакль Андрея Калинина "Товарищ Кисляков", его репертуарная судьба будет долгой и счастливой. Производственная драма из музейной жизни, поставленная по роману Пантелеймона Романова 1930 года, — уморительнейшее зрелище для посвящённых. Радость узнавания тем сильнее, чем отчётливее подчёркнута временнaя дистанция. В одном из камерных чёрных кабинетов Новой сцены Александринского театра скупыми, но точными штрихами "нарисован" самый настоящий нэпманский конец 1920–х: костюмы, предметы быта от кумачового транспаранта до загаженного коммунального толчка, музыкальный ряд… Вокабулярий романа тщательно сохранён (внедрена лишь пара острых фраз, например про Ленина, поедающего младенцев). Описания, диалоги, внутренняя речь главного героя воспроизведены актёрами чуть гипертрофированно–достоверно, с ажитацией, какой теперь не делают. И вот когда "варяг", новый директор–пролетарий, начинает орать на почтенных учёных, сотрудников Центрального музея, мол, почему у вас экспонаты стоят в пыльных витринах, когда они должны двигаться и рассказывать историю, и как о вас узнают массы, и почему они захотят прийти в музей, и наука должна выйти на площадь, иначе зачем нам такая наука, и пр. и пр. в том же духе, вот тогда–то трудно сдержать восторженный писк. Сто лет прошло, а музейная проблематика всё та же. Пусть и с поправкой на то, что "новые хамы" теперь не коммунисты, а молодые пиарщики, а массы обитают не на площадях, а в интернете. До боли знакомые каждому нюансы взаимоотношений сослуживцев, начальников и подчинённых, собрания и кулуарные пересуды подробнейшим и забавнейшим образом воссозданы в романе и на сцене. Однако не музеем единым движим "Товарищ Кисляков". Для заглавного героя это лишь компромисс, способ прокормить семью во времена, когда его прежняя профессия инженера–железнодорожника осталась невостребованной. В центре внимания Пантелеймона Романова, этого полузабытого сатирика–бытописателя, современника и соперника Зощенко и Булгакова, — драма ни много ни мало интеллигента–приспособленца. Она наполнена странноватой, но увлекательной психологической детализацией и блистательно сыграна белорусским актёром, "купаловцем" Иваном Трусом. Его Кисляков даже переобувается буквально — из штиблет в кирзовые сапоги (тут поневоле начинаешь прикидывать, какие модели обуви меняют нынешние "переобувающиеся на лету"?). Термин "интеллигент", который давно уже неприлично использовать без кавычек, писатель, а вслед за ним его герои употребляют впрямую, да ещё через слово. Режиссёр и эту сложность сумел обыграть: друг главного героя, воплощение "истинного интеллигента" Аркадий Незнамов в исполнении Петра Семака, так по–солженицынски бородат и благообразен, так распевен, что его возвышенные рассуждения звучат сплошной цитатой, а внезапное предложение создать новую церковь вызывает нервный смех, но не удивление. Любовная катавасия вокруг молодой жены Аркадия Тамары кое–как двигает фабулой и даже венчается бытовым преступлением, но в наименьшей степени провоцирует зрителя к сравнительному анализу (хотя ушлые "начинающие артистки" в поисках красивой жизни и за сто лет не перевелись). Зато все актёры так называемого второго плана, занятые каждый в нескольких ролях, заставляют прямо вздрагивать от удовольствия класса "маска, я тебя знаю": Тётка/ Нищий / Кинорежиссёр — Сергей Еликов, Жена Кислякова / Музейная сотрудница "из бывших" — Василиса Алексеева… Главный в этом ряду, конечно, Директор Полухин/Фокстерьер Джерри — Никита Барсуков. Его стеклянный глаз (как в романе), застывшая напряжённая мимика и жуткий лай замечательно гармонично переходят из роли в роль. И всё же этот местный Шариков не кажется слишком опасным. Недаром его, обезумевшего, палящего из тачанки по музейным стенам, свергают "хамы" следующего поколения, к которым товарищ Кисляков вдруг чувствует необыкновенную приязнь. Знакомо, правда?
