В галерее Новая Третьяковка на Крымском валу представлена не совсем обычная выставка. Называется она «Свободный полет» и посвящена творчеству кинорежиссера Андрея Тарковского, а также художников неофициального искусства 60-х – 80-х годов. Юрий Богомолов Наиболее примечательно для меня как киноведа то, что явление киноискусства удостоилось необычайно широкого музейного пространства и соотнесено с произведениями изобразительного искусства. Известно, что Великий Немой с обретением звука в начале 30-х годов минувшего столетия поставил под сомнение свою самоценность как явление изобразительного художества. Тогда показалось, что артикулированное слово заслонит черно-белую живопись кадра, подкосит ее художественную условность. Стоит только вспомнить, с какой язвительной иронией высказывались в ту пору известные теоретики и практики начинающего киноискусства. «Перед цветным кинематографом и кинематографом говорящим в качестве препятствия стоит не техника, а отсутствие необходимости. Говорящее кино почти так же мало нужно, как поющая книга». Это сказано Виктором Шкловским в 1927-м году. Юрий Тынянов, назвавший звуковое кино «Кинетофоном», выразился еще резче: «Кинетофоны - ублюдок театра и кино, жалкий компромисс». Тем не менее, «ублюдок» и, можно еще сказать, «гадкий утенок» уже в 30-е опрокинул опасения относительно своего эстетического будущего. Сегодня о них неловко вспоминать, если принять во внимание великие ленты хотя бы одного только Эйзенштейна, картины которого воистину картинны. Как и картинны фильмы другого отечественного классика - Андрея Тарковского. О былых опасениях я невольно вспомнил, вступив на территорию выставки «Свободный полет» (Продюсер проекта Наталия Опалева, автор и куратор Полина Лобачевская). Экспозиция совершенно уникальная и по своему разнообразному содержанию, и по тому, как она драматургически организована, выражаясь кинематографическим языком, смонтирована. Музейный простор галереи воспринимается как своего рода космическое пространство. В темноте залов мерцают экраны, светятся развешанные по стенам картины. Время здесь не река, с которой, по обыкновению, и ассоциируется течение дней, недель, лет и столетий, а океан с островками эстетических открытий и художнических прозрений. Выставка предлагает три путешествия в этой сложно сочиненной среде. Первое – в прошлое, где Андрей Тарковский «выясняет свои отношения с Андреем Рублевым». На экранах фрагменты из фильма, рабочие моменты съемок картины, фотоколлажи, признания в любви и уважении к Тарковскому от мастеров мирового кинематографа. Глухо звучит аудиозапись обсуждения фильма партийными боссами с требованиями одно убрать, другое переснять… С живописцем и графиком Дмитрием Плавинским автор «Рублева» не был лично знаком, но всматриваясь в те его создания, что рядом с фрагментами из фильма, и, где отчетливо проступают религиозно-православные мотивы, понимаешь, что смотрели они в одну сторону. И для них то был свободный полет в сторону духовной цельности и душевной гармонии, коих так не доставало нам на идеологическом мелководье советской реальности. Остановка в пути -- «Предвидение». Таковым авторы экспозиции сочли «Сталкера» Тарковского и работы живописца и скульптора Петра Беленка, художника «панического реализма», как он сам себя в шутку называл. В этой шутке, надо признать, была значительная доля истины. Предвидение планетарной катастрофы вернее было бы назвать предчувствием ее. Предчувствием, имя которому – «Чернобыль». Предчувствие, которое не обмануло Тарковского и Беленка, и которое документально подтверждено фотокамерой Виктории Ивлевой, чьи снимки нашли себе место в отдельном зале выставки. Нынче у «предчувствия» с «предвидением» появились новые имена: «Тонущий Тулун», «Пылающая Сибирь», «Тлеющая угроза термоядерной войны»… Если искусство спорит с действительностью по части достоверности, то ведь и жизнь со всей ее эмпирикой, с нескончаемой мельтешней, с тупой суетой то и дело сгущается в грозные символы, обещающие масштабные катаклизмы. Прежде в ходу было выражение «самотипизиующаяся реальность». Теперь приходится наблюдать, как все чаще самосимволизируется сама жизнь. Экспозиция выставки ведет нас от древнего прошлого, через тернии разочарований, страхов и бед в космическую даль фантастического будущего, на орбиту планеты Солярис. Тарковский снял «Солярис» в 1972-м году, в пору глухого застоя, если иметь в виду официальную коросту советского образа жизни с ее поведенческими ритуалами, с набором риторических канонов и клише… На деле же под этой болотистой жижей уже тлели грядущие пожары перестройки и гласности. Уже вызрел антисоветизм. Инакомыслие стало обиходной нормой. Раздавленная живопись художников авангардистов практически сразу восстала и отвоевала себе право публично выставляться. Картины некоторых из этих живописцев (Краснопевцев, Соостер, Мастеркова, Немухин, Яковлев, Целков, Янкилевский, Инфанте) предстали на выставке в качестве естественных спутников фильма Тарковского «Солярис». Они, как и режиссер картины, преодолели гравитационное давление планеты Земля. А что они обрели, оказавшись на орбите Соляриса? Они обрели гравитационное давление недвусмысленной морали. Не отпускающего Прошлого. Не отступающей Совести. Крис Кельвин, вернувшись на Землю, обнаружил свой дом и себя на той планете, которую оставил. Солярис его не отпустил. Покинув музейный комплекс, и оказавшись на улице, какое-то мгновение чувствуешь себя инопланетяниным. В сущности, так оно и есть. Прошлое почти каждого человека, как и прошлое каждой страны – другая планета. Да не одна. А жизнь человека – межпланетное путешествие, о чем человек чаще всего не догадывается. *** Проект «Свободный полет», ставший плодом сотрудничества частного музея «АЗ» и Государственной Третьяковской галереи, убеждает, что в наше время музей способен быть не просто местом, где хранятся и охраняются дорогие нам предметы искусства, но где они продолжают жить, приоткрывая посетителям подробности душевного труда и духовного подъема их создателей.
