После премьеры «Культура» пообщалась с режиссером Александром Аравиным.
культура: Ваш террорист внешне схож с прототипом, но фигурирует под псевдонимом.
Аравин: Базгаев — собирательный образ. Меня не тянуло разбираться в мотивах и характерах нелюдей, принесших чудовищное горе народу. Хотелось осветить тему шире, показав человеческие судьбы через работу сотрудников спецслужб. Готовясь к съемкам, пересмотрел массу телерепортажей и внутриведомственной хроники, но, прилетев на выбор натуры в Осетию, испытал шок, с которым не знал, как справиться. В Беслане до сих пор звенит боль, и я просто запретил себе приближаться к школе №1. Сегодня многие не знают, что значила для страны эта трагедия: чеченские ваххабиты, Басаев. Люди видят в войне романтику, а мы знаем ее не понаслышке, помним: герои живут рядом с нами. Может быть, доживем до той поры, когда, как в нашем детстве, мальчишки будут играть в современных защитников Отечества.
культура: Довелось пообщаться с ликвидировавшими террориста оперативниками?
Аравин: Да, и не только с ними. Картину консультировали сотрудники ФСБ, имена которых — по понятным причинам — не подлежат огласке. Мы «срисовали» характеры этих людей и разделили обобщенный портрет между тремя героями, сыгранными Петренко, Вертковым и Шевченковым. Консультанты просили не показывать их «джеймсбондами», и они, в самом деле, не таковы — повстречавшись с нашими ребятами, агент 007 закурил бы в сторонке. Правда, эта ситуация маловероятна, они руководствуются девизом: «Чем лучше мы работаем, тем меньше о нас знают». Признаться, предполагал увидеть скрытных типов, а встретил красивых парней и понял: нужно очень любить жизнь, чтобы отдать ее за других. Их главная черта — абсолютная нормальность. Ловил себя на мысли: вообще-то вот этот, такой обыкновенный человек, совершил подвиг, и завтра он пойдет на смертельный риск, как на работу, ведь экстремальные ситуации часто не оставляют ни минуты на размышление. А встретишь его на улице — не обернешься.
культура: В чем актуальность реконструкции событий двенадцатилетней давности?
Аравин: В России до сих пор действует бандподполье, полыхает Сирия, в которую потянулись наши сограждане, вступившие в ряды запрещенной в России террористической организации ИГИЛ. Мы рассказываем об ужасах, которые несет философия джихада. В те годы происходящее казалось мне невозможным. Смотрел новости и не верил глазам: как человек может творить подобное? Это была страшная, тяжелая болезнь. Оказалось, ее можно вылечить. Мы приехали на выбор натуры, были покорены кавказскими просторами, райской природой. Казалось, зло не может существовать в таких местах — его должны стереть с лица Земли эти горы, реки, долины и, конечно, люди. Так и случилось.
культура: Как работалось с продюсером Шахназаровым?
Аравин: Очень комфортно. Любой режиссер мечтает снимать кино под руководством выдающегося коллеги. Большинство наших продюсеров — люди малокомпетентные, мягко говоря, своеобразные. Карен — иное дело. Он был тактичен, ничего не навязывал, помогал советами, отчасти осуществлял художественное руководство, но, прежде всего, подарил мне идею картины.
культура: Как определились с выбором главных героев?
Аравин: Легко. С Игорем Петренко мы почти одновременно дебютировали в сериале «Московские окна», Леша Шевченков сыграл первую большую роль в моем сериале «Тайга. Курс выживания». Снимавшемуся у Шахназарова Леше Верткову — интеллигентному, чуткому, без пяти минут великому актеру — досталась самая трудная роль сомневающегося скептика, в опасный момент готового взять всю ответственность на себя.
культура: Война в картине зарифмована с темой отцовства. Поднявшие руку на детей злодеи лишаются наследников, а их бывший сообщник становится подлинным героем, пожертвовав жизнью ради мирного будущего своих дочерей. Именно личная ответственность за судьбы близких определяет, за кем правда и победа?
Аравин: Это так. В конце концов, нация состоит из детей. Люди моего поколения и солдаты на передовой завершают земной путь, и каждый решает сам, ради чего и кого он жил. На этом строится диалог героя Петренко и Исы: опер предлагает пособнику боевиков совершить главный выбор жизни. Мы боялись испортить эпизод излишним пафосом, но Игорь сыграл его не плакатно, а человечно. Иса принимает решение помочь фээсбэшникам далеко не сразу, а лишь после бесланской трагедии. Он осознает, что народы не так уж сильно отличаются друг от друга, для каждого Родина начинается с семьи, дома, двора. Ни одна нация не любит воевать. Чтобы раздуть пожар, ей нужно «подцепить» инородный элемент, к которому у общественного организма нет иммунитета. Тогда, как и люди, народы заболевают целиком — как Германия в 1930-х или нынешняя Украина. И Россия девяностых также настрадалась из-за безрассудной любви к Западу и ненависти к своему прошлому.
культура: Детективная интрига служит у Вас «подводкой» к спецоперации по устранению лидера боевиков. Насколько достоверна ее реконструкция?
Аравин: На сто процентов — история с заминированным «КамАЗом», детали розысков Базгаева заимствованы нами из других оперативных эпизодов. Нам удивительно повезло с «Базгаевым», Аюбом Цингиевым, — тихим, юным, миниатюрным осетинским актером. Нам не верилось, что он справится с ролью. Аюб старался ни с кем не общаться, отсиживался в сторонке, а когда появлялся в образе, площадка буквально вымирала — никто не хотел встретиться с ним глазами.
культура: Оператор Алик Тагиров стал подлинным соавтором картины.
Аравин: Алик — опытный стадикамщик, многогранная личность — одаренный художник, отличный музыкант. Шахназаров разглядел в нем оператора, мы попробовали, и все срослось. Ему было безумно трудно — выставив свет, Тагиров надевал «сбрую» стадикама и носился по горам, периодически возвращаясь к монитору.
культура: Что далось группе сложнее всего?
Аравин: Непросто пришлось взрывникам и актерам, учившимся обращаться с оружием. В сцене поединка на горной реке Петренко воспроизвел легендарную технику «маятник» — искусство уклонения от пуль в миг нажатия противником на спусковой крючок, серьезно рисковал на скользких камнях. Возможно, за нас сыграли трудности. Снимать в горах тяжело — сорок градусов в тени, все сгорали сквозь рубашки, зато и пот был натуральным...
культура: Что позволило выдержать жесткий, стремительный ритм картины?
Аравин: Атмосфера. Выходя на площадку, я превращаюсь в камертон. Тут не существует лишних деталей — каждый актер и даже автомат диктуют логику событий и их взаимосвязь. Никогда не знаешь заранее, получится или нет собрать и сконцентрировать эту энергетику в кадре, эпизоде, на монтаже. Бывает, все вроде выходит здорово, а «ангел не пролетел». Материя кино оживает не по человеческому хотению. Невозможно овладеть мастерством по учебникам. Я учился у Александра Кайдановского, и он никогда не втолковывал нам «как», учил лишь вдумчиво смотреть, слушать, читать, впитывать... Работу с актером нам преподавал Анатолий Васильев. Помню, он как-то разругал своих студентов в пух и прах. Один поинтересовался: «Что мы делаем не так?» Он ответил: «Э, нет, дядька вас учить не будет — учитесь сами!» Еще Антон Павлович поговаривал: в пьесе все есть, надо это просто вытащить, а не грузить ее отсебятиной. От художника зависит лишь что именно и как он покажет. Есть два подхода к кино. Рене Клер говорил: «Мой фильм готов, его осталось только снять». Я вижу кино иначе. Мы долго делали раскадровку, многое проговариваем на репетициях, но снимаем «мазками», исходя из складывающихся обстоятельств. Натура, оператор, актеры и реквизит диктуют ритм картины, пластику кадра. Правда, затем, на монтаже, приходится выбрасывать безумно дорогие вещи. Увидев, что творится, Карен предложил сделать четырехсерийную версию ленты. Получилось не менее динамичное, но совершенно другое кино.
