Atlantico (Франция): именно Россия, а не коммунизм, выиграла войну против нацизма
Эрик Бранка опубликовал книгу «Де Голль и гранды». Шарль де Голль был выдающимся человеком в эпоху, когда хватало других великих людей. Будь-то диктаторы (Гитлер, Сталин, Франко, Мао, Насер) или главы демократических правительств (Черчилль, Рузвельт, Кеннеди), у них сложились особые отношения с Де Голлем. В конце 1944 года Де Голль был как никогда уверен в том, что Германию ... Читать далее
Эрик Бранка опубликовал книгу «Де Голль и гранды». Шарль де Голль был выдающимся человеком в эпоху, когда хватало других великих людей. Будь-то диктаторы (Гитлер, Сталин, Франко, Мао, Насер) или главы демократических правительств (Черчилль, Рузвельт, Кеннеди), у них сложились особые отношения с Де Голлем.
В конце 1944 года Де Голль был как никогда уверен в том, что Германию вот-вот поставит на колени не коммунизм, а Россия. Коммунизм уже успел проявить себя во время чисток 1936-1938 годов, которые обезглавили Красную армию и стали причиной ее краха при наступлении Вермахта летом 1941 года. Он проявил себя на Украине с голодом 1932-1933 годов, после чего часть населения встречала с цветами немцев, когда те вошли на территорию СССР… Сам Сталин тоже видел это и решил в условиях нависшей угрозы открыть церкви и избавиться от «Интернационала» в качестве национального гимна, то есть воззвать к духу России, чтобы дать отпор вторжению. Де Голль твердо верил, что в противном случае переломить ситуацию не получилось бы.
Причем переломить кардинально! 20 ноября 1944 года, когда Де Голль собирался в СССР через Каир и Тегеран, случилось символическое событие: из-за наступления Красной Армии Гитлеру пришлось оставить штаб в Растенбурге в Восточной Пруссии, откуда он в июне 1941 года отдал приказ о штурме российских равнин. Это отступление стало символом его разрушенной мечты и показало, чем западные союзники обязаны тем, кто сломали немецкую военную машину ценой 10 миллионов жизней. Хотя Вашингтон и Лондон испытывали ужас перед коммунизмом, именно русские обеспечили своей жертвой успех высадки в Нормандии. Можно ли было открыть второй фронт, которого так требовал Сталин, если бы несколько сот вражеских дивизий не застряли и не утонули на украинских и кавказских равнинах? Если учесть, что утром 6 июня 1944 года генерал Брэдли был в шаге от того, чтобы отдать приказ об отступлении на 80% выкошенных американских войск на «Омаха-Бич», ответ напрашивается сам собой…
Де Голль предчувствовал это еще 22 июня 1941 года: узнав в тот день о вторжении Вермахта в Россию, он заявил своему ошарашенному окружению, что Гитлер проиграл войну. 48 часов спустя в Дамаске, где вступила в бой 1-я французская свободная дивизия, он дал оставшимся в Лондоне сотрудникам распоряжение незамедлительно установить военные отношения с Москвой. 26 сентября советское правительство признало его лидером всех свободных французов и отправило к нему посла Богомолова, тогда как Де Голль назначил связным генерала Пети.
Когда тот прибыл в Москву осенью 1941 года, жизнь советской столицы определялась новостями о победах Вермахта, которые, казалось, ничто не могло остановить. 13 октября, когда ситуация стала критической, Сталин распорядился вывезти правительство и основные ведомства в Куйбышев (Самара) в 900 км на восток и остался в Москве лишь сам с частью штаба… 2 декабря немецким частям оставалось менее 30 км до Кремля, чьи башни были видны в бинокль из их штаба…. Казалось, все кончено. Тем не менее на следующий день в игру вступил «генерал Мороз»: температура упала до —50 °C! Лучше экипированная Красная армия перешла в наступление, и 6 декабря сибирские дивизии генерала Жукова одержали окончательную победу под Москвой. После этого невероятного перелома Де Голль произнес 20 января 1942 года в эфире «Би-Би-Си» речь в честь русского народа, которая, если отойти от вполне понятного в тот момент лиризма, заложила основы его геополитического видения до 1969 года: «Нет ни одного честного француза, который не приветствовал бы победу России. (…) Сегодня для Германии война на Восточном фронте — это лишь занесенные снегом кладбища, нескончаемые эшелоны раненых, внезапная смерть генералов. (…) В то время как мощь Германии и ее престиж поколеблены, солнце русской славы восходит к зениту. Весь мир убеждается в том, что этот 175-миллионный народ достоин называться великим, потому что он умеет сражаться, то есть превозмогать невзгоды и наносить ответные удары, потому что он сам поднялся, взял в свои руки оружие, организовался для борьбы и потому что самые суровые испытания не поколебали его сплоченности. (…)
Но если в военном отношении до сих пор не произошло ничего более важного, чем поражение, нанесенное Гитлеру Сталиным на Восточноевропейском фронте, то в политическом отношении тот факт, что завтра Россия несомненно будет фигурировать в первом ряду победителей, дает Европе и всему миру гарантию равновесия, радоваться которому у Франции гораздо больше оснований, чем у любой другой державы».
Это говорит об отношении генерала к американцам, которые, по его мнению, опозорили себя связями с правительством Виши в стремлении взять в руки бразды правления освобожденной Францией. Именно поэтому три года спустя, такой же морозной зимой 1944 года, он сказал об этом Сталину в надежде, что тот поможет ему не дать Рузвельту подорвать международный ранг Франции.
Сталин считал Францию второстепенной державой
Хотя Сталин стремился ограничить американское влияние в Европе, он разделял мнение президента США о Франции: как страна, чья армия пала за 39 дней и чьи законные (пусть и не легитимные) представители занимались коллаборационизмом на протяжение четырех лет, может претендовать на влияние среди грандов? Как бы то ни было, советский диктатор оценил вклад эскадрильи «Нормандия-Неман» в защиту России в 1943 году. Знал он и о скромном, но решительном вкладе «Свободных французских сил» в борьбу с Германией. Будучи хитрым политиком, он оценил то, как опальный и осужденный в 1940 году на смерть французский генерал смог обыграть врагов и союзников. В то же время в силу врожденного материализма он оценивал его значимость с точки зрения единственно важного для него эталона: количества дивизий, о чем, кстати, он говорил с Черчиллем на конференции в Москве (9-14 октября 1944 года)…
Другими словами, хотя он не испытывал никакой враждебности к Де Голлю и даже немного восхищался им, он не собирался ради него рисковать кризисом в отношениях с Рузвельтом. Приоритетом было умиротворить президента США, чтобы тот не помешал реализации его великого замысла: контроль над Европой к востоку от Германии. И даже, если получится, над частью Германии…
Предложения Де Голля в рамках нового франко-советского пакта вполне могли натолкнуться на вето США и даже Великобритании: речь шла о формировании французской защитной зоны к западу от Рейха. То есть, создании независимого буферного государства на левом берегу Рейна!