Интервью художника Аристарха Чернышева
11 сентября в торговом центре BoscoVesna на Новом Арбате открылась персональная выставка «Техноорганика» одного из пионеров медиа-арта в России Аристарха Чернышева. По просьбе «Сноба» куратор арт-коллаборации Ольга Вад поговорила с Аристархом Чернышевым о технологии создания медиаработ.
Масштабный медиапроект занял фасад здания BoscoVesna, пространство атриума и несколько зон на этажах торгового центра. Первый раз серия «Техноорганика» демонстрируется в таком масштабе, большинство работ показаны впервые — они были созданы художником специально для коллаборации с BoscoVesna.
Вы часто говорите, что работаете периодами, каждый из которых занимает 5–7 лет. Например, недавняя выставка «МетаПотребитель» в ГУМ-Red-Line подвела итог вашей работе за период с 2017 по 2022 год. С чем вы работаете сейчас и что посетитель увидит на выставке в BoscoVesna?
На фасаде и в атриуме будут лайтбоксы и надувные объекты с изображением устройств, для которых я придумал специальное обозначение — abstract engineering, то есть дизайн устройств абстрактного предназначения. Они выглядят как инженерные устройства, которые могли бы выполнять какие-то функции, но это фантазия на тему и здесь эти функции чисто эстетические. Что-то вроде бумажной архитектуры, только в применении к инженерии. На фасаде и внутри здания будут новые видео и принты из серии Fluid Transformations. Также в последнее время я делал проекты, которые объединены идеей природных технологий, но это не «зеленая» тема. Обычно считается, что технологии, придуманные человечеством, полностью искусственны, сконструированы. И только в последнее время стали доступны знания, которые позволили нам обращаться к технологиям, которые есть у природы: мы расшифровали геном, исследовали процессы синтеза веществ. Будут два объекта, которые эту тему развивают. Но надо отметить, что я все-таки нахожусь ближе к спекулятивному дизайну, чем к реальному сайнс-арту. Большой вопрос, воплотим ли мы это, но для меня это даже не так уж и важно.
В проекте Fluid Transformations вы используете технологии искусственного интеллекта. Расскажите, почему вам интересно с этим работать?
С проектом Fluid Transformations сложно остановиться: у меня появился инструмент, с помощью которого легко получить интересные результаты. Обычно нейросети дают довольно однообразную картинку: авторы разные, а картинки одинаковые — и ценность у них нулевая. Чтобы получить оригинальную вещь, нужно как-то исхитриться, хакнуть технологию. Еще в 2014 году, когда появилась нейросеть DeepDream, я нашел там лазейку — как выращивать на картинке нужные тебе объекты. Эта идея применена и в этом проекте, и в проекте «Метапотребитель», где на фигуре человека расцветает мусор.
Я вообще смотрю, как меняется искусство сегодня. Это пока не очень заметно на институциональном уровне, но то, что появились новые инструменты, сильно влияет на все. Ценность отдельного изображения снижается, но концепция становится все более важной. Современный поток визуальной информации превратился в огромный шквал, с которым старым технологиям конкурировать сложно.
В одной из статей Булата Галеева, где он в том числе рассуждает на тему противостояния-сотрудничества науки и искусства (и это обсуждение, которое тянется еще с 1960-х годов, со времен кибернетики и первых опытов машинного творчества), есть прекрасная фраза о том, что как револьвер был орудием демократии XIX века, так и компьютер стал орудием демократии в искусстве сегодня.
Да, бесплатные технологии для создания видео, картинок, открытый программный код и прочее — все это очень сильно подрывает монополии институций и других крупных организаций, которые были центром генерации идей и моды в искусстве. Из-за этого случается атомизация, каждый сам по себе творец.
Зато у художника появляется все больше возможностей обходить арт-истеблишмент, или все-таки нет?
Это не совсем так. Я наблюдаю уже не первую волну революционных взглядов в искусстве. Я помню, когда появился нет-арт в девяностых — начале нулевых, художники были полны энтузиазма, радовались, что теперь им больше не нужны кураторы, можно напрямую обращаться к публике. Ты обращаешься к публике, но дистрибуции этих работ не осуществляется, а значит, деньги заработать невозможно. И этот энтузиазм потихоньку сник. Сейчас появились NFT — и все по-новой: мы теперь сами по себе, полная свобода творчества, продаем все напрямую, не зависим от кураторов и институций. И волны эти возникают и будут возникать и дальше. Они действительно демократизируют систему дистрибуции и возможности зарабатывания. Есть маркетплейсы, ярмарки, аукционы. Но заметить художника из массы довольно сложно, а когда его представляет институция, это значительно облегчает путь к продажам коллекционерам. В противном случае ты должен прикладывать огромные усилия для собственного продвижения, что отнимает много времени. Проще эти заботы передать людям, которые этим занимаются целенаправленно.
Видео-арт переживает сейчас свой расцвет?
Да, и по очень простой причине: появилось очень много экранов и их нужно чем-то заполнять. Но когда используется одинаковая технология, работы очень часто оказываются похожи. Это вообще проблема всего медиа-арта, потому что, когда художники используют один и тот же софт, работают в одном и том же интерфейсе, это диктует определенную эстетику. Просто сошлись несколько обстоятельств, которые позволили одним художникам выйти вперед. Если посмотреть на историю искусств, на художников одного периода, особенно на их ранний этап, то часто видишь примерно одно и то же, но кто-то из них становится знаменитым. Потому что так сложились обстоятельства, личная харизма, связи, и просто ты оказался в нужном месте в нужное время.
То есть вы стараетесь все время технологии менять?
Я не то чтобы стараюсь менять, но технология всегда приходит под какую-то идею. Когда ты используешь технологию, ты становишься ее проводником и ее рабом в каком-то смысле, потому что ты от нее зависишь. Она дает инструмент, который ты используешь. То, что я делаю, — это довольно аналитическое искусство, потому что оно у меня сперва рождается в голове, а потом уже для этой идеи я подбираю инструмент. Но технологии, конечно же, влияют на эстетику. У нас с Владиславом Ефимовым была работа «Генетическая гимнастика», главный посыл которой — нужно все время меняться. Придумали автомобиль — пользуйся автомобилем, придумали телефон — пользуйся им, придумали интернет — срочно им пользуйся, вливайся. Расшифровали геном — меняйся. Этот принцип я использую до сих пор: придумали что-то новое, значит, нужно срочно попробовать, посмотреть, что из этого получится. Нейросети в том числе.
У проектов на выставке смешанная морфология: там видны и техногенные элементы, и природные. Очевидно, проект про симбиоз этих элементов в нашей жизни. Как бы вы охарактеризовали эту симбиотическую реальность, о которой говорите в своем проекте? И где здесь место человека?
Как ни крути, человек будет все равно в центре. Красивые теории про Другого, про нечеловеческих агентов придуманы людьми и для людей. Это человеческий философский взгляд на отношения с изменяющейся природой. Человек чувствует, что он в конфликте с природой, ему хочется к ней подольститься. Но это в каком-то смысле спекуляция, потому что пока у всего этого нет субъектности. Субъектность возникает только тогда, когда возникают прописанные законом обязательства и, грубо говоря, паспорт. Всего этого нет у природы. Только усы, лапы и хвост.
В Новой Зеландии и Индии есть реки с юридическим лицом. Эко-активисты с 1970-х этого добивались, и сейчас это позволяет этим рекам, кажется, их всего три в мире, быть представленными в суде.
Все равно субъектность тут весьма сомнительная, потому что за этим стоят люди. Философские конструкты, которые создает человек, адресованы прежде всего человеку. И с этим ничего нельзя сделать, по крайней мере сейчас.
У вас очень продолжительная карьера художника. Получится в двух словах описать основные этапы?
Я всю жизнь занимаюсь искусством: первая персональная выставка у меня была в 1991 году в галерее на Каширке — с тех пор прошло 30 лет. Где-то с начала девяностых был период, когда я тусовался на Петровском бульваре в сквотированном доме — то, что было возможно в те годы, никогда не повторится. Затем был значимый и довольно долгий (с 1996 по 2005 год) период, когда мы с Владиславом Ефимовым делали совместные проекты. Я еще в это время успел поработать в ГЦСИ. Когда Володя Дубосарский пробил «Арт-Стрелку», с 2005 по 2009 год, это был совершенно новый период. Мы с Лешей создали новый творческий проект «Электробутик», который активно поддержала галерея XL. Драйв был просто неимоверный: международный успех, персоналка в Музее науки в Лондоне, персоналка в Центре современного искусства в Тронхейме, Art Basel, Miami Basel, Armory Show. Да и сидеть напротив ХСС в центре Москвы — это уже прикольно. В 1990-х был хаос перестройки, когда внутри этого хаоса ты мог как-то сконфигурироваться и воспользоваться им. Когда вместо «Арт-Стрелки» появился Институт Стрелка, это уже был управляемый хаос и джентрификация. К 2014 году все сфокусировалось. Начался новый период, и мы с Лешей открыли «Электромузей», где я был куратором до 2021-го. «Электромузей» провел множество выставок, и я даже не могу точно сказать, сколько их было. Ну и с каждым новым периодом ты вроде бы с чистого листа все начинаешь, опять в роли молодого автора выступаешь — и неизвестно, что будет. На самом деле, в искусстве предыдущие заслуги не работают — нужно делать новые продукты, это не как в рок-музыке, например.
Можете рассказать про ваш проект про фейковый памятник Терминатору?
Да, это тоже прикольная штука. И она сработала так, как мы даже не предполагали.
Это был стопроцентно мемный проект еще до того, как культура мемов оформилась в культуру.
Да, случился хайп даже без теперешней системы большого интернета. Мы просто сделали рендеры несуществующего памятника Терминатору, напечатали их на открытках и разложили их в местных кафе. А на обратной стороне была форма для голосования за то, чтобы поддержать этот проект, и контакты для обратной связи.
Люди были наивнее, и слова «постправда» еще не существовало.
За пару дней начался хаос, звонки в мэрию, газеты стали публиковать статьи, люди возмутились, потому что рендеры были сделаны в парке, в котором вообще ничего нельзя строить еще с 1970-х годов. Мэрия совершенно не знала, что отвечать. Сходили в парк, убедились, что там ничего нет, успокоились и написали, что это художественная акция. Но волна уже пошла по всей Австрии: стали возмущаться австрийские скульпторы, что им не доверили сделать памятник, а строят его какие-то неизвестные русские. До самого Шварценеггера дошло. Он написал нам письмо, что ребята, спасибо за внимание, но эти деньги лучше передать на организацию Паралимпийских игр. Мы ему на это цинично ответили, что деньги из бюджета на культуру не могут быть перемещены на спорт.
Мемность проекта влияет на продажи?
Иногда, но все-таки на коллекционеров больше другие вещи работают: узнаваемость, например. Некоторые проекты становятся популярными в медиапространстве, их активно репостят в соцсетях. Мемными стали такие разные проекты, как работа с собакой, скроллящей экран смартфона, или проект, созданный совместно с Алексеем Шульгиным для Московской биеннале под кураторством Питера Вайбеля.
Это была большая зеленая голова, перед которой надо было раздеваться прямо в выставочном пространстве. На экране в голове происходит постапокалипсис, а если раздеться — зеленый лес и птички. Но предсказать, станет ли проект мемным, довольно сложно. Я более-менее понимаю, какие компоненты нужно бросить в это варево интернета, чтобы на выходе получилась штука, которая станет вирусом, но стопроцентной гарантии никакой нет.
Ваша серия Fluid Transformations дико популярна и среди зрителей, и среди коллекционеров. Почему это так, как вам кажется?
Я совершенно не предполагал, что этот проект может быть таким дико популярным.
Был фидбэк от нескольких коллекционеров, что они просто залипли на видео, потому что в нем присутствует главный эффект гипножабы. Так что я сделал гипножабу — и она работает! Но, конечно, тут срослось несколько вещей. Во-первых, в проекте есть элемент новой эстетики. Благодаря тому, что есть новая программная среда, которая по-новому делает картинки, появляется эстетика, которой раньше не было. Также здесь использован морфинг, когда несколько статичных картинок перетекают друг в друга, за счет чего создается эффект плавного движения. Я думаю, что все вместе это цепляет коллекционеров: они видят картинку, которую раньше не видели. Я сам часто просто беру кофе и залипаю на свои видео. На самом деле, коллекционеры не очень любят покупать видеоработы по простой причине: все электрические вещи очень сильно возбуждают психику. Видео часто очень длинные и требуют времени на просмотр, требуют внимания. А картина у тебя функционирует где-то в боковом зрении, она не светится и не дергается, и иногда ты останавливаешься и рассматриваешь ее. Мои видеоработы из этой серии обладают свойствами картины: изменения в них происходят очень небольшие, они могут находиться на заднем плане, не раздражая, — и это довольно сильный плюс по отношению к другим видео. Релаксирующий эффект — это эффект хорошего искусства.
Посетителю ваших выставок нужно понимать какие-то визуальные, культурные коды, чтобы считать ваши проекты?
Когда я только начал заниматься искусством, я придерживался точки зрения, что нужно делать вещи, визуальная составляющая которых легко бы всеми считывалась. Второй слой — это уже более концептуальный уровень, куда может погружаться тот, кому это интересно, а кому неинтересно — не погружаться. В большинстве случаев зрители довольно легко эти объекты переваривают. То, что мы делали с Владиком, по форме был аттракцион, не нужно было ничего объяснять. То, что мы делали с Лешей, — там все было замешано на экспериментах с корпоративной эстетикой, эстетикой гаджетов. То есть у зрителей всегда присутствовала некая радость узнавания.
Последний вопрос. Почему вам было интересно делать проект для BoscoVesna?
Это уже не первый мой опыт сотрудничества с Bosco. Впервые я создал «Большую античную голову» для выставки «Красный сад» в 2020 году для галереи ГУМ-Red-Line. Затем, в 2022 году, там же прошла большая персональная выставка «Метапотребитель», и наконец, масштабный проект «Техноорганика» в BoscoVesna.
Для меня это вызов: во-первых, очень большой объем производства новых объектов. Во-вторых, было интересно понять, насколько то, что я делаю, может органично функционировать в общественном пространстве и создавать для него точки аттракции. Причем эти точки должны обеспечивать именно положительное эмоциональное взаимодействие с посетителями. Соблюсти баланс между собственными творческими устремлениями и положительной реакцией публики — это довольно важный момент в публичном искусстве.
Еще со времен «Электробутика» у меня часто возникали идеи сделать проект в коммерческом пространстве. В 2009 году у нас была выставка в Центре современного искусства в Тронхейме. Центр располагался прямо на торговой улице, и наш проект выглядел совершенно как магазин бытовой электроники, но очень странный.
В-третьих, серия Abstract Engineering — это мой первый опыт создания объектов таких больших размеров. Для сравнения: они больше «Большой античной головы» в полтора-два раза. Кроме того, над проектом работала целая команда профессионалов со стороны BoscoVesna, а также подрядчики по производству надувных объектов, световых объектов для фасада и компания по производству принтов на лентикулярном растре.
Плюс для меня участие в этой выставке — возможность создать новые работы. У меня на руках обычно ничего не остается: сейчас нет ни свободного видео, ни объекта — все раскупили. Проекты такого масштаба случаются в карьере художника не так часто — раз в 5–7 лет, и я рад, что у меня появился новый опыт взаимодействия и результат, который определенно принесет публике новый эстетический опыт.
Посмотреть арт-коллаборацию в торговом центре BoscoVesna можно до 15 февраля 2025 года.