Битва за Кремль: фрагмент из книги экс-главы МИД Андрея Козырева «Жар-птица. Кто предал российскую демократию»
Внутренняя борьба
Весной 1993 года борьба за доступ к президентскому уху усилилась.
Демократы в окружении президента конкурировали с бюрократами, самой сильной фигурой среди них был, конечно, секретарь Совета безопасности Юрий Скоков. Он был не просто опытным аппаратчиком, а ещё и человеком с откровенно имперскими взглядами, презирающим тех, кто пришёл во власть на волне демократических реформ.
Любовь Ельцина к противопоставлению групп с конкурирующими точками зрения, на мой взгляд, не была стремлением к равновесию. Дело было в другом — президент сам не определился по многим принципиальным вопросам. Став лидером российских реформ, он не мог избавиться от привычек и представлений, накопленных за годы партийной работы. Для человека с его биографией это было естественно. Такие люди, как Скоков, понимали это и пытались манипулировать президентом.
Став лидером российских реформ, Ельцин не мог избавиться от привычек и представлений, накопленных за годы партийной работы
Совет безопасности — по замыслу — должен был координировать деятельность всех структур, от которых эта самая безопасность зависела. На деле он пытался подменять правительство, а иногда и президента. Скоков демонстративно не консультировался со мной по вопросам внешней политики. Многие решения, принимавшиеся под эгидой СБ, шли вразрез с заявленными целями президентской внешней политики. Понимая, что я никогда не подпишусь под многими из его предложений, Скоков попытался просто отодвинуть меня в сторону. Он явно недооценил меня. Я не собирался сдаваться. Игнорируя Скокова, искал поддержки силовиков напрямую. И находил её — прежде всего, у министра обороны Павла Грачёва.
Тем не менее на практике аппарату секретаря Совета безопасности и структурам, которые стояли за ним, удавалось влиять на ход событий в конфликтных регионах и особенно на поведение в этих зонах российских военных и разведслужб. Лидеры отколовшихся сепаратистских регионов в Молдове и Грузии поддерживали тесные неформальные связи с этим альтернативным центром власти в Москве. В результате при помощи российских силовиков сепаратисты в Абхазии и Приднестровье создали собственные военные и полицейские силы для поддержки своих режимов.
Один из серьёзных вопросов, по которому тогда шли споры, был связан с миротворческой миссией России в зонах конфликтов. Сначала мои оппоненты выступали против миротворчества в странах СНГ в принципе. Но вскоре они сообразили, что миротворческие операции могут стать полезным прикрытием для вмешательства в дела соседних государств. Тогда «ястребы» стали настаивать, чтобы такие операции проводились исключительно российскими военными, которым должна быть предоставлена полная свобода действий во всех странах СНГ. Такой миротворческий карт-бланш. Более того, они требовали, чтобы ООН и другие международные организации одобрили этот подход и предоставили России «зонтичный» мандат для его применения. В начале 1993 года при поддержке помощников президента они смогли включить требование о «зонтичном» мандате в одно из выступлений президента Ельцина.
Я выступал против этого, настаивая, чтобы миротворческие операции проводились согласно ооновскому принципу беспристрастности. Такие операции, в отличие от имперских интервенций, требовали отдельного мандата в каждом конкретном случае. Требования карт-бланш были нереалистичными и провокационными, говорил я, мы должны участвовать в миротворческих операциях наряду с другими странами на основе конкретных решений ООН или ОБСЕ. Президент согласился и уполномочил МИД готовить предложения для ООН по конкретным конфликтным зонам. Но, верный своему правило поддерживать равновесие, Ельцин продолжал время от времени возвращаться к теме карт-бланш в своих публичных заявлениях.
К сожалению, США и некоторые европейские правительства ухватились за разговоры о «зонтичном мандате», преуменьшая значение официальных запросов, поступавших от России в ООН в положенной форме. И это стало тормозом в развитии сотрудничества в области миротворчества, удобным аргументом в дискуссиях о реальной политике России.
Апрельский референдум
В марте 1993 года IX чрезвычайный Съезд народных депутатов после неудачной попытки импичмента назначил референдум по доверию власти на 25 апреля. Было сформулировано четыре вопроса.
- Доверяете ли вы президенту Российской Федерации Борису Ельцину?
- Поддерживаете ли вы экономическую и социальную политику, проводимую президентом и правительством Российской Федерации с 1992 года?
- Считаете ли вы необходимым проведение досрочных выборов президента Российской Федерации?
- Считаете ли вы необходимым проведение досрочных выборов парламента Российской Федерации?
Перед референдумом сторонники Ельцина Геннадий Бурбулис, Егор Гайдар, Галина Старовойтова, Сергей Юшенков, Виктор Шейнис, Пётр Филиппов, Николай Волков и другие работали день и ночь, формулировали политические лозунги и выстраивали коалиции, мобилизовали активистов и организовывали митинги. Бывший министр печати Михаил Полторанин, получивший после отставки пост руководителя Федерального информационного центра России, проводил еженедельные совещания с большой группой журналистов, рассказывая им о нашей стратегии и отвечая на вопросы. Я сократил количество зарубежных поездок, чтобы участвовать в общих усилиях, и использовал свои медийные возможности для пропаганды главного лозунга референдума: «Да — да — нет — да». Это была своего рода подсказка правильных с нашей точки зрения ответов. На этом слогане строилась вся кампания по поддержке референдума.
Наши усилия были не напрасны. Результаты референдума — более пятидесяти процентов ответов «да» на вопросы 1, 2 и 4, и всего около тридцати двух процентов на третий вопрос о досрочных перевыборах президента. Это была победа! Демократы настоятельно призывали Ельцина удвоить усилия, чтобы воспользоваться ситуацией и консолидировать народную поддержку, продвинуть вперёд реформы, принять новую конституцию. Она должна была обеспечить прочную основу и для досрочных выборов народных депутатов, и для создания демократических государственных институтов в соответствии с волей народа, выраженной в результатах референдума. Однако реальная политическая ситуация после референдума практически не изменилась. Парламент по-прежнему делал всё возможное, чтобы торпедировать волю проголосовавших.
Правда, Ельцин был в это время как-то недостаточно энергичен. Он, по-видимому, посчитал самым важным вопрос о доверии президенту. Между тем сторонники реформ связывали доверие президенту с поддержкой самого курса реформ, вопросом номер два. Именно эта связка давала возможность построить широкий фронт сторонников демократических реформ. Но, казалось, Ельцин не готов заниматься строительством такого фронта. Более того, он попытался использовать результаты референдума для усиления своей личной власти. Я это видел, но продолжал надеяться, что результаты референдума изменят политический климат в стране, и я смогу проводить прежний внешнеполитический курс.
Однако силы, которые объединились вокруг Скокова, продолжали гнуть свою линию. Уже в начале мая 1993 года они повели очередную атаку на независимость министерства иностранных дел. На этот раз она не ограничилась зонами конфликтов, а была нацелена против всей внешней политики Ельцина. Межведомственная комиссия по внешней политике под руководством Скокова представила проект под заголовком «Концепция внешней политики», в котором акцентировались трудности в отношениях с Западом в целом и с США в частности.
Ельцин наконец понял, что стоит за активностью секретаря Совета Безопасности, 6 мая публично обвинил Скокова в нелояльности и через несколько дней уволил его. Однако многие люди Скокова остались в структурах власти и в силовых ведомствах, продолжая его дело.
Президентский клуб
Мои позиции после отставки Скокова значительно укрепились. Двенадцатого июня 1993 года Ельцин пригласил узкий круг высших чиновников на неформальный ужин, чтобы отметить два события, происшедшие в этот день: в 1990 году Верховный Совет РСФСР, тогда ещё входившей в СССР, принял Декларацию о государственном суверенитете, а в 1991 лидер России впервые был избран всеобщим голосованием. За столом собрались премьер-министр Виктор Черномырдин, начальник Главного управления охраны Михаил Барсуков, министр внутренних дел Виктор Ерин, министр обороны Павел Грачёв, первый помощник президента Виктор Илюшин, глава президентской охраны и самый близкий к Ельцину человек после членов его семьи Александр Коржаков, первый заместитель премьера Владимир Шумейко, а также тренер Ельцина по теннису Шамиль Тарпищев и журналист, помогавший Ельцину писать мемуары, Валентин Юмашев. Этим вечером Ельцин объявил об образовании Президентского клуба со всеми присутствующими в качестве его сооснователей.
Таким образом, образовался президентский ближний круг. Отношения внутри него были дружескими. Мы встречались в неформальной обстановке почти ежедневно за ужином, иногда за обедом и ранним утром на теннисном корте (отсюда второе название — «президентский теннисный клуб»). Клуб действовал как неофициальный консультативный совет президента, его влияние было намного бóльшим, чем любого «отдельно взятого» официального лица, независимо от занимаемой им должности.
«Президентский теннисный клуб» действовал как неофициальный консультативный совет президента
Признаюсь, что я со своими радикальными демократическими взглядами чувствовал себя в этой компании не очень комфортно. Четверо членов клуба принадлежали к силовым структурам. У них не было собственной политической повестки, их советы основывались на анализе информации, который готовили соответствующие ведомства. Виктор Черномырдин, редкий гость на ужинах и к тому же не теннисист, придерживался похожего подхода в экономической и управленческой сферах. Виктор Илюшин никогда не высказывался по политическим вопросам, его зоной ответственности оставалось рабочее расписание президента и документооборот. Шамиль Тарпищев, превосходный теннисист, также держался в стороне от политических вопросов. Валентин Юмашев не занимал никакой официальной должности, но пользовался своей возможностью влиять на Ельцина — предполагаю, что в пользу реформаторов, но очень осторожно. Владимир Шумейко был единственной политической фигурой демократической ориентации и иногда моим партнёром в парной игре. Всех членов Президентского клуба объединял успешный опыт выживания на высших должностях, прагматизм и личная преданность Ельцину.
Клуб собирался на большой правительственной вилле на Воробьёвых горах, в двадцати минутах езды от Кремля. Она была окружена высоким забором и постами охраны. Здесь был ресторан, зимний сад, тренажёрный зал, большой бассейн, бильярдная, сауна и три теннисных корта. Многие приезжали сюда по утрам позаниматься в зале, поплавать, пообщаться в отсутствие президента. Коржакову как начальнику службы безопасности президента дежурные телохранители сообщали, когда Ельцин собирался выехать из своей резиденции в Кремль. По этому сигналу мы заканчивали спортивные упражнения и спешили на свои рабочие места. У Ельцина была привычка звонить по прямой линии нам в кабинеты. Иногда создавалось впечатление, что он звонил не для того, чтобы обсудить что-нибудь существенное, а чтобы проверить, находимся ли мы на месте.
Неожиданная дружба
До определённого момента у меня не было дружеских отношений ни с одним из силовых министров. Но наши занятия спортом в президентском клубе изменили ситуацию. Неожиданно для меня у нас сложились дружеские отношения с министром обороны Павлом Грачёвым, который был очень близким человеком президента Ельцина. Постепенно у нас выработалась привычка оповещать друг друга о звонках президента. Естественно, мы обменивались впечатлениями. Если голос Ельцина звучал чисто и энергично, мы понимали, что нас ждёт хороший рабочий день и мы будем соперничать за президентское время. Если его речь была хриплой и неразборчивой, мы старались не обсуждать с ним серьёзных проблем.
Поскольку большинство моих предложений требовало по меньшей мере частичной координации с военными, мы работали вместе с Грачёвым почти ежедневно. Постепенно я стал понимать логику военных, а Грачёв стал более внимателен к внешнеполитическим последствиям, заложенным в военных решениях. Совместные поездки в зоны конфликтов убедили меня, что как минимум одна черта у нас с Павлом Грачёвым общая – это презрение к трусам и трусости.
Однако не всё в наших отношениях складывалось гладко. В августе 1993 года Грачёв и я проводили отпуск на черноморском курорте в Сочи, на двух соседних государственных виллах рядом с резиденцией, где отдыхал Ельцин со своей семьёй. Поползли слухи, что абхазские сепаратисты всего в нескольких километрах от Сочи готовятся нарушить перемирие, контролируемое российскими войсками, и напасть на грузин, чтобы захватить крупнейший город региона Сухуми. Я предложил Грачёву встретиться с лидером сепаратистов Владиславом Ардзинбой и неофициально посоветовать ему искать политическое решение длительного вооружённого конфликта в Абхазии. Грачёв согласился, и я позвал его с Ардзинбой к себе дружеский ужин.
Был прекрасный вечер. Мы наслаждались редким моментом расслабленного, неформального застолья с традиционными абхазскими и грузинскими блюдами и местным вином на открытой террасе с видом на море. Ардзинба и его жена мало отличались от моих знакомых московских интеллигентов. Они оба были кандидатами наук и раньше работали в научно-исследовательских институтах. Мы вспоминали моменты нашей московской жизни, и я не мог поверить, что этот человек возглавляет целую армию бойцов, среди которых остервенелые ультранационалисты и хладнокровные наёмники, готовящиеся к очередным массовым убийствам.
После ужина Ардзинба пообещал нам как своим друзьям, что он первым не нарушит перемирие с Грузией. Напомню, что, согласно кавказской традиции, обещание, данное под честное слово, имеет особый вес. Я отнёсся к тому, что он сказал, с доверием.
Но через три недели, 16 сентября, боевики Ардзинбы напали на грузин. Я подозревал, что это стало возможным при неофициальной поддержке российских военных. У меня были на то основания: тяжёлые вооружения, особенно артиллерия, находились на хранении у российских миротворцев. Выяснилось, что вооружения были возвращены только абхазам. Более того, им дали возможность беспрепятственно пересечь разделительную линию, патрулируемую российскими миротворцами. При таком одностороннем преимуществе они быстро захватили большую территорию и изгнали грузинское население. Были разрушены десятки грузинских домов, погибли люди…
В результате они полностью взяли под контроль территорию, которую ранее провозгласили независимой Абхазией, и обеспечили на ней своё этническое доминирование. До их нападения грузины составляли около половины населения этой территории. Грачёв отрицал, что дал согласие на одностороннюю поддержку, но, насколько я знаю, никто из генералов, командующих миротворцами, не получил от него взыскания.
После окончания боевых действий я облетел регион на вертолёте. Опустошение напомнило мне жуткие картины районов, подвергшихся этнической чистке, которые я наблюдал из самолёта в Боснии, — и тут, и там даже животные разбежались или были убиты. На обратном пути я сделал короткую остановку в городе, где находился штаб и российских миротворцев и сепаратистов. Разговаривал я, по понятным причинам, только с российскими офицерами и военнослужащими. Я чувствовал себя подавленным и обманутым лично. При встрече я отказался пожать руку Ардзинбе.
Когда боевики Ардзинбы взяли территорию Абхазии под контроль, я чувствовал себя подавленным и обманутым лично
Грузинский президент Эдуард Шеварднадзе тоже прилетел в зону боёв и в Сухуми чуть не попал в плен к абхазам. По приказу Ельцина российские десантники спасли его, обеспечив безопасное возвращение в Тбилиси. Шеварднадзе попросил Россию сохранить свои миротворческие силы вдоль новой разделительной линии. Другого выбора не было.
В результате этих событий Запад окончательно отказался от миротворческих операций в районах конфликтов на постсоветском пространстве. Наши партнёры не желали делить с нами ответственность за прекращение огня. Надо сказать, что сомнения у них были и раньше. Во время нападения в Абхазии в регионе было только восемь международных наблюдателей вместо восьмидесяти восьми, предусмотренных планами Совета Безопасности ООН. И это были наблюдатели, а не реальные миротворцы.
В своём выступлении перед Генеральной ассамблеей ООН 28 сентября 1993 года я подчеркнул, что Россия внесла серьёзный вклад в установление и поддержание перемирий в четырёх конфликтных зонах на постсоветском пространстве, а также в нормализацию и начало национального диалога в Таджикистане. Проблемы, с которыми Россия — и не одна Россия — сталкивалась в этих конфликтных зонах, были слишком важны, чтобы Запад мог конкурировать за сферу влияния или бездействовать, исходя из неосновательного предположения о неоимперских планах России. Я напомнил с высокой трибуны, что российские дипломаты приложили огромные усилия, чтобы добиться одобрения Ельциным прямых военных операций ООН в регионах, которые рассматривались многими в Москве как свой задний двор и соответственно — как сфера своего исключительного влияния. Однако Запад предпочёл отстраниться и критиковать, нежели участвовать в сложной работе на постсоветском пространстве.
Мои противники в Москве тут же углядели в моей речи уступки Западу и приглашение ООН к вмешательству в традиционно российскую сферу влияния. Запад, настаивали они, никогда не будет помогать России, а скорее воспользуется любой возможностью, чтобы создать ей политические проблемы на постсоветском пространстве.
Октябрьский мятеж
Даже в тот момент, когда я выступал перед Генеральной Ассамблеей ООН 28 сентября, говоря о необходимости международных миротворческих усилий в конфликтных зонах, моей главной заботой был политический кризис, который разворачивался в России и грозил перерасти в гражданскую войну.
Напомню, что осенью 1993 года резко обострился конфликт между командой президента и Верховным Советом. Несмотря на результаты референдума, Верховный Совет продолжал торпедировать реформы и провоцировать президента. Многие демократически настроенные депутаты покинули парламент и перешли на работу в структуры исполнительной власти. Таким образом, большинство мест в Верховном Совете оказалось у коммунистов.
Они не оставляли попыток расширить законодательные полномочия за счёт власти президента. Фактически парламент деградировал, превратившись в реакционную организацию, блокировавшую конституционную и другие реформы и поддерживавшую вице-президента Руцкого в борьбе за власть с президентом. На мой взгляд, устаревший институт фактически утратил легитимность.
Двадцать первого сентября, за несколько дней до моего отлёта в Нью-Йорк на сессию ООН, Ельцин издал указ о прекращении деятельности Верховного Совета. На декабрь был назначен референдум для принятия новой конституции, которая должна узаконить новый, отличный от советского типа, парламент. Президентский указ также предусматривал всенародные выборы нового парламента. До выборов президент оставлял за собой право управлять Россией с помощью президентских указов.
В ответ часть депутатов Верховного Совета под предводительством Руслана Хасбулатова проголосовала за объявление президента вне закона и назначение вице-президента Руцкого президентом. Руцкой немедленно приказал Вооружённым силам и правоохранительным органам подчиняться только ему. Из прессы мы узнали, что он выдал ордер на арест Ельцина и некоторых известных демократов, включая меня.
Судьбоносная отсрочка
Содержание ельцинского указа не было для меня новостью. Одиннадцатого сентября я был приглашён на официальный обед на государственную дачу Ельцина, а не в обычное место наших встреч — Президентский клуб. Присутствовали также Павел Грачёв, Виктор Ерин, Александр Коржаков и исполняющий обязанности министра безопасности Николай Голушко. Ельцин попросил каждого из нас прочитать и прокомментировать проект указа о роспуске Верховного Совета. Я выступал последним, все остальные поддержали проект. Ко всеобщему удивлению я сказал:
— У меня есть серьёзное возражение, Борис Николаевич.
Ельцин взглянул на меня в недоумении. То же сделали и присутствовавшие министры. У меня была репутация радикального демократа, вечно открыто полемизировавшего с коммунистами и националистами в Верховном Совете.
Выдержав паузу, я продолжил:
— Такой указ надо было издать намного раньше.
У меня были основания так говорить. Референдум однозначно продемонстрировал поддержку курса президента на продолжение реформ. Особую ценность этому мандату доверия придавало то, что его выдали люди, которые платили за реформы очень высокую цену. Избиратели высказались за новые выборы и новую конституцию взамен устаревшей советской. Второго июня 1993 года было созвано конституционное совещание, которое занялось подготовкой проекта нового Основного закона РФ. В нём участвовали представители органов государственной власти, местного самоуправления и общественных организаций. Всего более восьмисот человек. 12 июля 1993 года участники согласовали проект новой конституции, подготовленный лучшими юристами страны. То есть референдум на самом деле дал толчок продолжению реформ, и они набирали обороты. И тут, совершенно необъяснимо, Ельцин опять как-то сник и ушёл в тень. Он вернулся к активной политике только в сентябре, когда оппозиция уже перегруппировалась и получила подкрепление, не оставив никакой возможности для компромиссного решения.
Вот почему я сказал, что указ нужен был давно.
— Хорошо. Мы дали депутатам более чем достаточно времени, чтобы образумиться. И мы не можем себе позволить больше ждать. Страна должна двигаться вперёд, а не назад, к старой системе, — сказал Ельцин при всеобщем одобрении.
Однако после опубликования указа мы столкнулись с колебаниями внутри силового блока. Оппозиция этим воспользовалась. Руцкой окружил себя высокопоставленными офицерами, до недавнего времени входившими в окружение Ельцина, включая министра безопасности Виктора Баранникова. Подстрекаемые лидерами оппозиции, вооружённые люди стали собираться вокруг московского Белого дома. По моей информации, эти ополченцы состояли в основном из ультранационалистов и уголовников, к которым примкнули военизированные формирования, прибывшие из Абхазии и Приднестровья для последней схватки с «предателями» — сторонниками ельцинской политики компромиссов. При почти полном бездействии полиции эти вооружённые толпы становились с каждым днём всё агрессивнее.
Около десяти часов вечера 2 октября в Нью-Йорке, во время официального ужина в ООН с участием глав делегаций и генерального секретаря Организации Бутроса Бутроса-Гали, я получил экстренный звонок из российского представительства. Группа сторонников Руцкого и Хасбулатова только что силой прорвалась на Смоленскую площадь к зданию МИДа в Москве. Редкое полицейское оцепление рассыпалось, и протестующие, легко оттеснив единственного охранника, ворвались внутрь министерства. Многие в толпе были пьяны и вооружены автоматами и ручными гранатами. Проскандировав радикальные лозунги, смешанные с руганью в адрес Запада, демократов и евреев, толпа двинулась дальше. Всё это произошло при полном отсутствии полиции.
На следующее утро новости из Москвы стали ещё тревожнее, а днём Си-эн-эн показал, как Руцкой выкрикивает команды перед толпой вооружённых людей с коммунистическими красными флагами и нарукавными повязками с квазинацистской символикой, приказывая им захватить правительственные учреждения и телевизионный центр в Останкине. Вне всяких сомнений —банда Руцкого — Хасбулатова начала вооружённое восстание против всенародно избранного президента. Ночью Гайдар выступил на митинге сторонников Ельцина и призвал людей ответить на силу силой. Страна стояла на пороге гражданской войны, и только решительные действия президента и правительства могли — и действительно в итоге смогли — предотвратить такое развитие событий. Именно это я и сказал на заключительной пресс-конференции в Нью-Йорке.
До президента Ельцина я не мог дозвониться в следующие 36 часов. «Вы же знаете, сегодня воскресенье, — сказал мне секретарь после очередной неудачной попытки, — и президент просил не беспокоить его во время семейного ужина». Однако телевизионная картинка не оставляла сомнений в том, что воскресный вечер спокойным не был. Другие мои собеседники в Москве были явно встревожены отсутствием информации о президенте на фоне вооружённых столкновений в столице.
Я решил лететь домой днём 3 октября. Новости из Москвы достигли такого уровня напряжённости, что корреспонденты западных информационных агентств открыто обсуждали вопрос: кто — Ельцин или Руцкой — руководит Россией и кто на следующее утро обратится к стране из Кремля.
Можно представить, в каком состоянии мы провели девять часов в воздухе. Я ни с кем не разговаривал и постарался поскорее заснуть. Засыпая, подумал о том, что при любом исходе это мой выбор. И я о нём не жалею. Моя дочь была в безопасности. Я оставил её в Штатах в школе-интернате недалеко от Нью-Йорка, дав однозначное указание — она может покинуть школу только со мной или под опекой указанного мной лица. Никаким российским дипломатам или любым официальным лицам не разрешалось говорить с ней или забирать её из интерната. Память о советской практике брать детей в заложники, чтобы добраться до их отцов, была ещё слишком свежа в моём поколении.
Я приземлился в Москве около девяти часов утра 4 октября. Мой телохранитель сообщил, что кремлёвская охрана остается верна президенту, несмотря на приказы Руцкого. Я поехал прямо в Кремль. Офицер безопасности пропустил меня в совещательную комнату Ельцина. «Только поздороваться, не больше. Он устал».
— Вы правильно сделали, что вернулись раньше, — заявил Ельцин. — Прошлая ночь была тяжёлой. Но теперь будет лучше. Встретимся позже, обсудим дела. Идите к Черномырдину. Я поручил ему возглавить операцию.
Одним рукопожатием он одновременно и поздоровался, и отпустил меня. Тем временем Грачёв лично отправился командовать моторизованным подразделением десантников, направленным для подавления восставших.
Я нашёл Черномырдина в хорошей форме и боевом настроении в окружении ключевых министров. Не успел я заговорить с ним, как к нему подошёл помощник с новостью:
— Мне сейчас позвонил ближайший помощник Хасбулатова. Они готовы пойти на уступки и возобновить переговоры.
— Они прервали переговоры и начали кровавую драку. Они преступники и пойдут под суд, а не на переговоры. Скажите им, чтобы сдавались, и чем скорее, тем лучше! — резко ответил Черномырдин.
Ответ произвёл на меня впечатление. Я обратился к нему:
— Господин премьер-министр, министр иностранных дел докладывает о возвращении из Нью-Йорка и заверяет вас, что наши зарубежные партнёры, на самом деле все демократические страны понимают логику президентского указа, обеспокоены и возмущены мятежом и будут на нашей стороне, в случае если для восстановления порядка понадобится применить силу.
— С возвращением! — улыбнулся Черномырдин. — Сейчас мы владеем ситуацией. Отправляйтесь в своё министерство и продолжайте разъяснять нашим партнёрам, что у нас нет иного выбора, кроме как применить войска.
«Танки стреляют по Белому дому!» — закричали одновременно несколько человек. Все бросились к экранам телевизоров.
Через тридцать минут занимавшие российский Белый дом депутаты начали сдаваться. Никто из парламентариев не погиб, в то время как десятки случайных прохожих были убиты и ранены во время уличных протестов в предыдущие дни. Хасбулатов, Руцкой и их сторонники были арестованы и заключены в Лефортовскую тюрьму. Войска приступили к зачистке других очагов сопротивления, банды мятежников ударились в бегство. Поздно ночью я видел из окна моей квартиры в центре города, как трассирующие пули рассекают темноту неба, и слышал спорадические автоматные очереди на соседних улицах.
Цена победы
Многие демократы, хотя и торжествовали после разгрома мятежа, были обеспокоены, что Ельцин теперь будет больше зависеть от военных и сил безопасности, полагаться на них как опору своей власти. Я смотрел на вещи с бóльшим оптимизмом. Урок, который казался очевидным, состоял в том, сколь ненадёжными показали себя силовики при защите закона и порядка. Президенту удалось заставить их действовать только в последний момент. При этом они не придумали ничего лучше, как стрелять по зданию парламента из танков! Я надеялся, что теперь-то президент поймёт, насколько силы обороны и безопасности нуждаются в реформировании и модернизации. Момент для этого созрел, поскольку оппозиция потерпела крупное поражение, а демократические силы были мобилизованы и объединены вокруг Ельцина.
Скептики полагали, что Ельцин, несмотря на обещания демократических реформ, будет всё больше опираться на бюрократию и силовиков. Я, напротив, был уверен, что он будет управлять страной, опираясь на итоги предстоящих выборов и новую конституцию. Как это ни странно, оба прогноза оправдались.
Пятнадцатого октября Ельцин издал указ, подтверждавший проведение новых парламентских выборов. Тогда же на референдум будет вынесен проект новой конституции. Голосование было намечено на 12 декабря. Вместе со многими демократами я видел в этом возможность окончательно перевернуть страницу советской истории и заложить прочную основу для реформ и современной внешней политики. Вместе с юристами мы посвятили немало времени отшлифовке текста конституции. Я предложил внести некоторые поправки, часть из которых была принята, часть — нет.
За несколько дней до подписания проекта и вынесения новой конституции на всенародный суд Ельцин позвонил мне по прямой линии.
«Я только что прочитал вашу последнюю поправку — о необходимости представлять для одобрения парламентом кандидатуры послов в зарубежные страны, — сказал он. — Я знаю, что в США существует процедура одобрения в Конгрессе, и она доставляет администрации немало проблем. У меня есть сомнения по этому пункту, но оставим это на ваше усмотрение. Если вы так хотите, пусть будет так. Но потом никого не вините, если это станет головной болью».
Я сказал, что включил этот пункт ради соблюдения принципа баланса властей. Позднее, когда я столкнулся с трудностями при утверждении парламентом моих кандидатов, я признался себе, что остался непрактичным идеалистом, но ни разу не пожалел о своём решении. Оно было правильным.
[…]
Я победил, но мы проиграли
В конце 1993 года я полагал, что шанс радикально трансформировать Россию в современную демократию со свободной рыночной экономикой уже упущен. Политические и экономические реформы застопорились на полпути, возможно, на продолжительное время, а новой внешней политике неизбежно подрежут крылья. В результате полуреформированная Россия будет разрываться между полюсами своей двойной идентичности. Коммунистическое наследие, отягощённое неоимпериалистическими и антизападными комплексами, обрекало страну на разногласия с Соединёнными Штатами и Европой, отталкивало наших новых соседей. Но, как бы то ни было, новая конституция, декларирующая свободы, и фактический переход к рынку всё равно будут продвигать Россию в сторону Запада, чтобы стать частью современного мира. Противоречивые тенденции были очевидны, и с ними надо было как-то сосуществовать.
Эта ситуация вынудила меня скорректировать цели, которые я поставил себе, а Ельцин — российской внешней политике. Хотя завершить радикальную трансформацию было невозможно, оставалось пространство для манёвра с целью минимизировать советское наследие. Я должен был сделать мою политику более приемлемой для прагматиков из неосоветской элиты и постараться выбить почву из-под ног популистов.
Алармистские разговоры в Вашингтоне о «новом Козыреве», националисте и имперце, демонстрировали неспособность моих западных партнёров осознать реальность. Я просто сместил акцент с общности интересов с Америкой на позицию «сначала интересы России». При этом настаивал, чтобы моя страна выстроила свой курс, который вел бы её в клуб западных демократий.
В последний день 1993 года я сделал несколько кратких заметок в дневнике: «Отныне игра называется компромисс. Хорошо, сыграем в неё, но только до тех пор, пока баланс будет удовлетворительным — то есть до тех пор, пока старорежимные реакции общества и Ельцина не превысят 60–70 процентов. Участвовать в поистине неосоветском эксперименте было бы слишком отвратительно. К тому же это было бы трудно, даже если бы я захотел, так как старая номенклатура никогда не примет меня как своего. Но главное, я хочу остаться в истории как первый министр иностранных дел России, который открыто защищал и проводил политику сотрудничества с нашими соседями и выступал за альянс с Западом».
Я хочу остаться в истории как первый министр иностранных дел России, который выступал за альянс с Западом
Результаты года бурных перемен принесли много разочарований и мало поводов для оптимизма.
***
За два прошедших года СНГ мирно заменил Советский Союз. Россия вышла из внутренней политической борьбы 1992–1993 годов с новой демократической конституцией, развивающимся частным сектором в бизнесе и новой внешней политикой. В целом я был удовлетворён избранием в новый парламент и своим положением в кругу ближайших министров Ельцина.
Однако мой оптимизм относительно будущего почти исчез. Раньше я работал над продвижением политики мирного сотрудничества с Западом и соседними странами, теперь мои амбиции были скромнее — предотвратить откат назад. Зловещие силы сплачивались против дезорганизованных и разочарованных защитников добра. Быстро тающие надежды на помощь Запада усугубляли печальную картину.
-----------------
Жар птица. Кто предал российскую демократию. Андрей Козырев. Freedom Letters. Нью-Йорк, 2024