Писатель Юрий Поляков — о состоянии русского языка
Известный писатель и большой друг нашей газеты Юрий Поляков давно говорит, что состояние русского языка таково, что впору создавать «языковую полицию».
Известный писатель и большой друг нашей газеты Юрий Поляков давно говорит, что состояние русского языка таково, что впору создавать «языковую полицию».
«Вечерняя Москва» по-своему тоже ведет борьбу за чистоту русского языка, поэтому нам понятно возмущение писателя.
— Юрий Михайлович, есть ощущение, что мы возвращаемся на добрый десяток лет назад, когда много было шума относительно предложенной вами «языковой полиции».
— Чуткие «ломы», как сейчас принято говорить, то бишь «лидеры общественного мнения», как по команде озаботились русским языком и его судьбой, стоило на эту тему высказаться нашему премьеру господину Мишустину. А я писал об этом не десять лет назад, а еще в 1990-е годы. Составлял тут том публицистики для издательства «Русский мир» и обратил внимание на то, как часто эта тема под тем или иным углом рассматривалась в моих статьях. И в пору моей работы главным редактором «Литературной газеты» мы нередко сталкивались с бессилием общества перед теми, кто искажал и обеднял язык, насыщая его корявой, бесцельной и нефункциональной иноязычной лексикой. Вон главная продовольственная площадка Москвы называется «Фуд Сити». Почему так, а не, скажем, «Пищеград»? Причем законы таковы, что общество не может влиять на тех, кто уродует русский язык, будь то СМИ, коммерческие или даже государственные структуры. Ладно, если бы речь шла только о заимствованиях!
— А вы, кстати, против них?
— Я не против, если иностранное слово обозначает какое-то новое явление, техническую новинку. Вот появилось у нас благодаря компьютерным пользователям слово «клик» и органично вошло в наш язык: оно точное, да еще созвучно нашему корню «клик — кликать». Зачем такое слово изгонять? Но «каршеринг» вместо «проката»... Не понимаю. Поэтому и предложил учредить языковую инспекцию, даже полицию.
— А что-то подобное где-то есть?
— В Британии существует экспертный совет, который следит за чистотой английского языка. Во Франции тоже есть подобная структура с широкими полномочиями. У нас для этих целей был создан целый Совет по русскому языку при президенте.
— Я о нем давно не слышала…
— Он благополучно существует не одно десятилетие, туда входят уважаемые люди, а ответственным секретарем там долгие годы был советник президента по культуре Владимир Толстой. Но совета не слышно и не видно, тут вы правы. Почему — непонятно. Надеюсь, теперь, когда Толстого на этом посту сменила Елена Ямпольская, дело наладится.
— А как совет должен «шуметь», то есть работать? Заседают и говорят: «Мы не будем использовать слово «каршеринг»?
— Пошуметь иногда не мешает. Пригласить, например, на заседание виновника издевательств над родным языком и наказать. Но лучше бы сформировать при совете экспертный центр из видных лингвистов, писателей, журналистов, юристов, общественных деятелей — всех тех, кто непосредственно работает с языком. И когда возникают такие казусы, как с упомянутым «Фуд Сити», они делают экспертное заключение, с которым обязаны считаться проштрафившиеся. В европах следят за тем, чтобы на афишах и вывесках не появлялись иностранные слова. У нас же этим не занимается никто. Мне кажется, Совет по русскому языку должен выступать как генератор идей, а на местах функции «языковой инспекции» должны взять на себя департаменты культуры, там нужно создать… Помните, раньше были опорные пункты охраны порядка? А нам сегодня нужны опорные пункты охраны русского языка. Решил некто открыть ресторан, намалевал над входом на латинице какую-то ересь, а ему сразу звоночек: «Будьте добры, придумайте другое название, не оскорбляющее слух…».
— Да, все это как-то резко нас захлестнуло после перестройки.
— Отчасти проблема засорения языка нефункциональной иноязычной лексикой — это следствие былого компрадорского курса, когда страстно хотели встроиться в западную цивилизацию. От него сейчас отказались, но чиновники, которых прежде всего учили языку старших англо-саксонских братьев, никуда не делись. И до сих пор кажется: чем больше у нас будет слов, без перевода понятных иностранцам, тем лучше. Они учились в основном за границей и, вернувшись оттуда, по-английски говорят лучше, чем по-русски. А иной раз работу в России воспринимают как загранкомандировку.
— Какой вы яростный... «спикер»!
— Во-во. И когда я, придя на мероприятие, вижу объявление про заседание секции «Мониторинг менторинга», меня охватывает ярость. А разве нельзя так и написать — «Обзор наставничества»? Честно говоря, я надеялся, что с началом СВО, когда стало понятно, что с англо язычным миром нам не по пути, у нас включатся некие защитные механизмы. Но нет, все тот же «мониторинг менторинга», те же вывески и так далее, даже на «территориях смыслов» кураторы разговаривают на семинарах с перспективной отечественной молодежью на смести английского с нижегородским.
— И что вы предлагаете делать?
— Для начала подсказывать тем, кто не понимает, потом наказывать рублем, как сделали бы, кстати, в Европе. Уверяю вас, после первого же штрафа все возлюбят русский язык, как истинно родной, и десять раз посоветуются со специалистом, который посмотрит и скажет: ладно, это слово прижилось, не будем трогать, а вот это нужно заменить на русское или на заимствованное, но уже прижившееся. Если ситуация сложная, отдайте на экспертизу в Институт русского языка. Причем проблемы возникают не только с иноязычной лексикой. Возьмем слово «поселение». Разве нельзя было до его введения в документооборот посоветоваться? И какой-нибудь доктор филологических наук ответил бы, что это слово вводить нежелательно, так как в русском языке оно имеет отчетливую отрицательную коннотацию… Вот были в России поселения аракчеевские и поселения ссыльных. Слово «поселение» связано с тем или иным ограничением свободы. И вот я теперь живу в поселении Внуковское, как расконвоированный. А с какого перепугу, позвольте спросить? Я срока не мотал, под конвоем не ходил, за что меня — в поселение?
— А вам не кажется, что, прежде чем говорить обо всем этом, нужно заниматься проблемами более приземленными? У нас на мате разговаривают!
— Я категорически против мата в литературе. По мне, если писатель не может с помощью обычных слов вызвать у читателя необходимую ему ассоциацию с нецензурной лексикой, он просто не владеет русским языком.
— Пример, пожалуйста…
— Например, если мне нужно, я использую в определенном контексте слово «пустобол», и все понимают, о чем идет речь. И таких примеров множество. Не умеете так делать? Тогда что вы делаете в литературе?
С матом сейчас стало построже, появились целлофанированные издания с пометкой 18+. Но давайте признаемся: если бы мат можно было навсегда изгнать из русского языка, то это давно бы сделали. Однако обсценная лексика выполняет в языке определенную функцию, существует и «ни в зуб ногой». Единственное, что можно сделать, — изгнать ее из публичного пространства. Помимо прочего, это подростковая мода. Так они себе кажутся взрослее и опытнее. Значит, нужно внедрять «контр-моду» на чистый, без матерщины, русский язык, тут без возможностей государства не обойтись.
— Мне кажется, это можно сделать для элиты, но…
— Почему для элиты? Красивой и стильной актрисе, снявшейся в популярном фильме, неминуемо начинают подражать. Используя механизмы подражания, можно внедрить и моду на чистый родной язык. Если девочка матерится, это еще не значит, что она пропащая, возможно, она невинна, как иорданская голубица. Дело в другом— если ты не будешь «выражаться», тебя примут в молодежной среде за белую ворону. «Обычай — деспот меж людей». Как развернуть эту моду в обратную сторону — сложный вопрос. Нужны методики, образцы для подражания, хорошая подростковая литература, кино для тех, кто начинает жить, как говорили при советской власти.
— А такое кино сейчас есть?
— Да почти нет, так как нет детской и юношеской литературы. Таланты есть, а явления — нет. Сценарий — всего-навсего пьеса для кино, как говорил Евгений Габрилович. Раньше это хорошо понимали, вкладывались, развивали, стимулировали… Центральная студия детских и юношеских фильмов имени Горького выпускала в год десятки замечательных фильмов. Было что ставить и ТЮЗам. В детско-юношеской драматургии особенно важна дидактическая, воспитательная функция, ребенок должен выйти со спектакля ТЮЗа с новым нравственным опытом. А теперь… У взрослого человека уши от стыда горят на выходе из ТЮЗа или молодежного театра. А ведь эта категория зрелищных учреждений приоритетно финансируется государством, исходя из их воспитательной функции. Может, пора начать спрашивать, на что деньги потрачены?
— Вогнали вы меня в тоску...
— Сейчас исправим положение — чуть-чуть, поскольку есть и отрадные новости. Нашей Национальной ассоциации драматургов, которую я имею честь возглавлять, Президентским фондом культурных инициатив выделен грант для проведения конкурса «Детство. Отрочество. Юность» — на лучшие пьесы для подрастающего поколения. Авторы трех пьес-победительниц получат по миллиону рублей. Прием произведений начался 1 августа. Все подробности — на сайте нашей ассоциации. Осталось худрукам ТЮЗов вспомнить, что они руководят фактически детскими учреждениями, а не шалманами с канканом.
— Но у нас так много было тех, кто писал для детей. Куда же все делись?
— Кто-то уехал, кто-то умер, кто-то сменил профессию, так как за детскую литературу практически перестали платить.
— Печально все это. Но давайте вернемся к началу, а начали мы говорить о языке. У вас же было какое-то предложение по этому поводу?
— Да. Поскольку «Вечерняя Москва» как минимум пытается сохранять чистоту речи, давайте при редакции откроем первый «Опорный пункт охраны русского языка»? И предложим вашим читателям присылать в газету фотографии и свои комментарии относительно идиотского использования «великого и могучего» на телевидении, радио, в прессе, на вывесках и афишах, в офисах и присутственных местах… С адресами, конкретикой. И эти материалы будут опубликованы на полосах «ВМ». Помните, в советских изданиях были такие рубрики — «Не проходите мимо» или «Нарочно не придумаешь»? Вот из этой серии.
— Отлично! Тогда ждем от наших читателей писем!