Эксперт: России выгодно возродить гидроэнергетику Северной Кореи

Когда речь заходит о Северной Корее, обычно вспоминают её ядерную программу, санкции, наконец, экзотику «коммунистического авторитаризма». Но крайне редко удостаивают вниманием герб КНДР, хотя это — едва ли не единственный государственный символ из ныне существующих, на котором изображена ГЭС. Андрей Сизов, генеральный директор ООО «Балтийский метанол» А ведь такой пиетет к гидроэнергетике говорит об основах современного северокорейского политического мышления не меньше, чем нашумевшая идеология чучхе. Соответственно, при более активном встраивании Пхеньяна в евразийские пасьянсы Москвы «гидрополитика» оказывается совсем не лишним (а возможно, ключевым) инструментом. Но вначале немного истории. ГЭС Супхун, ставшая основным элементом герба КНДР, — в буквальном смысле наследие колониальных времен. Её начали строить японцы еще в 1937 году, и возведенная ими плотина по высоте (126 м) и ширине (899 м) занимала третье место в мире после американских плотин Гувера и Вильсона. Оборудование, установленное на гидроэлектростанции, также было почти уникальным. Неслучайно, после окончания Второй мировой войны, когда северная часть Кореи оказалась под контролем советских войск, как минимум, два из имеющихся генераторов были отправлены в Казахстан для Усть-Каменогорской ГЭС. Неудивительно и то внимание, которое гидроузлу уделяли американские ВВС в ходе разгоревшейся в начале 50-х годов межкорейской войны. В результате Супхунской ГЭС потребовался капитальный ремонт, который в 1955–1958 годах провели сотрудники ленинградского «Ленгидэпа» (ныне — АО «Ленгидропроект»), увеличив ежегодную выработку электроэнергии с 600 до 630 МВт. По иронии судьбы, восстановление и усовершенствование гидроэнергетического достояния создало КНДР проблемы, не менее серьезные, чем разрушение ГЭС. Растущий и союзный сосед Китай, основываясь, в том числе, и на северокорейском опыте, тоже решил развивать гидроэнергетику. Для чего, в частности, тоже в середине 50-х пригласил советских специалистов. Но вскоре взаимоотношения Москвы и Пекина испортились, и Пхеньян оказался между двух огней. Что отразилось, в том числе, и на его энергетике. В рамках соглашения, подписанного между КНР и Северной Кореей, река Ялуцзян (корейское название — Амноккан), стала пограничной. Таким образом расположенная на ней Супхунская ГЭС оказалась в общей китайско-северокорейской собственности. Схожая участь постигла и другие гидроузлы, построенные на крупнейшей для КНДР водной артерии. Возможно, до какого-то момента Ким Ир Сен и его соратники не считали такой подход рискованным, не без оснований видя в своей стране регионального энергетического лидера. Но когда после развала СССР инженерная и финансовая поддержка со стороны северного «большого брата» прекратилась, энергодефицит стал тяжелым и почти хроническим недугом экономики КНДР. С поправкой на специфику северокорейской официальной статистики эксперты подсчитали, что в стране вырабатывается около 30 млн МВт-ч в год, что составляет лишь 7% от генерации южнее 38-й параллели. Знаменитые спутниковые снимки, запечатлевшие разницу в ночном освещении двух Корей, наглядное тому подтверждение. При этом до 76% производимой в КНДР электроэнергии обеспечивают гидроэлектростанции. В оправдание государственного герба. Еще в 2010-м тогдашний северокорейский лидер Ким Чен Ир призвал активизировать сооружение гидроэлектростанций «для обеспечения растущих потребностей населения в электроэнергии». И хотя завет Великого руководителя исправно выполняется, новых генераций явно не хватает для ликвидации энергодефицита. Даже ГЭС мощностью 20 МВт способна обеспечить лишь 1% необходимой Северной Корее электроэнергии. Ситуация усугубляется тем, что в условиях ужесточения международных санкций и острой потребности в твердой валюте КНДР наращивает экспорт столь дефицитных киловатт в Китай. Понятно, что Пекин не прочь воспользоваться отсутствием у соседа свободы внешнеэкономического маневра. С другой стороны, не исключено, что невозможность справиться с энергокризисом — одна из причин, толкающая Пхеньян на ядерную эскалацию. Ведь Поднебесную такое развитие событий настораживает едва ли не больше, чем Запад. Соответственно северокорейские ракетные запуски могут быть еще и способом (пусть отчаянным и безрассудным) добиться от Китая дополнительных преференций во взаимной торговле. Здесь-то и возникает шанс для России, которая, в отличие от КНР, не испытывает потребности в северокорейской электроэнергии. Наоборот, «Интер РАО» в прошлом году экспортировало 3,1 млн МВт-ч в Китай. А в середине десятых Москва рассматривала проект строительства энергомоста на Корейский полуостров. На первом этапе планировались поставки в северокорейский Расон до 70 МВт, затем увеличение до 350 МВт, а следующим этапом должны были стать поставки до 2-3 тысяч МВт с учетом строительства объектов тепловой генерации. Правда, тогда обсуждалась идея пролить энергомост, как минимум, до Южной Кореи. Теперь это вряд ли возможно после того, как эта страна оказалась в списке недружественных. Зато есть повод вспомнить опыт советско-северокорейского сотрудничества середины прошлого века, когда наши инженеры помогали КНДР восстановить и модернизировать её «гербовый символ» — Супхунскую ГЭС. Теперь компетенции российских энергетиков тоже могут быть полезными Пхеньяну — для усовершенствования уже существующих и строительства более мощных гидроэлектростанций. Разумеется, материальную отдачу такие инвестиции если и принесут, то далеко не скоро. По крайней мере, «живыми деньгами» Северная Корея вряд ли сумеет расплатиться в ближайшее время. Но с учетом всех привходящих о чистом альтруизме здесь речи тоже не идет. Уместнее говорить о том, что называется «преобразующим инвестированием». Способствуя модернизации энергетики КНДР, Россия минимизирует вероятность социально-экономической турбулентности в приграничном государстве, к тому же обладающем ядерным оружием. А заодно — получит репутационно-дипломатические дивиденды, которые почти всегда конвертируются по очень выгодному курсу.