Я тогда как раз в Питер приехал, восстанавливаться в родной лесопилке. Уже на заочное. И в общаге поселился. Вернее, поселили меня. И вот такой случай там приключился… Комендантом в нашей «пятерке», как оказалось, оставался тот самый менгрел Мурман, откуда-то из-под Зугдиди, который ещё при мне эту же должность исполнял. И в приснопамятные времена учебы на очном он как-то неровно дышал в мою сторону. Вечно то ставил меня на вахту в новогоднюю ночь или на 8 Марта, то настоятельно просил (ну, как тут откажешь?!) съездить с ним за стеклом и краской на какие-то склады у архангела Гавриила на куличках (там же, мол, погрузить, а потом, как привезем, и выгрузить надо). Когда я ему однажды сказал за то, что надо бы, мол, Мурман, и совесть иметь. Вон общаговская комиссия студсовета сколько тебе «штрафников» подкатывает — то за неубранную комнату, то за курение в не отведенных для этого местах. Кого в наряд ставят в новогоднюю ночь или какой праздник?! Бойца, у которого залетов — во! Выше крыши! У меня, между прочим… Залетов нет! А ты меня — на вахту в новогоднюю ночь! Ну, Мурман… Как это называется?! Он мне и ответил, что называется это верой в человека: — Костя, дорогой, если ты на вахте будешь, я уверен — ничего не случится. Сам знаешь — праздник. Выпивших много будет. А у нас в общаге — не только парни. Но и девчонки. Тут и до драки недалеко… А ты, даже не сомневаюсь, успокоишь, разрулишь. Такой лапши на уши всем навешаешь, что они потом три дня смеяться будут. И о драке напрочь забудут. Всем, ну, и мне, в первую очередь, хорошо. А тут, видишь, стекло. Ты знаешь, сколько я его просил?! Так долго, что сам уже успеть забыл — сколько! И вот — дали мне. Ты, я знаю, не разобьешь. А кто другой — не уверен. И тогда что?! Мне потом снова просить? Да мы с тобой академию закончим, а в общежитии стекол так и не будет. Зачем так долго разговаривать? Поехали. А то стекло, пока мы с тобой разговоры разговариваем, другой общаге отдадут! В общем, так мы с Мурманом и жили: вечно он меня припахивал, а я бурчал, возмущался потихоньку, но, если мог, как-то выручал его. Все-таки комендант в общаге — не последний человек. А тут как раз те мои старые праздничные дежурства, погрузки-разгрузки стекла, краски, других стройматериалов и аукнулись. Как там в мудрых книжках понаписано? «Аз воздастся, мил человек, тебе добром». Вот мне и воздалось. Аз. Я же в свой «дубовый колледж» — сразу с поезда. Сначала дела делаем, потом уже все остальное. В общем, захожу в главный корпус и не успел на второй этаж к родному деканату подняться, слышу, сзади окликает меня кто-то: «Костя!» С характерным менгрельским акцентом. Ну, ясен пень, кто это может быть! — Мурман! — Костя, дорогой… Сколько лет. Какими судьбами? Я и объяснил ему, как и зачем тут оказался. — Уже поселился? Нет? Вай, как хорошо. А хорошо, потому что иди, дела делай. Прав ты, сначала они, потом все остальное. А как дела сделаешь, подходи. Кабинет мой где, не забыл ещё? Я и подошел, как чуток разобрался, с чем это восстановление едят и какой ложкой. И было у меня с собою. Джульетта (без каких фантазий — чесслово! — супругу у Мурмана так звали) стол накрыла. Посидели, повспоминали. А как дело к ночи, Мурман и дал мне ключи от своего комендантского резерва. Так я и стал временным, но полноправным хозяином небольшой, абсолютно свободной комнаты. Хорошее дело, когда у тебя есть крыша над головой. Можно спокойно делами заниматься. Я и занялся. Естественно, не все двадцать четыре часа в сутки. Когда-то и отдохнуть надо. Поспать, поесть, побриться. И вот как-то… Сижу у себя в комнатенке, никого не трогаю. Вдруг… Слышу, в коридоре рев раненого бизона. Прислушался я к нему… И что-то определенно знакомым он мне показался. По тембру голоса, характерным паузам на вдохе-выдохе. Я и выглянул… Батюшки святы! Витя! Собственной персоной. Тот самый Витя, с которым я все время обучения на очном — в одной комнате. Куча семестров и точно такая же куча сессий. Сколько экзаменов вместе сдано… И не упомнить! Три практики в самых дебрях южной полосы таежной зоны европейской части РСФСР, на одной из которых, «благодаря» Витиной дотошности, мы бок о бок с ним цельный месяц строили усы лесовозных дорог. Не скажу, что мы были закадычными, поскольку и по росту, комплекции, да и по складу характера — все-таки довольно разные. Витька как начнет философствовать… Любил он это дело. У меня уши от его разглагольствований, тихо шифером шурша, начинают сползать куда-то в район шеи. Ну, я ему сразу же: «Витя! Заткнись!» — он и сворачивает на что-то более приземленное. Типа того, что за сахаром надо бы сходить, а то опять, что ли, несладкий пить будем? Да и батон к нему не лишним был бы. И… масла кусок! Ну, тут уж я сразу — внимаю внимательно: — По местам стоять! С якоря сниматься. И кто в магазин пойдет?! Ага… Как инициативы выдвигать, так все мы — горазды. А вот чтобы слово не расходилось с делом… Витя… ты что, предлагаешь по всей общаге гонца искать? Инициатива, сам знаешь, наказуема. Ну, ладно, ладно. Уговорил. Совсем забыл, что у меня «Беломор» закончился. Но ближе Вити, наверное, не было у меня в академии никого. И вот… Нежданно-негаданно. «Здрасьте, я ваша тетя». Витя. Собственной персоной. Из того самого Новокузнецка, за который Владимир Владимирович писал. Да не этот! А тот. Ну, классик который. Вспомнили, как он клеймил? Глаголом жег: «…сидят в грязи рабочие, сидят, лучину жгут»? Вот-вот. Из того самого «города-сада». Идет, ревет. Слезы — вот такенные. В три ручья. — Вить, ты чего?! Как оказалось, он по системе МВД распределился, которое тогда было третьим в Союзе по объемам лесозаготовок после Минлесбумпрома и Госкомлеса, в распоряжение Печорского управления. И ему, естественно, туда, в Печору эту, надо. На работу. Вот, мол, и путевка МинВУЗа РСФСР, в которой черным по белому… Имярек такой-то направляется. Примите его ласково. Обогрейте, обустройте. И подъемные выдать не забудьте! За счет вашего Министерства. Витя и решил, что Питер к этой Печоре как-то поближе, чем Москва. Вот так он физическую географию в седьмом классе учил! К тому же тут он хоть знает, как из Пулково на Московский вокзал перебраться. А в Москве этой… Сам черт ногу сломит. Там одних аэропортов! А вокзалов… Он и взял билет на самолет до Питера. Перебрался на Московский вокзал. А там… Облом Обломыч! — На ближайший поезд до Печоры… Билетов нет! А следующий — только через неделю. Уж мне-то этого не знать! До Печоры из Питера тогда можно было доехать только воркутинской прицепкой к Котласскому пассажирскому. Вот на ней и Витьке надо было. А она ходила два раза в неделю. А я как раз все свои формальности уладил. Вроде бы. И что-то там у меня от отпуска ещё оставалось. Так почему бы не наведаться к маме, которая тогда ещё в Воркуте работала?! Я и говорю этому свежеиспеченному молодому специалисту: — Витя! Что ты сопли распустил? Всех первокурсниц распугал. Они теперь, наверное, восемь раз пожалеют, что поступили в эту обдолбанную лесопилку: вон после неё куда на работу посылают! В такую глухомань, что и не добраться. Летим ко мне, в Воркуту. Хоть посмотришь, какая она, Большеземельская тундра, где грибы собирать даже самым ленивым — запросто. Потому что у нас грибы — выше и карликовой ивы, и карликовой березы. Дня три погужеваним, а на четвертый я тебя посажу в Воркуте на любой поезд. Хоть Московский, хоть Питерский, хоть Кировский. Ни один из них мимо Печоры не проскочит. Девять часов (максимум, если на пассажирский билеты возьмем!) — и будешь на месте. Если утренним, точняк до конца рабочего дня дверь в кабинет начальника управления ногой откроешь: «Встречайте!» Куда как быстрее, чем поездом из Питера. А билеты тебе все одно должны оплатить. Ну, и что, что самолетом дороже?! Не было билетов на прицепку к котласскому. А ты на работу быстрее хотел. Прямо рвался к ним, лагерникам этим. Так мы и сделали. И билеты Витьке оплатили. А я, как Витю на Печору отправил, ещё пару дней у мамы погостил и на Архангельск улетел. Был тогда такой рейс. Из Сыктывкара. ...
