Надежда на возвращение. 85

Возвращение домой 5

Я подхватываю родителей слева и справа и направляюсь с ними, следом - всё время смеющиеся обе сестры и три „ кольдитца". Слова и шутки летят туда и сюда. Все охвачены счастьем этой осенней ночью. Дорис тормозит мой быстрый шаг: „Однако, ты задаёшь темп! Мы, собственно, хотели взять с собой ручную тележку, так как думали, ты придёшь как инвалид". Я возражаю: „ 3 года назад я был таким ". Я должен рассказывать, рассказывать.

Затем я прерываю себя самого и спрашиваю: „Когда вы вообще узнали, что я еще жив?". Мать говорит: „ Извещение о пропаже без вести встретило нас всех как удар. Мы читали его снова и снова. Тут Дорис нашла дополнительную галочку у слов «вражеская страна». То есть, попал в руки врага. Мы сделали вывод, что автор хотел дать этим указание, что ты оказался в плену. Мы сразу обратились к службу розыска, но она не установила ничего. Итак: ждём, надеемся, молимся. Затем пришла осенью 1944 анонимная, проштампованная в Галле, почтовая открытка: госпоже Ольге Штадлер, район Гримма, округ Лейпциг. Радио Москвы сообщило: ваш сын Вольфганг Штадлер находится в русском плену". Нам стало ясно: это не могло быть никакой пропагандой. Мы знали: ты живой. Большое облегчение. Но все-таки еще 2 следующих года прошли, прежде чем мы получили твою первую, собственноручно написанную карточку. Тогда вообще больше не стало сомнений, что ты возвратишься домой однажды. Однако, это тянулось еще 3 года. И, наконец, теперь ты наш".

Я спрашиваю далее: „А когда моя телеграмма пришла?". Мать просит отца рассказать. Он смеется: „Неправда ли, Ольга, это было потешно. Ты потеряла от волнения свои вещи. Мы лежали еще в кровати, когда наш, почтовый «министр» в двери комнаты постучал и воскликнул: «Вставайте. Пеките пироги, Вольфганг прибывает!». Мы - еще в ночных сорочках - не могли поверить в это до конца. Но он держал телеграмму у нас под носом. Я пошёл тотчас же к Адольфу и разбудил его. Юноша смеялся и смеялся, и вовсе не мог остановиться. Дорис -решительно, как всегда - взяла всё в свои руки. Это отлично, тогда мы идем все к дороге, встречать его: Врони сразу упала мне на шею, совсем ничего не могла говорить, она плакала и плакала от радости. Такая была реакция. я бегал в течении дня три раза напрасно к (Sermuther) Сермучерскому вокзалу. Ну, тогда только Гроссботхенский ночной поезд оставался. Теперь ты с нами, мы радуемся, Господи!".

На краю деревни Шёнбах мы прощаемся с Фрицем Хербстом и обоими Сандри. Они должны шагать еще несколько километров. Несмотря на темноту я узнаю уже контуры моего родного города: столярная мастерская Цигнера, гостиницу Константина, мельницу, школьный дом, дом пастора, церковь. Деревня Шёнбах перенесла войну невредимо. Но как много жизней забрала война?

Теперь мы стоим перед "нашим" домом. Он не принадлежит нам, мы живем по найму. Старая изношенная деревянная лестница вверх, к первому этажу, скрипит точно также, как раньше. В дверях в маленькую комнату гирлянда висит. От неё иссякает лесной аромат. Отец объясняет: „Тотчас же после того, как твоя телеграмма пришла, мать отправилась в путь и от шумящего куста принесла дубовую листву. Адольф был сопровождающим и нарисовал затем пестрое приветствие на венке".

Я осматриваю бегло комнаты. Они кажутся мне меньше и ниже чем прежде. В «гостиной» мать говорит: „ Так, теперь осматривайся, как в первый раз, в спокойствии, при свете. Здоровым ты выглядишь и загорелым. Болел ли ты когда-то за это долгое время?". Я отвечаю: «Да, дважды был насморк и однажды головные боли». Отец смеется. „Ну, однако, юмор ты не потерял". Он садится за пианино. Я ожидаю, что будет звучать приветствие. Вероятно, Вагнер „счастливый я могу видеть теперь, о, родина, тебя"? или триумфальный марш из «Аиды» Верди? Или марш въезда из "Цыганского барона"? Нет. Он играет простую детскую песню „Маленького Ханса" и поет её. Из маленького Ханса он делает мое имя. Он изменяет вторую строфу: „семь лет, хмурых и ясных, Вольфганг у русских был, сегодня он, невредимый, наконец, возвратился домой".

Мать поднимается, наверное, чтобы преодолеть приближающиеся слезы, и говорит: «Теперь, однако, мы будем есть кое-что. Вольфганг имеет большой голод». Я отвечаю: „Голод? Что это?". Мать запекла сливы и сделала сладкий пирог. Так как я не трогаю ничего, она разочарована. Я объясняю, что слишком резкое изменение питания может быть опасно. Но, все же, затем я беру по куску.

На шкафу стоит фотография. Брат Роланд в форменной одежде морского флота. Дорис говорит: „ Роланд оказался в 1945 в английском плену. Тогда было распоряжение, что немецких военнопленных, которые жили в одной из западных оккупационных зон, сразу освобождали. Роланд указал место жительства его подруги Хильды: Киль. С тех пор они живут там. Теперь ждут уже четвертого ребенка. Итак, мол, тебя бы сюда!". На мой вопрос где он работает, отвечает : „Сначала пришлось в строительстве. Это было обычным делом в 1945. В крупных городах все было разбомблёно. Позже он нашёл работу по своей профессии наборщика. Теперь он определился в КИЛЬСКИЕ НОВОСТИ". Мать приносит картонную папку и зовёт меня: „Ну, смотри!". Я открываю её. Сверху мой журнал боевых действий, в том числе фотографии и негативы, все лежит, что я передал ей во время моего последнего отпуска, с просьбой сохранять это непременно. Там обнаруживается также извещение о пропаже без вести. Оно пропитано в верхней половине каплями слез. Сколько слез текло по миру во время войны? В этот момент приходят, пожалуй, всем одинаковые мысли . Однако, теперь текут уже слезы счастья. Мать кивает мне молча.

Рядом моя белоснежная, заправленная кровать стоит. Я смотрю, и все еще не могу понять, что я , на самом деле, дома. Минутой позже я тону в новом мире.