Осколки зеркала: воспоминания сестры режиссера Андрея Тарковского

В марте в «Редакции Елены Шубиной» выходит переиздание книги Марины Тарковской «Тарковские. Осколки зеркала». «Сноб» публикует отрывок о том, кого любил и презирал Андрей Тарковский.

Анкета Андрея Тарковского

Я бы уточнила — вторая и последняя анкета Андрея. Первая Анкета была им записана в Дневнике 1974 года. В ней было 15 вопросов и, следовательно, 15 ответов. Она называется Анкетой Марселя Пруста (пишу это со слов писателя М. Харитонова) и пришла к нам из XIX века. Все мы в свое время знали анкету с ответами Карла Маркса. Я не смею судить, насколько искренни бывают ответы на вопросы подобных анкет. Думаю, что порою просто невозможно ответить односложно на тот или иной вопрос, трудно сформулировать одной фразой свое отношение к какому-либо факту или явлению.

Когда я читаю ответы Андрея, мне интересен не столько его ответ, сколько тогдашнее состояние его души, его настроение. К сожалению, я не знаю точной даты Анкеты, опубликованной в еженедельном приложении к западногерманской газете FAZ.

Анкета

1. Что для Вас самое большое несчастье? — Голгофа.
2. Где бы Вы хотели жить? — В России.
3. Что для Вас является абсолютным счастьем? — Такого не бывает.
4. Какие ошибки Вы прощаете? — Прежде всего ошибки, которые совершает человек, на которого оказывают сильное моральное давление.
5. Ваш любимый литературный герой? — Князь Мышкин из романа Достоевского «Идиот».
6. Ваш любимый исторический персонаж? — Торо.
7. Ваша любимая реальная героиня? — Женщина, которая обрела чувство внутренней свободы.
8. Ваша любимая литературная героиня? — Сонечка Мармеладова из «Преступления и наказания» Достоевского.
9. Ваш любимый художник? — Пьеро делла Франческа, Андрей Рублев.
10. Ваш любимый композитор? — Бах и еще раз Бах.
11. Какие качества Вы больше всего цените в мужчине? — Терпимость.
12. Какие качества Вы больше всего цените в женщине? — Женственность.
13. Ваша любимая добродетель? — Вера в Бога.
14. Ваше любимое занятие? — Чтение.
15. Кем или чем Вы хотели бы стать? — Музыкантом.
16. Ваша основная черта характера? — Абсолютная вера в бессмертие человеческой души.
17. Что Вы больше всего цените в Ваших друзьях? — Доброту. 
18. Ваша главная ошибка? — Нетерпение.
19. Ваше представление о счастье? — Такого не существует. 
20. Что явилось бы для Вас наибольшим несчастьем? — Война. 
21. Что бы Вы хотели видеть в себе? — Хотел бы сохранить верность самому себе.
22. Ваш любимый цвет? — Зеленый.
23. Ваш любимый цветок? — Гиацинт.
24. Ваша любимая птица? — Сорока.
25. Ваш любимый писатель? — Толстой, Достоевский.
26. Ваш любимый поэт? — Пушкин.
27. Ваш герой в реальности? — Человек, который обрел внутреннюю духовную свободу.
28. Ваши исторические героини? — Никаких.
29. Ваши любимые имена? — Мария, Анна, Федор, Павел.
30. Что внушает Вам самое сильное отвращение? — Общественный конформизм.
31. Какую историческую личность Вы больше всех презираете? — Сталина.
32. Какие военные достижения Вас восхищают? — Для меня не существует никаких военных достижений.
33. Какими реформами Вы больше всего восхищаетесь? — Декларацией прав человека.
34. Каким природным даром Вы хотели бы обладать? — Никаким.
35. Как бы Вы хотели умереть? — Во сне в своей постели.
36. Ваша духовная позиция? — Убежденность.
37. Ваш девиз? — Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. (Выражение из речи, произнесенной 3 сентября 1936 года на митинге в Париже деятельницей Испанской компартии Долорес Ибаррури).

В двух Анкетах, разделенных десятью годами, совпадают несколько ответов. Любимый цвет — зеленый, любимый поэт — Пушкин (странно, что Андрей не назвал здесь отца). Очень меня порадовало, что любимый цветок Андрея гиацинт, я часто дарила гиацинты брату на день рождения. О том, что любимой птицей окажется сорока, я знала еще без перевода. Удивляют меня любимые имена Андрея. Мария — понятно, имя мамы. Остальные? Не привязывать же «Анну» к Ахматовой, «Федора» к Достоевскому, «Павла» к апостолу? А вот лозунг испанской коммунистки заставил меня задуматься. Это что, шутка или всерьез?

На вопрос Анкеты 1974 года «В чем движущая сила женщины?» Андрей отвечает: «Подчинение, самоотречение во имя любви». Об этом же идеальном для него «растворении» женщины в мужчине Андрей говорит и в интервью швейцарской журналистке Ирэне Брежне в 1983 году.

В последней Анкете героиней Андрея становится наконец «женщина, которая обрела внутреннюю свободу». Кто эта женщина? Существовала ли она реально или только в воображении Андрея? Кто знает...

А жить Андрей хотел бы в России.

Андрею холодно

Эта фотография попала ко мне уже давно. Зима, территория Московского зоопарка. Замерзший пруд превращен в каток. На переднем плане — деревянная скамейка, на ней мальчишки-малолетки. У скамейки справа стоит спиной к снимающему Андрей. В руках у него чемоданчик с коньками. Знакомый чемоданчик, мой, с ним я ходила на каток, а Андрей часто брал его у меня напрокат. На брате демисезонное пальто с поднятым воротником. Все мальчишки на катке в шапках-ушанках, Андрей в кепке. По приподнятым плечам, по всей его напряженной фигуре я чувствую, как ему холодно. Лица брата я не вижу, но знаю, что он бледен до синевы и на щеках гусиная кожа.

Зимой Андрей всегда мерз, никогда не одевался тепло, по сезону. Это считалось у него особым шиком — отвергать все, что помогает не мерзнуть суровыми московскими зимами. Осеннее пальто он считал элегантнее зимнего, с меховым воротником, кепку — красивее ушанки, хотя тогда, в самом начале пятидесятых годов, и то, и другое, и третье — все было стандартным совпошивом. Под брюки ничего не поддевал даже в трескучие морозы, напрасно мама придумала смешное словечко «кальсонетты». Это не помогло, и «кальсонетты» находились в опале.

Был один благополучный период, когда мама почти насильно, вопреки желанию Андрея, «изобрела» ему теплую куртку на меху. Мы купили с ней шерстяную ткань в клетку, соседка Андриянова сшила из нее новый верх. К этой клетчатой куртке была мною куплена модная тогда шапка с цигейковым околышем и бархатным верхом. Всю зиму Андрей проходил в Институт востоковедения в этом наряде.

Но уж во ВГИК он не ездил в этой куртке и шапку круглую забросил. Появилось, кажется из комиссионки, серое в елочку пальто и цигейковая шапка-пирожок. Но чаще всего он выходил из дома без шапки. Таких смельчаков в Москве пятидесятых было совсем мало, это сейчас вся молодежь ходит а-ля заграница.

Сохранился листок грубой зеленоватой бумаги, исписанный Андреем, — начало его рассказа вгиковских времен (наверное, второй курс) под названием «Характер».

С неба сыплется мелкий снег — легкий и сухой. А на тротуарах — сыро. Тускло поблескивает снежная пыль, проносясь мимо освещенных витрин. Тяжело прокатился троллейбус — за морозным окном улыбающаяся девушка-кондуктор. Кому улыбается — не видно.

Человек в белом коротком халате поверх шубы и с онемевшим от холода лицом стоит у засыпанного снегом лотка с конфетами. Руки в карманах. Прошла девушка в меховом пальто и голубой шапочке. Пальто коричневое, шапочка голубая, ярко-рыжие ботинки. “Безвкусица”, — подумал Сашка.

Мимо прошли двое. Оба в сапогах и надвинутых на глаза светлых кепках. Один из них, изобразив на лице удивление, протяжно и мерзко выругался.

— Простудишься, фрей! — и громко загоготали, довольные шуткой.

Прошли, ругаясь и обсуждая личные дела. Сашка выплюнул сигарету, наступил на нее. Потер замерзшее ухо и потоптался на месте. Снег прошел... Давно стоит Сашка. И ждет, — хотя знает, что ждать нечего...

Рассказ о неудавшейся любви. И о том, что стоит Сашка–Андрей, ждет любимую и мерзнет... Опять мерзнет. Зима, неуют, отвергнутая любовь и холод, холод. Холод в сердце любимой, холод в природе.

Почему он выбрал себе такую участь? Что заставляло его так упорно мучить себя? Психолог сказал бы, что его не оставляло подсознательное чувство вины. Вряд ли это так. Какую вину он за собой тогда чувствовал?

Из того же рассказа:

Последнее время Сашка любил оставаться один. И думал. Вспоминал и мучительно думал о плохом: об Ирине, о своем характере и о многом другом. Стоило задуматься о чем-нибудь, когда мать была дома, она с подозрением начинала приглядываться к Сашке и притворно-равнодушным голосом спрашивала:

— Саша, что с тобой, что-нибудь в институте?

Сашка огрызался, и ему было нестерпимо стыдно, когда мать, пряча обиду, уходила в кухню и молча курила, облокотившись о грязный кухонный стол...

На мой вопрос ответил сам Андрей на этом бережно сохраненном мамой листке грубой зеленоватой бумаги.

Проходят годы. Андрей давно не живет с нами. Он уже успокоился, сделал окончательный выбор — женился во второй раз, оставив ту, которую когда-то подолгу и часто понапрасну ждал. Он уже всемирно известный режиссер — за плечами «Иваново детство», «Рублев», «Солярис», «Зеркало». Идет работа над сценарием «Сталкера» и над постановкой «Гамлета» в театре им. Ленинского комсомола. Андрей знаменит на родине, известен за рубежом. Тарковским интересуются зарубежные коллеги. Оказавшийся в Москве шведский кинорежиссер Вильгот Шёман ищет встречи с ним.

...Небо опять заволокло тучами. От сырости тяжело дышать. Я в теплой шубе, но дрожу от холода. Начинаю дрожать еще сильнее, когда здороваюсь за руку с Тарковским.

Он без шапки. На нем джинсы. И бежевый пуловер под джинсовой курткой. Он, должно быть, насмерть промерз…

Мы запечатлеваем в памяти: Москва, 1977 год, 29 ноября, день заканчивается, время идет к полуночи... Тарковский машет нам на прощание... И быстро исчезает, будто проваливается в кратер. “Аванти, Андрей, аванти!”

Куда ты идешь сейчас, промерзший до костей в своих холодных джинсах? И кто же ты такой? Великий мазохист?..

Удивительно, что Шёман, человек другой страны, другого мира, видевший Тарковского в Москве в разные годы всего дважды, ощутил это состояние холода, на которое обрекал себя мой брат. Значит, что-то продолжает его мучить, значит, «Зеркало» не освободило его от комплекса вины или освободило лишь частично? Значит, его нежная, тонкая душа продолжала страдать и мучиться оттого, что после неравной борьбы он предал дорогой мир близких ему людей? Встретившись со своей будущей второй женой, он оказался один на один с другим миром — миром истерик, увлекательных психологических поединков и темных страстей, совсем по Достоевскому. И никто ему не помог в этом неравном поединке, как никто не помог папе в подобной ситуации в 1947 году. Да Андрей и отказался бы от любой помощи. Доверяя лишь своему собственному опыту, он повторил папин путь. Смирившись с неизбежностью, а может быть, полюбив эту неизбежность, он поверил в возможность семейного счастья и построил дом, который развалился под ветром его судьбы...

Однако если говорить о подсознании, то это глубоко спрятанное и порой неведомое человеку его второе «я». Андрей в своей внешней жизни был личностью, отнюдь не вызывающей чувства жалости. Московский холод сделал его характер морозоустойчивым, выработал в нем жесткий нрав борца, не сгибающегося ни при каких обстоятельствах. Со временем он стал сильной личностью, лидером, которому подчинялась киногруппа, с которым вынуждено было считаться киноначальство, которого уважали друзья и ненавидели враги. Андрей мог мгновенно остудить любого, чья назойливость или панибратство были ему неприятны. Однако он отгораживался не только от чужих, но и от своих.

Помню его телефонный звонок: «Здравствуй! Я был сегодня на кладбище у мамы. Ты знаешь, на могиле крест покосился, — сказал он мне ледяным начальственным тоном. — Надо починить!» Меня этот тон возмутил: «Покосился — так возьми и почини, ведь ты же мужчина», — ответила я. На этом наш разговор окончился. А в дневнике Андрея под этим числом, 10.06.81 г., я прочла: «Сегодня еще одно чудо... Я был сегодня на кладбище. Тесная ограда, маленькая скамеечка, простенькое надгробие, деревянный крест. Клубника пускает усы. Помолился Богу, поплакал, пожаловался маме, просил ее за меня попросить, заступиться. Правда ведь, жизнь стала совершенно невыносима. И если бы не Андрюшка, мысль о смерти была бы как единственно возможная. На прощание с мамой сорвал лист земляники с ее могилы. Правда, пока ехал домой, он завял. Поставил в горячую воду. Листик ожил. И стало на душе спокойнее и чище. И вдруг звонок из Рима. Норман. 20-го приезжают итальянцы*. Конечно, это мама. Я и не сомневаюсь ни секунду. Милая, добрая... Милая моя... Спасибо тебе. Я так виноват перед тобой…» 

И еще запись того же года в дневнике Андрея: «Марина отдала мне две бабушкины иконки, которые вешают на шею; Боже... Какая у меня бабушка! ...Прочел и понял, что не написал “была” в последней фразе. Но тут же пришла в голову мысль, что это не описка..».

Жаль, что рассказ Андрея «Характер» сохранился не полностью. Возможно, он объяснил бы мне, почему брату было так трудно сказать сестре добрые слова, поделиться с ней своими чувствами. Ведь у нас было общее горе. Наверное, мне надо было умереть раньше него, тогда бы в «Мартирологе» появились нежные слова о любви и ко мне...

И вот я стою далеко-далеко от Москвы, на окраине Парижа, в пригороде Нейи-сюр-Сен, в темном морге бывшего американского госпиталя, теперь французской клиники. Я прикладываю лицо и руки к телу Андрея, обнимаю его и ощущаю его ледяной холод. И я понимаю, что уже никогда больше Андрей не отогреется. Не вернется ни в холодную Россию, ни в любимую им Италию, где так много света, тепла и солнца.

И я вспоминаю моего дорогого брата — живого, юного, полного надежд. «Андрей, не ходи раздетый, надень шапку!» — «Мам, отстань!» И он с открытой головой выбегает из дома на зимнюю улицу. И «с неба сыплется мелкий снег — легкий и сухой».

*Речь идет о решении вопроса с фильмом «Ностальгия».