Бой идёт и за тех, кто отгородился: откровения раненых в госпитале
Член Совета по правам человека при президенте РФ, главный редактор ИА Regnum Марина Ахмедова — о важном понимании некоторых моментов этой войны.
«Вчера пока стояла у пропускной в госпиталь, ждала белгородских многодетных Елену и Алёну с пирожками, мимо проходили женщины. Одна очень симпатичная, лет 35, уверенная, крикнула: „Гуманитарку завозим! Мальчики, быстро досмотрите!” — и охрана послушно пошла досматривать.
Потом пришла тоненькая женщина в беретке с таким выражением, каких больше на лицах не носят. „Сестричество”, — сказала она. „Ноги раненым пошла мыть”, — подумала я.
Во дворе у хирургического корпуса я застала сцену из Великой Отечественной. На окровавленных солдатских носилках бегом выносили и заносили раненых.
На каталках, накрытых одеялами, лежали они же в ожидании отправки на борт — дальше, в другие госпитали. Здесь перевалочный пункт. Сюда попадают прямо с передовой. По многим лицам видно: они ещё не соображают, где они, ведь только утром — сегодняшним утром — были в бою.
Я вспомнила свое утро. Я была в гостинице, выходила в ресторан завтракать, и ничто не напоминало о войне. Поэтому мне было сложней осознать, что эти мужчины еще утром ходили на штурм. Вчера, когда я садилась в поезд, я видела на вокзале много военных.
Они стояли перед гражданскими в зале ожидания, и мужчины из гражданских предпочитали на них не смотреть. У меня возникло странное чувство — будто между ними невидимая стена. И что, если солдаты ее тоже чувствуют? Как им тогда должно быть странно уходить на войну из-за этой стены.
Приехали пирожки. Дети Елены от первого русского и второго ангольского брака были с ней, остались ждать нас в “Газельке”. Ящики с пирожками выгрузили на тележку с засохшими пятнами крови.
И мы ее покатили по палатам. Во всех палатах ещё пахло кровью, потом и боем. Кто-то стонал от того, что наркоз отходит. Кто-то сидел оглушенный, обняв свою раненую руку, как будто не мог принять гражданскую тишину.
“Пирожки от мамы, от бабушки, милые наши, родные!, — кричала Елена, заходя в палаты и рассовывая пирожки по рукам. — Победа будет за нами!”, — заканчивала она каким-то особенным тоном, в котором слышалась и вопросительная интонация и высокая просьба добыть эту победу.
“А за кем же ещё?” — мрачно отвечали одни. “Это обязательно”, — говорили другие.
Я постояла у кровати стонущего худенького двадцатилетнего.
“Вы откуда?” — спросила его.
“Из Москвы, — сказал он. — Обезболивающее перестает действовать”.
Я дала ему в здоровую руку пирожок.
В одной палате мы встретили человека, который вчера ещё штурмовал. Присев на край его койки, я подробно расспросила его обо всем — без эмоций, как журналист. Задала прицельные жёсткие вопросы. Пока мы говорили, многодетные эмоционально прочитали молитву у меня за спиной.
“А я молюсь, — приподнятым голосом сказала Елена, когда он закончил свой рассказ. — И я уверена, что победа будет за нами”.
“Я мобилизованный, — ответил он. — Когда меня призвали, не хотел идти. У меня семья, и я был готов защищать только ее. На третий месяц я научился воевать, на седьмой меня отпустили в отпуск, я не хотел возвращаться на фронт, но вернулся. Посмотрел на вас, на гражданских, ну что вы будете делать без нас? Я за вас отвечаю. Теперь вы все со своими пирожками — у меня за спиной”.
“Это почему?” — спросила я.
“Вы — душа России”, — застеснявшись, сказал он.
Я вспомнила почему-то вокзал, с которого уезжала вчера. И эту стену, которую почувствовала между солдатами и гражданскими. И подумала, что вот эти женщины, разные женщины — начальницы, сестры милосердия, пекари, многодетные — сами сыграют в нашей победе огромную роль. Хотя бой идёт и за тех, кто отгородился».
Читайте также: «Уверен в себе»: в США впали в уныние после поездки Путина