На трамвайном кладбище

На трамвайном кладбище
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
В пять я поднял Катьку в Троицком на втором этаже у Шумеева, мы курнули и поехали на трамвайно–троллейбусное кладбище на Козлова. У открытых ворот на территории трамвайного управления никого не было, и только неопределенного возраста тетка в черном сатиновом халате, резиновых ботах и по–комсомольски повязанной косынкой на голове со старым синяком под глазом, извлекала метлой мусор, застрявший между двойных трамвайных рельсов, с таким выражением лица, как будто ковыряла в зубах.
Я спросил у нее, где старые троллейбусы и она показала мне рукой в холщовой варешке на гигантскую площадь по которой, подчиняясь странному церемониалу по кругу ходили троллейбусы. Я спросил у тетки, можно ли туда проехать.
Первый круг составляли троллейбусы, которые беспрерывно медленной каруселью двигались по площади, а внутри этой площади стояли пустые троллейбусы, живописно–ржавые, со спущенными колесами или на подставках, без колес. Да, это было гигантское троллейбусное кладбище. Чуть в стороне маленькое кладбище старых автобусов. Я видел их в последний раз где–то в году шестидесятом на окраинных маршрутах. Мы осторжно двинулись по этому некрополю и возле скелета ископаемого — двойного ленинградского трамвая Катька сказала: "Стоп! Давай здесь затрахаемся." Отказать я не мог.
Трахались ли вы когда–нибудь в жигулях, нет вы никогда не трахались в жигулях. В жигулях первой модели можно было затрахаться только одним способом. Я уже принялся раскладывать переднее пассажирское сидение, как вдруг Катька сказала:
— Надоело это однообразие в жизни, придумай что–нибудь необычное.
Тогда я ей говорю:
— А слыхала ли ты Катька что–нибудь про ролевые игры.
— Это типа папа–мама, — отвечает Катюша. — Меня так пацаны в пионерлагере в первый раз отфакали.
— Нет, — говорю я Катьке, — давай поиграем с тобой в последний маршрут.
— В смысле? — спрашивает Катька, хотя догадывается.
— Предположим я водитель троллейбуса, а ты пьяная малолетка. У меня конец смены, я становлюсь на прикол на кольце Чайковского и вижу тебя, спящей на заднем сидении. Разбудил и говорю: «Девушка, предъявите ваш билетик за проезд в общественном транспорте». А у тебя билета нет, нет денег и вообще ничего нет. У вас выпускной вечер в школе и одноклассники тебя напоили, просто так, чтобы посмеяться, и пьяной посадили на троллейбус, на маршрут по которому ты никогда не ездила и в этой части города не была никогда.
Дома тебя никто не ждет, потому что мать на фабрике в ночную смену, а отец существует в виде прочерка в твоих документах и отчество у тебя условное «Ивановна». Ты уже уже сделала три круга по кольцу двойки троллейбуса, выспалась и протрезвела. Смотришь на меня испуганно, жалобно и говоришь, что у тебя билета нет. Ах, нет билета, говорю я, тогда сейчас отвезу на троллейбусе и сдам в милицию. Ты самая рослая и хорошо сложенная девочка из всего вашего десятого класса, фигурой и лицом в неизвестного красивого отца, но у тебя даже нет колготок и ты носишь чулки на подвязках, которые мать приносит со швейной фабрики. Никто из пацанов никогда не лазит к тебе под юбку. Ко всем девочкам в классе лазят, а к тебе нет. Ты смотришь на меня испуганно и говоришь жалобным голосом: «Дяденька водитель троллейбуса, вы хотите меня выебать?»
— Нет, говорит Катька, — мне эта история не нравится.
— Почему, — спрашиваю я.
— Потому, что это сильно похоже на правду, — говорит она.
Хорошо, тогда так. Ты из бедной послевоенной минской семьи. У матери–одиночки вас трое: старший брат — служит в армии, слабоумная младшая сестра и ты, непонятно откуда взявшееся существо, генетическое эхо проживавшего когда–то на этой земле, а ныне исчезнувшего таинственного рыцарского племени литвинов. Одеваешься в обноски, которые собирают по благополучным семьям дамы активистки из родительского комитета. Носишь мальчуковое, потому что одежды для девочек твоего возраста, роста и сложения просто нет. В шестнадцать лет — метр восемьдесят и в плечах теннисистка или пловчиха, из тех что во время олимпиады полуголыми показывали по телевизору.
Телевизор КВН единственное вечернее развлечение вашей нищей семьи. Смотреть его можно только через огромную линзу–сосуд, куда наливают воду. Раз в неделю линзу нужно мыть и воду в ней менять. Водопровода дома нет и чистить линзу ты ходишь к колонке на углу Суворова и Чайковского.
Босой, в мальчуковых спортивных трусах с полоской и в военной рубашке от солдатской парадной формы, которую прислал в подарок из армии брат, с загадочным сосудом–полусферой на плече, видит тебя идущей, к водонапорной колонке, профессиональный фотограф Рафаил Семенович Дымшиц.
Среди своих — Рафа. Профессию, как это было когда–то принято в правильных еврейских семьях, он получил от папы. У Рафы фотолаборатория в Доме Быта где–то в центре Минска. Много лет он занимается черно–белой фотографией, настоящий мастер. Именно от отца Семена Исааковича Дымшица унаследовал он один прием. Всего лишь капля секретной жидкости в проявитель, и ваш, давно умерший родственник, взирает на вас из рамки подобно Дориану Грейю, и можно разглядеть что–то очень важное для себя, если долго всматриваться в коричневую темноту у него за спиной.
Но главная тайная страсть нашего героя — художественное фото, ню, эротика.
Рафа сходу нащелкал сюжетов на тему «дева в униформе советского гитлерюгенда» Прекрасные загорелые девичьи руки держат в руках глаз циклопа, фонтан воды из колонки, босые ноги и вполне заметная грудь без лифчика. Возраст библейский, самый сладкий — шестнадцать лет.
Рафа давно уже работает только с фирменной аппаратурой и неплохо освоил слайды. На слайдах гораздо больше возможностей по цвету. Хороший немецкий слайд как–то необыкновенно улучшает унылую советскую действительность. Красное становилось краснее, синее — синее, зеленое — зеленее, а все черное — позолоченным, как у старинных живописцев. Молодое женское тело при правильном освещении смотрится на слайдах весьма привлекательно. Он знает свое дело, ценит и любит красоту юности и никогда не спешит ею овладеть физически, как это сделал бы какой–нибудь пошляк.
Она увидела, что ее снимают и засмеялась. Рафа подошел, представился. Познакомились. Она пригласила Рафу к ним домой. Мать спала после ночной смены. Девочка рассказала, что им через родительский комитет достались хорошие югославские, но с оторванным хлястиком, спортивные туфли, и что у «матки» такие деньги, чтобы их отремонтировать, будут только в конце месяца, а ей так хочется в них ходить сейчас. Она их уже меряла, они ей, как Золушке, в самую пору. И тогда еврей–фотограф приглашает девушку к себе в Дом Быта и обещает, что туфли отремонтируют бесплатно, а он сделает ей на память фотографию.
К его удивлению ни каких трудностей, связанных обычно с первым разом, с ней не случилось. Она легко согласилась раздеться, и он был потрясен олимпийской красотой юного тела. Вел себя очень осторожно, отщелкал несколько кассет Агфы и только один раз, когда разворачивал послушное тело к свету, не выдержал и коснулся губами ложбинки между лопаток. Она обернулась и спросила:
— Рафаил Семенович, вы хотите меня выебать?
— Нет деточка, совсем не это, — сказал он.
— Так чего же вы хочите? — спросила она с циничной насмешливостью, и он произнес тогда загадочное слово «куннилингус».
Она ушла из дома на месяц. Было лето, каникулы и она сказала, что поехала в пионерский лагерь к друзьям. Мать отпустила.
Рафа возил ее в Москву на полуподпольные богемные тусовки с иностранцами. Одевал в мужское платье, немножко гримировал. Крым и грузинские курорты он не любил, любил Прибалтику. Поехали в Литву в Палангу. В Эстонии на яхтах выходили в море. Яхты были оборудованны телевизионными приемниками с антеннами. Смотрели Финляндию и Швецию. Уже появились первые видомагнитофоны. Он показала ей Греческую Смоковницу, которую она посмотрела совершенно равнодушно.
В августе, когда, вернулись в Минск, он сделал две сессии в пионерской форме — в галстуке, в пилотке и через знакомого софика отправил партнеру в Германию. Оттуда сразу пришел заказ, а через израильскую помощь посылка – дизайнерский набор для подростка от Хуго Босс. Он заказал из Москвы коробку цветного кодака, купил через знакомых в военторге генеральскую униформу и за неделю отстрелял ту самую знаменитую эротическую фото–сессию «Немецкая девочка и русский генерал на развалинах Берлина». В качестве декораций использовал стройку большого кирпичного дома для цыганского барона в Шабанах.
Как ее називают? – спросил по международному его приятель и партнер русскоязычный немец из Западного Берлина.
— Катюша, — ответил Рафа.
— Я так и думаль, — сказал немец. — Она у нас сейчас нумер один. Скажи ей об этом.
— Зачем, — ответил Рафа…
— Сволочь, — сказала Катька, — ты меня растрогал. Дай я тебя поцелую.

Написал Фельдмаршал rabina1950 на microproza.d3.ru / комментировать