Александр Рудин: «Инструмент — близкий друг, с которым ты общаешься»

Виолончелист, пианист, дирижер и художественный руководитель академического камерного оркестра Musica Viva, а теперь и знаменитого РНО Александр Рудин придумывает немало любопытных и необычных программ, открывает забытые и даже неизвестные музыкальные раритеты, проводит уникальные фестивали. 9 ноября стартует серия концертов «Музыка при свечах», которые уже взбудоражили воображение меломанов.

— Вечера «Музыка при свечах» будут проходить в старомосковском особняке в Гарднеровском переулке?

— Да, в двухэтажном здании на Бауманской, где уже несколько лет репетирует наш оркестр Musica Viva. История дома любопытна. В XVIII веке особняк построил обрусевший шотландский купец Фрэнсис Гарднер, известный тем, что открыл в России одну из первых фабрик по производству фарфора. Изделия считались эталонными, и возникшие позже заводы ориентировались на них как на образцы. Мануфактура Гарднера имела звание «Поставщик Двора Его Императорского Величества». Как ни странно, производство, основанное более двух с половиной веков назад, существует по сей день и носит название — фабрика «Мануфактуры Гарднеръ в Вербилках».

Так что дом, где сегодня репетирует Musica Viva, изначально непростой. Сегодня здесь немало заведений для разных нужд человеческих, как духовных, так и мирских: студии и лофты, клиника и кафе. Студия Musica Viva на втором этаже, в светлом зале с живописным эркером, элементами старинного декора, изящной лепниной, пронумерованными кирпичами. Помещение просторное, уютное, приятное и, как сейчас говорят, стильное. Когда попадаешь в его атмосферу, испытываешь чувства особые…

— И хочется зажечь свечи…

— Во всяком случае, появляется желание делать что-то необычное. В нашей студии мы уже проводили концерты. А сейчас у нас с Ольгой Гебгарт (продюсер проекта. — «Культура») возникла идея объединить интересные программы в серию вечеров «Музыка при свечах». Специально привезем хороший концертный рояль, который удалось получить в аренду — наш инструмент больше подходит для репетиций.

— По какому принципу составляли программу концерта-открытия?

— Мы исходили из нескольких обстоятельств. Во-первых, хотели сыграть что-то с солистом Яшей Канцельсоном. Он когда-то, пару лет назад, был нашим гостем. Мы с ним выбирали сочинения, что подходят нам обоим — остановились на Сонате для виолончели с фортепиано Клода Дебюсси и Втором фортепианном концерте Фридерика Шопена. С одной стороны, музыка известная, с другой — редкая авторская версия Концерта в камерном варианте со струнным оркестром. «Восточные картины» Роберта Шумана — сочинение интересное, одухотворенное, романтическое. В нашем репертуаре оно появилось совсем недавно — исполнили его буквально два раза. В оригинале оно написано для фортепиано в четыре руки, у нас прозвучит в версии для струнного оркестра. Точно не могу сказать, кто сделал эту хорошую редакцию, но она издана в XIX веке в Германии, и мы не отказали себе в удовольствии воспользоваться ею.

Впервые обратились к Октету для струнных Джордже Энеску. Этот румынский композитор первой половины XX века, на мой взгляд недооцененный, был блестящим пианистом, скрипачом, дирижером и талантливым композитором. Мы, восемь струнников, включая меня, проведем эксперимент и представим премьеру фрагмента этого значительного и сложного для исполнения, а может, и для восприятия слушателей сочинения. Постарались составить программу, интересную всем участникам и, надеюсь, нашей публике.

— Эти композиторы для вас — живые?

— Думаю, многие из моих коллег ответили бы примерно одинаково: композиторов, музыку которых исполняем, — мы, конечно, чувствуем. Их сочинения увлекают, иначе к ним не имело бы смысла прикасаться. Интерпретируя музыку, мы все время задаемся вопросами: о чем композитор думал, что он хотел «сказать», какова его концепция, как он представлял фрагменты и целое. Это процесс поиска живого образа и, соответственно, общения с творцом.

— Какую публику хотели бы встретить в вашем изысканном пространстве?

— Смешанную, открытую к восприятию, со свободным сердцем. Хотелось бы, чтобы слушатели были ориентированы в музыке. Думаю, что придут люди, которые нас знают, и, как всегда, рассчитываю на какой-то процент новой аудитории.

— Есть ли у этих вечеров какое-то фестивальное начало?

— Фестиваль — это цикл, расположенный в небольшом промежутке времени: десять дней или три недели. Наша серия вечеров рассчитана на несколько месяцев, для фестиваля подобная задумка слишком растянута во времени.

— Вы всегда готовите необычные и безукоризненные с точки зрения вкуса программы — «Посвящение великим меценатам», «Дон-Жуан-Кихот». В чем особенность «Музыки при свечах»?

— Мы практически всегда обходились своими силами, играли для наших поклонников и для себя, особо не заботились о внутреннем стержне программ — они у нас складывались достаточно произвольно. Теперь планируем приглашать гостей для участия в концертах «При свечах». Если все пойдет по плану, то будем тщательно продумывать программы и привлекать солистов, которые предлагают свои интерпретации камерной музыки с оркестром. И — пресловутые свечи, которые не определяющий фактор, конечно, но штрих, характеризующий атмосферу наших камерных собраний.

— Почему на первый вечер пригласили Якова Канцельсона?

— Он — глубокий серьезный пианист, талантливый музыкант, тонкий человек. Мы играли с ним не так много, всего несколько раз. Начали сравнительно недавно, лет пять назад, хотя были знакомы давно. Он тоже большой поклонник камерного музицирования, любит и умеет слушать партнера.

— Можно ли сказать, что приоритет будет отдан какой-то определенной музыке — виолончельной или фортепианной?

— В цикле есть приоритет у камерной ансамблевой музыки, иногда фортепианной. Не думаю, что каждый раз центром наших вечеров будет пианист. Само название «Музыка при свечах» — условное. Не думайте, что мы зажжем множество восковых или стеариновых свеч. Без сомнений приходите, даже если вы опасаетесь огня — пожара не случится.

— Совсем недавно вы возглавили Российский национальный оркестр. К работе приступили?

— Стоит сказать, что как раз я довольно хорошо знаком с коллективом и отдельными музыкантами — у нас было достаточно совместных концертов в прошлом. Они — не незнакомые мне люди. Сейчас познаю особенности коллектива — технические, административные и немного художественные, пока «притираюсь» к новому делу. Узнаю заботы музыкантов, и попутно мы, конечно, планируем какие-то программы на будущее. Наши первые совместные выступления запланированы только на начало следующего года. Моя задача — не помешать тому, что есть, и способствовать сохранению достигнутого. Постараюсь сделать так, чтобы в непростое время потерь, творческих и человеческих, минимизировать проблемы. На большее пока не претендую.

— То есть вы сейчас руководите двумя оркестрами: Musica Viva и РНО?

— Тремя. На сегодняшний день еще руковожу оркестром Саратовской филармонии, уже третий год. Там регулярно бываю, мы делаем программы.

— Где возьмете время для трех оркестров? Вы ведь еще заведуете кафедрой и преподаете в консерватории.

— Да, обязанностей оказалось много. Справиться с ними — не вопрос физического времени, скорее — его распределения и самодисциплины: я же не каждый день где-то играю или дирижирую концерты. Я должен в своей голове найти время, чтобы разложить там правильно все зоны ответственности.

— Вы человек дисциплинированный?

— Честно говоря, не очень. Но надеюсь на свои способности, которые во мне заложены и позволяли до сих пор заниматься самыми разными делами. Может, они и сейчас меня не подведут. Хотя с возрастом, конечно, многое становится более проблематичным.

— Дирижер — он кто: руководитель, вдохновитель, педагог?

— Можно этот перечень продолжать: еще и администратор, и дипломат, умеющий общаться, и творческая личность, и музыкант, конечно. Я совершенно не претендую на обладание всеми качествами, каких-то у меня нет. Думаю, оставшихся достаточно для достижения поставленных целей.

— Роль личности худрука в развитии оркестра, конкретного РНО и гипотетического?

— Думаю, значение и влияние руководителя зависит от времени и обстоятельств. В истории РНО, одного из выдающихся оркестров мира, личность руководителя была определяющей. В их короткой и славной истории роль худрука — первостепенна. Михаил Плетнев — выдающийся человек, что говорить. За короткий период, за тридцать с небольшим лет, он сделал оркестр одним из лучших на планете, ввел его в международную исполнительскую элиту. Сейчас — другое время, иные проблемы и задачи, но я хочу, чтобы то, что было сделано при Плетневе, осталось навсегда.

— Вы сконцентрируетесь на работе с оркестрами или вашим многочисленным поклонникам можно ожидать ваших виолончельных откровений?

— Исполнительскую деятельность я не оставляю. Буду иногда играть — 14 ноября в Консерватории на концерте, посвященном юбилею Наталии Гутман, вместе с выдающимися коллегами Элисо Вирсаладзе и Алексеем Любимовым и оркестром Московской консерватории. Сыграю в Петербурге с оркестром Musica Viva в декабре, есть и еще выступления.

— Инструмент — второе «я» музыканта. Ваша виолончель старинная или современная? И вообще, инструмент должен бережно храниться под семью замками или на нем нужно играть, чтобы поддерживать его жизнь?

— Все зависит от отношения. Если мы рассматриваем инструмент как произведение искусства или вложение капитала, тогда он может быть помещен за стекло, позволяя любоваться эстетическим совершенством своего внешнего вида. Если мы рассматриваем инструмент так, как он был задуман, то есть как музыкальное орудие, то, конечно, он должен звучать.
Инструмент может быть старинным или современным, но и тот, и другой должен привыкнуть к человеку, который на нем играет. Я много играл на старинных и очень ценных инструментах, а также на современных, рожденных недавно, и должен сказать, что какой-то принципиальной разницы, связанной с его появлением на свет, нет. Инструмент, созданный в XVIII или XXI веке, — живое существо, которое ты узнаешь, с которым общаешься. Возникает сотворчество инструмента и рук музыканта.

— Сколько инструментов у исполнителей? У вас, например?

— У всех по-разному: у кого-то — один, а у другого — целая коллекция. Я обычно играю на двух-трех разных инструментах, среди них один современный, один старинный. Я их с удовольствием вытаскиваю из футляров, они — мои близкие друзья, с каждым находишь контакт. Если один инструмент, то значит, один близкий друг, а у меня три сердечных друга. И никаких проблем во взаимоотношении с ними не возникало.

— Что для вас в профессии большая радость и серьезная печаль?

— Музыкальное счастье — удачные концерты, а разочарование — неудачные. Удачных бывает не так уж много — для меня лично. Во всяком случае, их гораздо меньше, чем неудачных. Другое дело, что все мы по-разному оцениваем. Может, аудитория воспринимает не так, как музыкант? Хорошие концерты, проходные, неудачные — так было всегда.

— Что такое удачный концерт?

— Когда ты чувствуешь, что музыкальная линия, ткань, голосоведение, штрихи, фразировки развиваются так, как и было предусмотрено — со всеми нюансами и подробностями. В такие моменты понимаешь, что исполнительское качество — на высоком уровне, ничто не раздражает и не кажется нежелательным. Много деталей в исполнении должны совпасть в какой-то точке, чтобы трактовка дошла до аудитории. На сцене чувствуешь реакцию — возможно, это впечатление не всегда соответствует действительности, но тем не менее оно есть. Возникает понимание, что то, что происходит на сцене, адекватно воспринимается слушателями в зале. Звучит чисто и красиво, детали выпуклы, форма в целом сложилась, есть воодушевление. Факторов — сотни, они совпали — получится удачный концерт, даже если зал заполнен на треть. А иногда при полном аншлаге получается совсем не то, что ты хотел. Все очень индивидуально, неповторимо и тонко.

Фото: Евгений Евтюхов и Ирина Шымчак; предоставлены продюсерским агентством Gebgart Production