Писатель и публицист — злободневно о современной России. Но белорусы, как всегда, услышат многое о себе. О самоубийственных стратегиях: — Любой человек, сколько-нибудь опытный, проживший даже не 50 с лишним, как я, а хотя бы 25 лет, понимает, что некоторые стратегии самоубийственны, — говорит Дмитрий Быков в эфире канала Живой Гвоздь. — Он понимает, что чем быстрее ты бежишь, стремясь успеть на Титаник, тем больше ты будешь разочарован, потонув вместе с ним. Чем больше ты забегаешь впереди паровоза, участвуя в репрессиях, тем вернее ты попадешь в их жернова. Стратегия фашизма абсолютно самоубийственна, стратегия национализма самоубийственна. Неужели кому-то хочется быть на месте сегодняшних российских пропагандистов, которые усиленно доказывают миру, что нет предела несовершенству? О журналистике: — Сегодня в России журналистики нет. Учить сегодня журналистике — все равно, что объявить школу партизан, школу юного подрывника. Перспектива у журналиста в России сегодня одна — быть заткнутым немедленно, и, хорошо еще, если ограничится «административкой» (В Беларуси, к сожалению, уже давно не ограничивается — С.). О реалиях: — У меня есть политические симпатии — Навальный, Яшин, Кара-Мурза. Это, с моей точки зрения, герои. Я не могу спокойно говорить об их участи, потому что на моих глазах лучшие люди России сидят в тюрьме. Это неправильно. А другие лучшие люди вытраливаются из страны и подвергаются запугиванию репрессиями. Это омерзительно. То, что творится с российским правосудием, пенитенциарной системой и пропагандой, это просто находится за гранью добра и зла. О доносах и доносчиках: — Донос — это, конечно, наслаждение низменного порядка. Это осознание того, что вы правы, что вы успели донести прежде, чем успели донести на вас. Это осознание безопасности, принадлежности к большинству и, если угодно, принадлежности к худшему. Такой экстаз падения. Доносчики — это люди особого рода, в основном уязвимые, потому что они понимают, что никакого другого способа конкуренции, кроме доноса, они просто не выдержат. Они не могут реально соперничать с тем или иным писателем, тем или иным исполнителем. Например, как российская культура сегодня понимает, что не может соперничать с мировой, поэтому надо немедленно на нее донести, сказать, что это проповедь гомосексуализма и русофобии. Это нормальное явление для людей, которые неконкурентоспособны, которые чувствуют свою уязвленность. Ведь кто доносит на преподавателя, сказавшего что-то неполиткорректное? Плохой студент, получивший недостаточно высокую оценку. В стране, одержимой поисками инакомыслящих, хозяевами всегда являются спецслужбы. И абсолютная вера в спецслужбы — это главный их порок. Может быть, поэтому доносительство так было распространено в России в 30-х годах прошлого века и так распространено сейчас. Потому что опора на тайных агентов и опора на спецслужбы — это самый надежный крюк, на котором можно удержаться. Вообще, к доносам я отношусь с исключительной брезгливостью, в особенности, к анонимам. Я понимаю еще человека, который гордо возвышает голос против тех, кто ему кажется врагами. Он, по крайней мере, делает это от собственного имени. А вот анонимный донос — это просто мерзость. Да, мы живем сегодня в дикой доносительской эпохе. Но она продиктована внутренней слабостью, неуверенностью, внутренней зыбкостью и бесправием большинства людей. Когда донос становится единственной легитимностью, единственным способом заявить «я хороший». О возвращении в Россию и концепции идеального государства: — Я не думаю, что смогу вернуться в Россию не скоро. Наоборот, мне кажется, что даже если не смогу встретить следующий Новый год на «Эхе Москвы», но 2023-24 годы — это рубеж того, что сейчас происходит. Опасения мои связаны с низовым нарастанием фашизма, когда фашизм не сверху будет спущен, а снизу нарастет от обиженных технократов или обиженных военных. А моя концепция государства — это государство, которое дает возможность всем максимально свободно и максимально интенсивно развиваться. Это государство бешено интенсивного образования, причем с элементами ролевой игры, когда ребенку позволяют решать серьезные взрослые задачи, когда дети сами заняты производством, когда ребенку дают побыть и сыщиком, и лабораторным исследователем, и врачом. Мой идеал — страна, где все заняты делом, где есть максимум для профессионального роста. Потому что я не знаю ни одного способа отвлечь человека от низменных наслаждений, кроме как повышать его способность к наслаждениям более высокого порядка. А наслаждения более высокого порядка — это профессиональная реализация, уметь что-то делать и делать это хорошо.
