Антон Карташев: «Я за свободу творчества»
Привела влюбленность
– Как пришло решение стать актером? Наверное, занимался в детстве художественной самодеятельностью или музыкой?
– Моя мама работала художником-оформителем, а папа – токарем. Вообще, я вырос в таком районе, где к декламации художественных произведений и подобному местные парни относились с предубеждением. Но я все равно ходил в музыкалку, читал стихи на конкурсах.
А с искусством меня связала Светлана Захарченко, которая многое делала для популяризации театра в Орле. Тогда Светлана Семеновна ставила спектакль «Две стрелы». По сюжету парень и девушка из двух враждующих племен полюбили друг друга. Мальчиков в театральной среде не хватало, и девочки, играющие в спектакле, рассказали Захарченко обо мне. Я согласился участвовать в спектакле, только когда она сказала мне, что девочка из нашей школы, которая мне нравилась, будет там играть. К тому же по сценарию мне нужно было ее целовать. Как я мог отказаться?! Это был мой первый спектакль.
– Значит, твое поступление в ОГИК на режиссера не было шоком для родных?
– Все равно удивило. Я поступал в ГТУ на программиста, в ОГИК на режиссуру и кукольное отделение. Но все-таки выбрал профессию режиссера. Возможно, отец сначала не понял этого. А сейчас мной гордится.
Вспоминая прошлый вопрос – решил, что всегда буду на сцене девочек целовать.
Актер vs режиссер
– Как с режиссерской стези ты перешел на актерство?
– В институте как-то сказали, что в корочке у меня будет написано «педагог», и никакой я не режиссер по образованию, получается. После академического отпуска, который со мной случился из-за любовной истории, я попал к Валерию Симоненко – настоящему режиссеру. Валерий Иванович мне многое дал.
К четвертому курсу я уже играл в академическом театре, были и главные роли. Но на глаза попалась информация, что Борис Наумович Голубицкий, на тот момент художественный руководитель ОГАТ им. И.С. Тургенева, набирал актерский курс при театре от СПБГАТИ. И я, пройдя прослушивание на общих основаниях, поступил к нему. Там и познакомился с нынешней женой, Ольгой Форопоновой. Она тоже актриса нашего академического театра.
– Кого в тебе все-таки больше: режиссера или актера?
– Сейчас я «падаю» в режиссуру. Некоторое время назад поставил спектакль «Безмолвие» по И.С. Тургеневу, его «Муму». И роли разбираю как режиссер.
– А возможность стать преподавателем рассматривал?
– Хоть у меня в семье и есть «учительская жилка», не стремлюсь к этому. Я сейчас консультирую иногда, делюсь опытом. Есть у режиссеров термин «сверхзадача». Что касается творчества – для меня это «человек должен быть свободен». Есть индивидуальность, и ты не должен ее предавать. Если у человека есть желание созидать, надо дать ему возможность творить.
Не пытаюсь вырастить «птенцов» или «почесать» свои знания. Хочу заронить зернышко свободы творчества.
– Поделись творческими планами.
– Хочу снять короткометражку. Сюжет – пока секрет.
– Какие книги посоветуешь каждому?
– Я много читаю по сценарному и режиссерскому мастерству… Люблю Чехова. Нравился «Старик и море» Хемингуэя. Там вроде бы все так просто, но очень много слоев смысла. А Достоевского не люблю – мрачный.
Взгляд на искусство
– Возвращаясь к твоему актерскому пути – какая роль для тебя стала самой трудной?
– В спектакле Ирины Кондрашовой «Власть тьмы». Я играл Никиту – молодого парня, работника в доме зажиточного крестьянина. Если вкратце: ему нужно было лишить жизни младенца. Это страшная сцена, мучительная.
– А что бы ты хотел видеть на сценах театров?
– Классный вопрос. Много об этом думаю последнее время. Было бы логично ставить спектакли «на злобу дня». О заразности идей, о том, что главное в жизни. То есть провести параллель, отразить действительность, которая сейчас такая странная, иногда даже пугающая.
– Наверное, это будет не таким понятным, как классика?
– Театр России – патриархально упрямый, он за классику. Ходить по сцене, декламировать – все так эпично. Может, это и хорошо. Хотя… взять Станиславского – он боролся как раз с этой «декламационностью».
С 60-х годов в Европе стал развиваться перформанс, контемпорари (современный сценический танец, включающий различные направления и техники. – Прим. ред.). А наши люди еще не до конца признали его как стиль.
Хотя сейчас есть Серебренников, Богомолов, интернет, в конце концов. Можно видеть что-то другое, иные формы… Но тут тоже надо понимать, что есть и качество, есть и хайп. Я рассуждаю так: если, несмотря на экстравагантные формы или другое прочтение, понимаю, что мне хотели сказать, это хорошая вещь. Мне важно соучастие.
– Что касается нового прочтения – ты же поставил спектакль «Безмолвие», и он стал лауреатом в номинации «За лучшее воплощение произведения И.С. Тургенева». Расскажи, что ты привнес?
– Многие вещи сами приходят в голову, и я не могу их объяснить. Мы решили иначе взглянуть на некоторые сцены.
Например, когда все сидят в доме и едят, в том числе Герасим и Татьяна. Ключница, которая знала об их чувствах, начинает задирать Татьяну и так далее. У нас не было ни посуды, ни еды – просто ложки, которыми стучали актеры. Идея была такая: можно есть бесконечно, ненасытно поглощать.
Москва – это город, который испытывает каждого на самые важные человеческие качества. Пройти это испытание, остаться самим собой – вот это задача.
Меня потом спрашивали, как создал такую сцену, а я и не знал, что ответить, как это пришло. Было ощущение, что ее надо показать такой демонической.
– Что еще необычного в спектакле?
– Концовка. У Герасима и Татьяны родился ребенок. Мне потом сказали, что это «мой» Тургенев. Значит, вольно интерпретировал. Мы на конкурсе не ожидали ничего. А после показа режиссеру, то есть мне, посыпались вопросы.