От ремикса до граффити: выставка «Чайковский — XIX–XXI: Традиция vs Эксперимент»
Как современные художники осмысляют творчество великого композитора.
В наши дни сочинения Чайковского считаются незыблемой классикой. И лишь специалисты помнят, что его первый балет «Лебединое озеро» был встречен довольно прохладно — в основном из-за слабой хореографии. Только после смерти композитора благодаря гению балетмейстеров Мариуса Петипа и Льва Иванова балет получил признание и теперь не сходит с мировых подмостков.
Кстати, решение Чайковского написать балет не нашло понимания у многих современников, ведь «серьезные» композиторы не брались за подобные заказы — к танцевальным экзерсисам в конце XIX века относились без придыхания. Новаторство и бесконечный поиск стали одной из констант творчества маэстро. Куратор выставки, преподаватель Российского института театрального искусства (ГИТИС), искусствовед Дмитрий Буткевич не только показывает, как великие сценографы откликались на музыку Петра Ильича, но и представляет молодое поколение художников — осмысляющих сочинения, впервые прозвучавшие почти полтора столетия назад.
Выставка «Чайковский — XIX–XXI: Традиция vs Эксперимент» соединяет автографы партитуры и программки легендарных постановок с эскизами Бенуа и творениями студентов и выпускников ГИТИСа. Любители классики могут полюбоваться на раритеты из фондов Российского национального музея музыки. Например, на монтировку и список участников хора к опере «Чародейка» или фотографии артистов конца XIX — начала XX века, занятых в спектаклях.
— Мы проанализировали важнейшие постановки в музыкальном театре Чайковского, — рассказала «Культуре» Рушана Хатыпова, научный сотрудник Музея Чайковского в Москве. — И поняли, что можно говорить о двух ключевых фигурах — Станиславском и Мейерхольде. Первый поставил «Евгения Онегина» в Москве, второй — «Пиковую даму» в Ленинграде. Постановка Станиславского родилась в Леонтьевском переулке, 6, где сейчас находится его дом-музей. Она переезжала вместе с его театром, который впоследствии вместе с театром Немировича-Данченко образовал нынешний Музтеатр. На его эмблеме изображены 4 колонны — как раз из «Онегина». А вот постановка Мейерхольда оказалась роковой: буквально через два года почти всех авторов репрессировали; художник Леонид Чупятов впоследствии умер в блокадном Ленинграде. Мы показываем программку этого спектакля. В его оформлении Чупятов использовал образы и символы Петербурга — Зимнюю канавку, где погибает Лиза, а также Летний сад.
Те же образы можно обнаружить в работах выпускников ГИТИСа, уже состоявшихся художников. «Анастасия Чернышева и Анна Ходорович успешно преподают, выставляются, хотя с театрами сотрудничают меньше, — отметила Рушана Хатыпова. — Они изображают Зимнюю канавку, Летний сад, игорный дом. Светлана Архипова более 10 лет является главным художником Смоленского государственного драматического театра имени Грибоедова. Мара Уварова возглавляет собственную студию, выступает как сценограф и режиссер, а Ютта Роттэ сотрудничает с различными театрами. Художники говорят, что оформление спектакля обычно делается под задачу режиссера. А у студентов еще есть возможность пробовать, нащупывать свой путь».
Аналогичным образом экспериментируют и студенты IV курса факультета сценографии ГИТИСа, мастерской Станислава Морозова. Например, Даниил Пиви создал эскиз декорации к балету «Щелкунчик» в стиле граффити.
— В его работе обнаруживаются сразу две аллюзии, — пояснила Рушана Хатыпова. — Во-первых, на творения Бэнкси: Даниил создает изображения с помощью трафаретов. А во-вторых, на стилистику Михаила Шемякина. Его «Щелкунчик» — с вальсом черных снежинок — с 2001 года идет на сцене Мариинки наряду с классической версией. Поначалу многие не воспринимали постановку Шемякина, но в конце концов признали его яркий индивидуальный взгляд. Даниил соединяет высокое и низкое, в том числе в созданной им анимации, которую мы показываем на выставке. На видеоряд наложена музыка Чайковского в современной обработке — своеобразный ремикс. Подобные вещи характерны для современной культуры.
Еще одна иллюзия на актуальную тему в работе Пиви — мыши, напоминающие чумных докторов, в масках с клювами. Даниил объяснил «Культуре»:
— Сначала я посмотрел постановку Шемякина, потом — классическую версию. Мне понравилось, что у Шемякина крысы выглядят как люди — только с длинными носами. Вообще балет «Щелкунчик» рассказывает о том, как проходит детство — оно исчезает вместе со сном Мари, просыпающейся в финале. Я решил изобразить ситуацию с коронавирусом как некий сон, который тоже когда-нибудь закончится. А крысы в масках с клювами — отголоски испанской чумы.
Несколько инсталляций отсылают к женским персонажам из опер Чайковского и связанным с ними трагическим сюжетам. Отравленная, а потом сброшенная в реку Настасья из «Чародейки» стала героиней работы Анастасии Плохих. А судьба Жанны д'Арк легла в основу инсталляции «Орлеанская дева» Ирины Бринкус, самого смелого экспоната выставки: на вернисаже одной из его деталей было настоящее мясо.
— Оно выступает символом жертвенности, — объяснила Рушана Хатыпова. — Можно вспомнить Марину Абрамович, которая мыла окровавленные кости, напевая балканские песни в рамках перформанса, посвященного войне. В работе Ирины Бринкус «Офелия» тоже есть цитата — картина художника-прерафаэлита Джона Эверетта Милле. Героиня Бринкус утопает в цветах, ее взгляд обращен в себя, она кажется воплощением жертвенности. Однако манекен и белый парик напоминают нам о бутафории. При этом отсутствие ярко выраженной трагичности только импонирует. Видимо, молодые художники уже действительно готовы работать с театром. Ведь зритель, сидящий в зале, всегда должен помнить, что происходящее на сцене — иллюзия, и между жизнью и спектаклем есть невидимая, но четкая граница.