Павел Казарин: Точка невозврата
Уже почти семь лет Москва живет в посткрымской реальности.
Ее стадии могут называться по-разному, но точка отсчета одна и та же – февраль 2014-го и триколоры над зданиями крымских органов власти.
Чтобы отвлечь внимание от аннексии – Кремль устроил вторжение на Донбасс. Когда забуксовал Донбасс – отправил войска в Сирию. С той поры Россия начала применять химическое оружие против собственных граждан, сбрасывать бомбы на жителей других стран и взяла за правило вторгаться в чужие выборы. Вслед за военным локомотивом в посткрымском эшелоне идут санкции, антисанкции, политзаключенные, «радиоактивный пепел» и «новичок».
Аннексия Крыма сумела переформатировать образ России во всем мире. Отныне ее чиновники токсичны, а ее власти непредсказуемы. Презумпция недоверия долгосрочнее санкций – любая кооперация с Кремлем теперь проходит на западе строгий фейс-контроль. Любое сомнение истолковывается не в пользу Москвы.
Впрочем, внутренняя политика России тоже изменилась до неузнаваемости. Страна все больше превращается в корпоративное фашистское государство. В котором нет иных центров субъектности, кроме властной вертикали. На забетонированном армейском плацу прорасти способно лишь то, что получило санкцию государства. Муссолини бы это понравилось.
Впрочем, тот самый эскалатор, на который ступила Россия в 2014-м, продолжает везти ее вниз. Москва неустанно продолжает создавать для собственных граждан универсальные угрозы. Новое законодательство позволяет объявить любого, кто прямо или опосредованно контактирует с иностранцами – «иностранным агентом». Либо ты добровольно берешь на себя это почетное звание – и затем отчитываешься перед государством раз в полгода, либо тебе светит штраф и тюремный срок.
Впрочем, ничего удивительного. Главная задача российского государства – это создание пространства неопределенности. Универсальные уголовные крючки, на которые можно поймать любого, кто выделяется из толпы. Собственное мнение как подтверждение неблагонадежности. Осанка как признак оппозиционности. Универсальные капканы, для искоренения инакомыслия на оккупированных территориях.
Сразу после аннексии в России были слышны голоса тех, кто призывал не преувеличивать. Тех, кто говорил о небольшом зигзаге, после которого все вернется на круги своя. Тех, кто утверждал, что пространство от Лиссабона до Владивостока останется единым, с точки зрения ценностей. Сегодня все эти мантры не имеют никакого смысла. Российская политика освоила дорогу с односторонним движением. Сворачивать некуда, да и не станет. Завтра будет теснее, чем сегодня. Послезавтра будет беднее, чем позавчера.
Мы не знаем, сколь долго просуществует нынешний российский режим. Его спасает то, что Россия не Советский Союз. Запад не мыслит ее в категории прямой и явной угрозы, на борьбу с которой нужно бросать все имеющиеся силы. Москва теперь идет в длинном перечне региональных возмутителей спокойствия, каждый из которых опасен и враждебен, но, одновременно, не тянет на роль эсхатологического врага. Но чем дольше Россия существует в своем нынешнем формате – тем глубже деградирует ее скелет.
И вся эта реальность последних лет стала возможной лишь благодаря Крыму. Тому самому, из-за которого Россия начала вглядываться в бездну, а бездна начала всматриваться в ответ. И есть какая-то злая ирония, что в этом водовороте суверенных ошибок уже никто не вспоминает о полуострове, из-за которого, собственно, все и началось. Но именно ему выпало стать той изначальной матрешкой, которую Россия затем раз за разом прятала в фигуры покрупнее.
И если кто-то мечтал о том, что Крым сыграет глобальную роль в судьбе России, то он не ошибся. Полуостров эту роль сыграл.
Правда вряд ли кому-то понравится результат.
Взгляды, высказанные в рубрике «Мнение», передают точку зрения самих авторов и не всегда отражают позицию редакции