Мария Бутина, за судьбой которой два года назад следила вся страна, выпустила книгу «Тюремный дневник». О том, что ей довелось пережить в американской тюрьме и что поддерживало в самые трудные минуты, Мария рассказала в эксклюзивном интервью «ПД». – Мария, напомните, с чего все начиналось? – После окончания Алтайского госунивеситета я приехала в Вашингтон, проучилась там два года, получила диплом магистра и вскоре после этого была арестована. Началось все в феврале 2017-го, когда в бульварной прессе, а затем в серьезных изданиях стали появляться лживые публикации о том, что я перевожу какие-то деньги Трампу от Москвы. Меня вызвали на беседу в Сенат, а через неделю с обыском пришел целый отряд ФБР. Сломали стены, мебель, видимо, искали передатчики. Мой адвокат написал письмо в ФБР с предложением встретиться и во всем разобраться. Но просьбы о диалоге были проигнорированы, и через три месяца меня арестовали. Теперь очевидно, что все это специально готовилось как пиар-акция к первой встрече Владимира Путина и Дональда Трампа. Она проходила в Хельсинки, и именно в этот день состоялся мой арест, который попал во все СМИ. Россия отреагировала нотой протеста. И думаю, это повлияло на налаживание отношений между двумя странами. – Вы провели в американской тюрьме 476 дней. – Я побывала в шести разных местах лишения свободы. Это были вашингтонский изолятор, спецприемник, Александрийская тюрьма, тюрьмы в Вирджинии и Оклахоме, колония во Флориде. Когда я увидела спецприемник, то подумала, что оказалась в какой-то отсталой африканской стране: полная антисанитария, огромные тараканы, мужчины и женщины в соседних камерах. Люди постоянно просят пить, потому что очень жарко, а воды в кране нет. Нет ни одеял, ни подушек. Только железные кровати с дырками. Медицинской помощи нет вообще. Когда у меня сильно разболелся зуб, меня отвели в так называемый врачебный кабинет и предложили его вырвать. Я отказалась. Тогда мне в качестве лечения дали для полоскания воду и соль. – Подступало ли отчаяние? – Любой человек, который вам скажет, что не знал периодов отчаяния, солжет. Потому что бывают моменты, когда кажется, что больше уже не можешь. И тогда ты обращаешься к молитвам, к лучшим моментам в своей памяти, к тем людям, ради которых ты живешь. Самыми тяжелыми были первые дни в Александрийской тюрьме. Было очень холодно, а я была в одной футболке. Помню, лежу на кровати и думаю: увижу ли я через 15 лет своих родных? Про свою семью, наверное, придется забыть. Детей, скорее всего, тоже уже не будет. И эти страшные мысли наваливаются на тебя, как снежная лавина. Но надо настраиваться на позитив. Я сказала себе: да, я заперта в одиночной камере, ну и что? Надо составить распорядок дня, график тренировок, иначе можно только усугубить свое положение. – Как складывался ваш день? – В 6.37 в окошко камеры мне подавали поднос с едой, и нужно было съесть то, что можно было съесть. Потом я делала комплекс упражнений, читала. После обеда писала письма, рисовала, тренировалась. Чтобы согреться, читала главу и делала 10 приседаний. Еще главу – и 10 отжиманий. Потом я писала в дневник, после ужина снова читала и ложилась спасть. Подъем был в час ночи, потому что только в это время мне разрешали выходить из камеры. Я могла принять душ, поговорить с адвокатами и родными, хотя телефоны работали далеко не всегда. Свет в камере горел всегда. Более того, меня регулярно проверяли, да еще с фонариком, дышу ли я. А первый месяц мне вообще не давали спать. Каждые 15 минут будили фразой: все ли в порядке? На самом деле это делается для того, чтобы свести человека с ума, склонить к сотрудничеству. Первый раз я спала в темноте, когда вернулась в родительский дом. И, когда легла, все боялась закрыть глаза. Мне казалось, что все может начаться снова. – Нужно ли было вам работать? – Обязательный труд в Америке есть только в колониях. Там я работала репетитором, зарабатывала 180 долларов в месяц. Потом посудомойкой, потому что им на 2 доллара платят больше. К тому же мне хотелось посмотреть, как работает тюрьма. Ведь писать надо не с чужих слов, а испытать все самой. Работа посудомойки, особенно в кухне, считается самой тяжелой. Комната без окон и кондиционера, ужасная жара и большая влажность. Иногда случались скандалы, что еда испорчена, хлеб с плесенью, в тарелке тараканы. Но девчонки все равно находили возможность веселиться. У нас были большие шланги, которыми нужно было смывать остатки еды с тарелок, и мы иногда устраивали водные баталии. Скажу так: каждый видит то, что хочет видеть. С одной стороны, я видела отношение американских властей к заключенным, с другой – совершенно потрясающую взаимовыручку и поддержку людей, которые оказались в этой ситуации. Конечно, сказать так про всех нельзя. Были и те, кто кидал мне подносы в лицо. Но я терпеливо их складывала в одну стопочку, и со временем, кстати, они тоже научились их так складывать. И для меня это было большим достижением. – Сильная вы девушка. – Когда люди примеряют это на себя, думают, я бы не справился. Но нам только кажется, что мы не можем! Когда оказываешься в подобной ситуации, главное – найти резерв своих сил. Я здесь руководствовалась тем принципом, что если мы не можем изменить обстоятельства, то всегда можем контролировать свое отношение к ним. И либо становиться сильнее, либо сдаться. Я выбрала стать сильнее, хотя это было не просто. – И что помогло не сойти с ума? – У меня была возможность писать. Мне дали стерженек от ручки. Для самой ручки нужно было разрешение начальника тюрьмы. Я писала на всем, что было – на обороте судебных документов, на туалетной бумаге. Помогали и книги, в основном те, что мог передать священник, то есть религиозного содержания. Позднее он приносил мне русскую классику. Безусловно, Достоевского, которого я оценила совершенно по-другому. Очень поддерживало Министерство иностранных дел, наши консулы, которые были моей единственной связью с родственниками. Уже на первой встрече они сказали: «Мария, мы вас не бросим!» Когда меня из Александрийской тюрьмы перевезли в колонию, я весила 45 кг, при росте 178 см. И немного теряла память. Я забыла адрес моих родителей и не могла вспомнить, о чем думала три секунды назад. – А как к вам, гражданке России, относились заключенные? – Я меньше всего ожидала, что найду помощь среди заключенных. Потому что в Александрийской тюрьме я подружилась с женщиной, которая, видимо, сотрудничала с ФБР. «Благодаря» ей мне дали еще 38 дней карцера, потому что она меня оговорила. После этого я уже ни с кем не общалась и никому не доверяла. Но мир не без добрых людей. И когда мне было совсем плохо, женщина-еврейка, которую я по праву называю своей второй мамой, буквально по ложечки выкормила меня кашей. А вообще ко мне относились хорошо, потому что главное правило тюрьмы – быть собой. Все знали, что я учительница. И чем больше про меня говорили негатива по телевидению, тем больше я вызывала симпатию. И если меня просили о помощи, я ее оказывала. – А какую помощь вы могли оказать в тюрьме? – Спустя четыре месяца после карцера меня все-таки отпустили в общий режим. И дали подписать контракт, согласно которому я не имела право разговаривать с заключенными и оказывать им помощь. Хотя до этого ко мне часто приходили латиноамериканки, которые не умели ни читать, ни писать. Они мне давали свои документы, и я им объясняла, в чем суть и сколько лет им сидеть. Тюрьма сочла, что это чрезмерная помощь с моей стороны. Однако девушки прониклись ко мне симпатией и заступились. Тогда меня перебросили к особо опасным, надеясь, что с ними-то у меня уж точно ничего общего не будет. Но это оказалось не так. Они подсовывали мне под дверь записочки с просьбой написать письмо или нарисовать Гарри Поттера (я неплохо рисую). И как я могла отказать человеку, который хочет поздравить с днем рождения своего ребенка? А однажды ко мне пришла девушка и попросила ей помочь с математикой. И к моему удивлению, нас стали прикрывать сами надзиратели. Они тоже, как правило, не имели образования. И, наверное, надеялись, что хотя бы у этой девушки появится шанс сдать экзамен, выйти на свободу и найти нормальную работу вместо занятий проституцией. – Как вы узнали, что все закончилось? – Я не верила до тех пор, пока в суде мне не сказали, что дают дополнительные полгода и потом депортируют с запретом въезда в США на 10 лет. Но солгали, потому что при депортации выдали документ с пожизненным запретом на въезд. Реальное ощущение свободы пришло, когда я обняла папу и сказала, что больше никогда никуда не уеду. И только тогда я поняла, что все кончилось. А до этого, даже когда посадили в самолет, я все ждала, что придут маршалы (это служба сопровождения заключенных) и заберут меня обратно. Уже потом Мария Владимировна Захарова сказала, что они молились. И только когда самолет оказался в российском пространстве, все вздохнули с облегчением.
