Композитор Константин Комольцев: «Хорошая новая рок-музыка – страшный дефицит»

Осенью в Москве завершился Всероссийский конкурс композиторов Avanti, который вот уже в третий раз проводит Союз композиторов России. Среди лауреатов как композиторы с многолетним опытом, так и молодые творцы. Константин Комольцев - молодой уральский композитор, ставший лауреатом в двух номинациях, рассказал «Культуромании» о принципах работы с исполнителями, отношении к рок-музыке, современном слушателе и о том, почему авангардная музыка не пользуется широкой популярностью.

-- Константин, вы стали лауреатом сразу в двух номинациях “Сочинения с голосом” и “Сочинение для камерного ансамбля”. Это были ожидаемые победы?

-- Я предполагал что смогу быть в числе лауреатов, но то, что прошел сразу в двух номинациях очень обрадовало. Я второй раз принимаю участие в этом конкурсе, в первый все сложилось менее удачно: я также отправлял два сочинения и чувствовал, что они, скорее всего, не пройдут, так и случилось.

-- Каким должно быть сочинение для того, чтобы оно прошло отбор?

-- Мне часто ученики задают этот вопрос. Жюри ценит, когда потенциал материала раскрыт максимально. В этом году было представлено несколько работ с электроникой, как мне кажется для организаторов важно, чтобы присутствовало некоторое разнообразие. Но в первую очередь, разумеется, важны художественные качества опусов.

-- Вы пришли к серьезной музыке в 15 лет: довольно осознанный возраст. Что вас подтолкнуло к этому решению?

-- Я был 15-летним юношей, играл на гитаре, начал интересоваться рок-музыкой. Собрал группу, сочинял песни. Очень быстро перешел с песенного творчества на инструментальные композиции, мне нравилось создавать интересные фактуры. Даже в тех песнях, которые мы сочиняли, всегда делался акцент на фактуре. Хотелось экспериментировать. Сначала слушал рок, потом фьюжн. Эта область меня затянула и благодаря ей я пришел в академическую музыку. Все, что я хотел сделать в рок-музыке я нашел в классике, сделанным уже много раз до меня.

В то время еще не было интернета, я ходил по магазинам, в которых продавались кассеты и различная рок-атрибутика. По соседству с рок-альбомами стояли джазовые альбомы. Однажды я купил концерт Майлза Дэйвиса «Live in Montreal» 1985 года, пришел домой, включил и не мог оторваться. Ничего не понимал, но мне очень нравилось. В 17 я стал искать место, куда смогу поступить и учиться играть джаз. В музыкальном училище Чайковского мне сказали, что не возьмут без музыкальной школы. Я поступил в единственный ВУЗ в Екатеринбурге, где было эстрадно-джазовое отделение – пединститут УрГПУ. Это был не первый, но судьбоносный шаг в становлении меня как музыканта. Именно в стенах пединститута я познакомился с музыковедом Ларисой Владимировной Романовой, которая вела цикл музыкально-теоретических дисциплин и историю музыки. За считанные месяцы мои интересы меняются, и я начинаю с головой погружаться в мир классической музыки и музыкальной теории. В какой-то момент начал понимать, что нужно менять вектор с исполнительства на сочинение. Потом было училище и консерватория, как и у большинства моих коллег.

-- Вы часто говорите о своей симпатии к рок-музыке, сами же работаете в жанре академической. Не думаете сменить направление?

-- Есть утверждение, что рок-н-ролл мертв и отчасти я с этим согласен, но мне скорее видится, что рок мёртв в той форме, в которой он существовал в рамках массовой культуры. Многие рок-артисты до сих пор не могут преодолеть «сковывающие» факторы, такие, как радио-формат. Музыкантам важно, чтобы музыка была в ротации и идут на различные уступки в ущерб творчеству. Вы представляете себе рок-альбом из одной композиции на 40 минут? Трудно, правда? Если такой замысел и появляется, большинство предпочтет поделить эти 40 минут на 12 коротких фрагментов, и это в лучшем случае будет сюита. Кто-то пытается делать перформансы с оркестром, но люди не понимают, что не в оркестре дело. Сонаты для фортепиано Бетховена симфоничны, хоть и написаны для одного инструмента. В них происходят именно музыкальные процессы, материал организован так, что нужно пройти много стадий, чтобы вызреть внутри одного сочинения. В рок-музыке меня привлекает энергетика и посыл, а развивать это я хочу скорее в рамках академической традиции.

-- Есть ли сейчас композитор-современник, которого можно назвать великим?

-- У меня подозрение, что это Дмитрий Курляндский. Хотя Курляндский тоже заглядывает в сторону условно массовой культуры, я знаю его альбомы «Asteroid 62» и «The Riot of Spring», хотя они довольно сложные и совсем не массовые, но всё же это знак того, что для современного композитора нет ограничений по жанрам и направлениям.

-- Какую музыку можно найти в вашем плейлисте?

-- Из последнего то, что когда-то составляло основу Свердловского рок-клуба – «Урфин Джюс» и «Трек». Это та музыка, которую я могу включить в машине или на прогулке. Кстати, Трек - та группа, в которой прежде солисткой была Настя Полева. В Екатеринбурге есть радио “Рок-арсенал”, они часто ставят в эфир уральских артистов. В 2017 году я случайно услышал там песню под названием «Рок-н-ролл», узнал голос Насти, а музыка была совершенно незнакомая. Так я открыл для себя группу «Трек».

В 80-х годах в закрытом городе Свердловске создавать и записывать рок-музыку было непростым занятием, и сам факт того, что люди собрались и сделали «нечто», что теперь известно всем под брендом «Свердловский рок-клуб» - поражает. Один из основателей клуба, солист группы «Урфин Джюс» Александр Пантыкин сейчас председатель Свердловского отделения союза композиторов, на одном из своих мастер-классов он открытым текстом говорил, что старался перенести фактуры Прокофьева в звучание рок-трио. Мы, кстати, учились в консерватории у одного педагога. Можно сказать, что свердловский рок – результат успешного симбиоза совершенно разных музыкальных течений и академической музыки в том числе.

-- Какие требования вы ставите исполнителям?

-- Если говорить о конкурсных работах, то люди, с которыми я делал записи, очень сильно повлияли на конечный результат. Исполнители говорили: “Давай попробуем здесь вот так сделать?”. И в итоге получалось лучше, чем было задумано мной первоначально. Эти ситуации постоянно происходят. Например с хоровым сочинением так было, когда я писал для детского хора Екатеринбургского театра оперы и балеты. Я доверяю профессионалам.

Вот, допустим, Теодор Курентзис, берет музыку и делает пресловутое “быстро-медленно-быстро” или “громко-тихо-громко”. Он же вносит что-то своё, чего нет в партитуре, но делает это убедительно и получает должный отклик у слушателей. Поэтому если с моей музыкой кто-то сделает что-то такое, я только порадуюсь, даже если это будет совсем отличаться от того, что я задумывал.

-- Композиция - это благодарное дело?

-- Для меня да. Я очень медленно пишу, для меня это трудоемкий процесс. Я не выпускаю сочинение, пока не почувствую, что все хорошо. В связи с этим у меня очень мало музыки в записи. У меня перфекционистский подход. Если я что-то выпускаю, то мне не стыдно за это и, как правило, отклик хороший. Мне нравится, что если все делать на совесть, то эта музыка начинает впоследствии приносить какие-то плоды, эмоциональные в первую очередь.

Исполнителю нужно постоянно поддерживать технику, чтобы оставаться на сцене, а композиторам, писателям и прочим творцам можно один раз что-то написать и наслаждаться фидбэком. Шучу конечно, но это все равно приятно.

-- Подбор исполнителей - это сложный процесс?

-- На Урале это сложный процесс. В Екатеринбурге очень мало музыкантов, которые с современной академической музыкой на ты. Я лично всех знаю и все заняты. Они, как правило, работают в оркестрах, театрах. Можно искать молодых исполнителей, выпускников консерваторий, но нужно тратить время и заниматься с ними. Сейчас у нас с моим другом и коллегой Романом Цыпышевым стоит дилемма, как воспитать новое поколение исполнителей, потому что все уезжают. Есть такая шутка: “Как понять, что в вашем городе был хороший специалист? Вот если уехал, это был он”. Хорошие исполнители уезжают, кто в Москву или Санкт-Петербург, кто за границу. Те, кто остаются, либо заняты, т.к. они нужны всем, либо с ними нужно заниматься.

-- Есть ли у вас сочинение, которым вы особенно гордитесь?

-- Есть одно сочинение, знаковое, с которым я дебютировал, оно называется “Человек стены плача”. В нем слышно, что создал его неопытный композитор, который недавно пришел в «большую» музыку, но я в каком-то смысле им горжусь, для первого раза получилось неплохо. Если в будущем у меня появятся какие-то выдающиеся образцы, возможно даже буду показывать его ученикам: “Посмотрите с чего я начинал”. Чтобы все понимали, каким Комольцев был в 19 лет.

Те гениальные композиторы, которые начинают с детства заниматься музыкой, к 19 годам обычно пишут уже очень круто. В 2018 году в Москве “Человек стены плача” прозвучал в Рахманиновском зале консерватории в финале конкурса «Новые классики». Это дало мне повод думать, что в нем был какой-то хороший задел. Я понимаю, что это очень наивное сочинение, и тем не менее, оно мне дорого.

-- Что для вас важнее: писать музыку для широкой аудитории или писать музыку понятную пусть узкому кругу, но настоящих ценителей?

-- Музыка, которая в академической среде является значимой, то, что называют условным авангардом, сложна для восприятия неподготовленным слушателем. Авторы все время апеллируют к тому, что слушатель должен сделать усилие над собой, несколько раз послушать, вдуматься. Я сам такую музыку слушаю, но я профессионал. Я понимаю что обычному человеку, далекому от мира современной академической музыки, для того чтобы научиться эту музыку понимать, нужно потратить очень много времени, у них этого времени часто физически просто нет, а любовь с первых нот - это скорее исключение.

Если говорить о моей потенциальной аудитории - это образованные люди из разных сфер деятельности. Я хочу сделать так, чтобы они мою музыку слушали без насилия над собой, чтобы они захотели поставить ее на “рипит”. В каком-то смысле я попсер. Я стараюсь закладывать в музыку такие вещи, чтобы удерживать внимание человека относительно неподготовленного. Я об этом задумываюсь. Мои слушатели - это те люди, которые раньше бы слушали рок, а теперь хорошая новая рок-музыка – страшный дефицит.

-- В чем находите источник вдохновения?

-- Очень хорошо помогают прогулки, отключиться от шума, не брать телефон.

За последние четыре года я заново открыл для себя уральскую поэзию и всем рекомендую. Из живых классиков это поэт Юрий Казарин, из молодежи – талантливый и дерзкий поэт Александр Вавилов. Много смотрю кино, в основном это старые фильмы, но иногда удается выбраться в кинотеатр на что-то новенькое.

Недавно посмотрел “Довод” Кристофера Нолана - вот если бы это снял Кубрик, получился бы очень крутой фильм. В целом идея интересная, но захотелось откачать “голливудщину” - убрать хипстерообразных персонажей, заменив из на каких-то более приближенных к реальности, переписать диалоги и, конечно, проредить звуковое сопровождение.

-- Назовите трех своих любимых композиторов.

-- Из двадцатого века это Галина Уствольская. Бах конечно, но он скорее вне рейтингов. Ну и пусть будет Гийом де Машо.

-- Над чем работаете сейчас?

-- Заканчиваю новую пьесу для квинтета, для такого же состава, что и моя конкурсная работа Sommernacht, она тоже с электроникой, но намного проще с технической стороны, не так много современных академических техник. Также в сотрудничестве с солисткой musicAeterna Юлией Сайфульмулюковой я создаю один экспериментальный альбом, на стыке хип-хопа, арт-рока и электроники. Несколько синглов мы планируем выпустить до конца 2020 года, а сам альбом надеюсь, что выйдет в начале 2021.

Марина Рева